Видео
В мире
В конце марта писатель, который регулярно отмечается колонками в «Снобе» и «Особым мнением» на «Эхе Москвы», а также литературоведческими эссе, привёз в Петербург новый роман «Розовая мышь». Это книга о путешествии 11-летней Маруси Менделеевой в подводную страну Царь-Дно, откуда девочка пытается вызволить погибших родителей.
После презентации в «Буквоеде» «Фонтанка» побеседовала с Виктором Ерофеевым о новой книге, трагедии в Кемерове, дипломатическом скандале и самосбывающихся прогнозах.
— Ваша книга рассказывает о путешествии на Царь-Дно. Расскажите, что это за Царь-Дно такое, и есть ли у него прототип?
— «Розовая мышь» — это книжка о превращении Алисы в Лолиту. Стометровка, где на финише появляется другой человечек. Происходит эта сама стометровка на Царь-Дне. Это такое параллельное нашей матушке-Земле и России существование, где все становится более отчётливым, как будто смотришь в увеличительное стекло. На Царь-Дне все наши болячки становятся более больными, а какие-то человеческие возможности более понятными.
Но это не реквием по человеку. Тут какая-то удивительная история. Потому что человек был задуман, наверное, не с тем, чтобы опровергать самого себя. А это опровержение идёт. И из-за этого, конечно, стоит сейчас остановиться и задуматься. Мы находимся в какой-то точке, особенно здесь, в России, когда человек опровергает свою человечность. Бесчеловечность стала нашими серыми буднями. Даже никто не удивляется этому.
— Откуда эта бесчеловечность?
— Мы никогда не жили в нашей истории, всегда выживали. Наконец, выживание докатилось до того, что наступила потеря всех моральных качеств. Бесчеловечность даёт возможность выжить. Олигархи выживают, потому что их может придавить правительство. Правительство, как Улюкаева, может придавить президент. Президент выживает, потому что такой народ, и он так о нём думает. Ему больше собаки нравятся.
— Но неужели то, как мы выживаем сейчас, и то как наши предки выживали во времена Ивана Грозного, — одно и то же?
— Каждый раз, в каждой исторической ситуации выживание происходит иначе. С другой стороны, мы самая антиисторическая страна на свете. У нас есть стабильность волшебной сказки, что мне и дало перекинуть мостик на Царь-Дно. Мы — волшебная сказка со всеми её жестокостями: роли расписаны с самого начала, меняются только исполнители. Это поразительное существование, как будто ты бежишь по воде, и этот бег оказывается совершенно тщетным.
— И всё-таки, Царь-Дно — это о России или нет? Его можно воспринимать как универсальное, дантевское потусторонье. Но там есть до боли знакомые персонажи: царь, имеющий лёгкую склонность к пыткам, судья, пишущая под копирку приговоры.
— Я уже давно, начиная с «Русской красавицы», хочу писать вещь, которую в каждой стране читатель читает по-разному. Вы увидите здесь матушку-Россию, а кто-то увидит концепцию своего бюрократизма или фашизма, и так далее. Я пишу не для аудитории, я пишу для человека, который читает мои книги.
Под копирку приговоры писали и при Муссолини, и при Салазаре. Это авторитарные режимы, как ни странно, соответствуют каким-то метафизическим законам бытия. Демократия в Библии — не особенно процветающая идеология.
— Какие же такие метафизические законы препятствуют демократии?
— Мне кажется, что Бог — не демократ. Во всяком случае, мне такой Бог не попадался ни в одной из существующих религий. Вся надежда на нового Бога — чем и кончается «Энциклопедия русской души». Но это будет бог из нового поколения богов — пока что они нам неведомы.
— Во время встречи с читателями вы несколько раз упоминали слово «энтропия». Что вы под ним подразумеваете?
— Распад. Есть распад физический, есть метафизический. Есть распад личности. Распад потолка. Распад природы. И культура как раз — это та самая борьба, которая уже давным-давно, начиная с наскальной живописи, ведётся против распада. Культура пытается разобраться, кто мы. А если мы понимаем это, то можем дать сопротивление энтропии.
— Кемерово — пример энтропии?
— Кемерово — это торжество энтропии. Начинается с того, что люди становится её верными служителями, кончается материальной энтропией, когда всё горит, потому что всё сделано отвратительно, дурные материалы и дурные архитекторы. Коррупция — это тоже энтропия. Но самая большая энтропия — это начальство на сей раз. Это такая чудовищная история, когда люди не нашли никаких слов, которые бы могли соответствовать этому трагическому моменту. Значит, энтропия просто съела их сознание. Разъела начисто.
— В Петербурге после кемеровской трагедии собралось два митинга. Общественный, на Марсовом поле, и организованный властями — на Дворцовой. Любопытно, что никаких трений между организаторами не было. Общественники даже звали людей, которые не успевают к ним, на Дворцовую. Не это ли преодоление энтропии?
