Евровыборы
Видео
Когда в 1924 году отец привез из провинции в Ригу юного Маргера Зариньша — 14–летнего подростка, дом представлял жалкое зрелище: "Снаружи совершенно черный, закоптелый". Пфаба уже не было в живых, а его семья с трудом содержала здание — держала пансион для мальчишек и девчонок, приезжавших учиться в Ригу из деревни.
Автор пишет:
"И каждый закопченный деревенский паренек был для нее лучиком надежды, даже если его звали Маргером Заринем…"
А когда–то глава семьи был одним из самых богатых торговцев Риги, а дом блистал позолотой… В то время Пфаб торговал льном, в Риге ему принадлежали комплексы спикеров — красных амбаров, дом Данненштерна. Хотелось и особняк построить для семьи такой, чтобы о нем говорили.
Пригласил из Берлина двух архитекторов. Их имена нам мало о чем говорят, гораздо больше — другие, которые тоже участвовали в работе над домом: скульптора Августа Фольца и академика живописи Вильгельма Тимма (на пожертвования его вдовы построен мостик возле Оперы — через канал).
Дом возводили по флорентийским образцам — в стиле итальянского палаццо. (В этом же стиле примерно в то же время построено еще одно сооружение — Биржа в Старом городе.)
Однако все меняется, и в независимой Латвии для Пфабов наступили не лучшие времена. Уже в 1924–м, когда юный Зариньш поселился здесь, во всем ощущались экономия и немецкий порядок. Отцы новой Латвии ненавидели балтийских немцев: лишили их экономической власти в провинции — экспроприировали землю.
Тем не менее простой народ стремился "в немцы", отправлял детей в немецкий пансион, чтобы они могли в совершенстве владеть языком Гете. Показательна история соседа Маргера по пансиону по имени Фредис.
Вот что пишет автор воспоминаний:
"Отец — эстонец, мать — латышка, по традиции сын должен быть немцем, ни на чем другом порешить они не могли…"
Будущего композитора отец привез в пансион из Яунпиебалги не только ради немецкого — сын готовился к поступлению в музыкальную школу, а у Пфабов было фортепиано, на котором можно было упражняться.
Сама вдова — "маленькая высохшая женщина, милая и любезная".
В доме жили и все четверо ее детей: два сына и две дочери. Маргер дружил с одним из них — Роландом. Однажды вдова послала их за дровами, и тогда автору книги открылась мрачная история этого дома.
"Роланд шепнул мне, что мать ни за что и ногой не ступит в этот погреб, ее пробирает дрожь при одном упоминании о нем… В действительности это был только полуподвал, во двор выходили лишь зарешеченные окна, через которые можно было увидеть пфабовский сад, но сад всегда казался вымершим, лишь иногда там копался привратник Квазимодо (дети называли его так, потому что это был горбун)…
В глубине сводчатого подвала освещения не было, и мы шли с зажженными свечами, дрова находились в самом конце. Неожиданно Роланд показал на странное пятно на стене.
— Ты видишь: кровь. Гляди. Загадочные, непонятные надписи, каменным углем на штукатурке выцарапано: 26 мая 1919 года… Буквы…"
Много лет спустя Зариньш узнал, что означали эти следы крови и буквы. В 1919–м красные латышские стрелки экспроприировали дом, но уже спустя несколько месяцев, в мае, Пфаб входил в Ригу с частями ландесвера. Предложил разместить у себя штаб охранной полиции и жандармерии. Так как здание пустовало, сюда привозили арестованных — держали в подвале.
Экзекуции проводились во дворе, а также через дорогу — во дворе цирка. Убитых свозили на Матвеевское кладбище и сбрасывали прямо на землю. Там они лежали, пока их не опознавали и не хоронили родственники…
В 1928 году пансионеры оказались на улице: дом купили "короли довоенной прессы" Беньямины. Быстро взялись за перестройку: помещения украсили дубовыми и палисандровыми панелями, витражами, в круглом зале повесили венецианскую люстру, камины сменили на центральное отопление. В подвале оборудовали гостиную, пивной и винный бары, пробили выход в сад.
Руководил строительными работами Эйжен Лаубе — главный архитектор довоенной Латвии. В современных книгах пишут, что латышские хозяева великолепно переделали дом. Но сам Лаубе в мемуарах вспоминал, что ему приходилось постоянно уступать требованиям владельцев дома, а перестройка сильно навредила его художественной ценности. После завершения работ он больше никогда не переступал порог особняка.
А Беньямины открывают здесь литературно–художественный салон. На вечера приходит не только творческая интеллигенция, но и политики — министры, дипломаты, депутаты Сейма. Бывали, конечно, и "мандарины" — так до войны пресса нередко называла миллионеров. Но не все. Некоторые считали, что Беньямины им не ровня — выскочки из низов. Ни образования, ни интеллекта.
Еще в 1930–м известный адвокат, миллионер Арвид Бергс, у которого в центре была квартирка, по роскоши не уступавшая, как писали газеты, дворцам римских патрициев, язвительно иронизировал в газете Latvis:
"Беньямины гордятся своим новым роскошным дворцом и всем охотно рассказывают, что за атрибуты в ванной заплатили 8 000 латов. Что плохого, если есть люди, которые этим восхищаются. Беньямины протискиваются в утонченное общество, к которому они не принадлежат ни своим образованием, ни воспитанием, ни прошлым… Деньги у них есть, лимузинов — больше, чем надо… И разве не естественно, что хочется еще и почета — возможности появляться и фотографироваться в высшем обществе?"
Это, конечно, была зависть. Многие богачи не могли забыть, что Эмилия начинала когда–то с простого рекламного агента в газете.
А Зариньш смог вернуться сюда уже после войны. В 1945–м под крышей величественного особняка прописались сразу три союза: писателей, композиторов и художников.
Несколько лет назад дом Беньяминов стал гостиницей. Литераторы со стажем вспоминают про классика латышской советской литературы Андрея Упита — у него тут был отдельный кабинет. Но для многих наверняка интереснее другое: здесь жила героиня Вии Артмане из фильма "Театр" Джулия Ламберт.
У дома на Кришьяна Барона, 12, построенного в XIX веке, наверняка еще остались загадки. Вашему автору, например, очень хотелось бы узнать, что там было в 1941–м — в "немецкое время"? Слышал, что кафе и ресторан для немецких офицеров и тех, кому тогда было хорошо. Только ли? Но об этом в новых книгах не пишут, а те, кто знает, не хотят вспоминать…
Илья ДИМЕНШТЕЙН