— А вы его здесь, и правда, видите?
— Вижу поиски некоего единства, солидарности. Это может быть предпосылкой к созданию гражданского общества?
— Перемены не должны иметь революционного характера. Когда-то надо засесть за стол переговоров, как это было в Польше, во времена генерала Ярузельского и Адама Михника. Иначе это будет уж такая энтропия, что мы даже забудем о таком названии, как Россия. Здесь надо понимать, когда можно с ними вести переговоры, а когда нельзя. Если в тяжёлый момент происходит эмоциональное взаимоприятие, отказываться от этого не стоит. Но надо выбирать, у кого плачешь на плече.
— Энтропия происходит не только на внутреннем уровне, но и на международном — отравление Сергея Скрипаля. Такое ощущение, что вы в романе это предсказали. Одному из героев накидывают на лицо платок «с веществом нервно-паралитического действия VX Nerve Agent». Книга сдана в печать в августе 2017 года. Каким образом это удалось предсказать?
— У писателя иногда что-то такое прорывается. В романе «Акимуды» у меня предсказана вся русско-украинская война. Есть рассказ, написанный в феврале 1984 года, он называется «Карманный апокалипсис». Там есть всё — перестройка, эмиграция, возвращение, нарастание национализма и убийство либерала. Это про Бориса Немцова. В романе «Страшный суд» герой произносит фразу «Хотели как лучше, получилось как всегда» ещё до Черномырдина.
Писатель — это всё-таки антенна. Ты начинаешь что-то транслировать, и иногда эти трансляции опасны по отношению к будущему. Там, действительно, этот платок есть. Там есть и другие вещи, но не хочу об этом говорить.
— После отравления Скрипаля началась массовая высылка российских дипломатов. У вашего отца подобный опыт был (Владимир Ерофеев в 1979 году лишился должности постоянного представителя СССР при международных организациях в Вене из-за публикации сына в неподцензурном альманахе «Метрополь» — Прим. Ред.). Как он это переживал?
— Болезненно, конечно, потому что это отражается на карьере. Это как споткнуться: одни спотыкаются и идут дальше, а другие потом встать на ноги не могут. Отец оказался сильным и мужественным человеком и сохранился. Но эти же ребята не дипломаты — в этом разница. Они — засланные казачки, разведчики. Если ты настоящий дипломат, когда с тебя сходит первый слой этой работы, ты понимаешь, что должен отстаивать сначала общечеловеческие ценности, а потом национальные. Те, кто просто-напросто зарабатывают деньги на том, чтобы разрушать отношения, не вызывают у меня симпатии.
— Почему вы уверены, что они не дипломаты?
— Высылали не дипломатов, а людей, которые под дипломатическим иммунитетом работали на разведку.
— Насколько вы доверяете доказательствам? Презентация о русском вмешательстве состояла всего из шести слайдов.
— Там, где работают секретные службы, доверять полностью невозможно — сведения обрывочные, концы спрятаны в воду. Поэтому, скорее, стоит говорить, что, посчитав всё логически, здесь можно увидеть почерк российских спецслужб. Они так и делают, чтобы не было доказательств. Это такой мир без доказательств. Но реакция с противоположной стороны — колоссальная. Даже в гитлеровские времена таких масштабных высылок не было. Чтобы дипломаты-разведчики выезжали из более чем тридцати стран — это прецедент.
— А чем, с вашей точки зрения, займутся все эти люди, которые приедут из разных стран и приземлятся на отечественной почве?
— На Лубянке — огромные помещения, они будут оттуда сидеть и анализировать. С ними будет всё в порядке с точки зрения зарплаты и работы. Но обычно такие люди довольно плотно погружаются в удовольствия той страны, где они шпионят. Конечно, этого им будет не доставать.
— Об этом, вероятно, ваш следующий роман?
— Я сейчас размышляю над новой книгой. Меня очень интересует тема эпидемии глупости. Мне кажется, глупость разлилась по Земле в невероятных масштабах. И мне бы хотелось устроить какую-то перекличку с Эразмом Роттердамским, который написал «Похвалу глупости».
— Если глупость разлилась не только в России, то где ещё?
— Есть такой господин Трамп, например. Есть такое явление, как брекзит, когда довольно образованная нация сама наносит себе глупейший удар. Есть такие режимы парадоксальные в Европе, как венгерский. Рост национализма в Австрии — проявление глупости.
— Виктор Владимирович, вам страшно писать книги?
— Страшно. Что-то может выпрыгнуть, как жаба изо рта. Мне как-то французский издатель сказал: «Знаете, чем вы отличаетесь от других современных русских писателей? У вас начинается все с абсурда, который переходит в реальность, а у них — с реальности, которая превращается в абсурд». И первая линия — более страшная. Абсурд застывает, и с этой реальностью мы живём.
