Интеллектуально состоятельная нищета

10 декабря в Риге состоялась академическая конференция, на которой виднейшие ученые страны высказались о взаимодействии науки и культуры в Латвии и мире. На понятном даже министрам языке ученые обосновали, почему от положения науки в значительной мере зависит бытие современной, достойной и самокритичной нации, сильного государства. Символом конференции была гильотина. То есть на программе конференции стояло адресованное Антуану Лавуазье перед его казнью изречение председателя революционного трибунала: "Республике ученые не нужны!" Сказанное в 1794 году Кофиналем подходит и для характеристики отношения к науке властей нынешней Латвии. Хотя, если думать о разумном, я бы больше внимания обратил на то, что после казни Лавуазье сказал Жозеф Лагранж: "Палачу понадобился лишь миг, чтобы отсечь эту голову, но, возможно, сотни лет будет мало, чтобы создать вторую такую же". Подробнее об отношениях латвийской политики, бюрократии и науки "7 секретов" решили расспросить доктора искусств, президента Латвийской академии наук Ояра СПАРИТИСА. — В своем письме к правительству от 12 мая 1997 года авторитетные ученые Латвии перечислили дела, которые необходимо совершить для того, чтобы "предотвратить дегенерацию качества науки". Это было не первое и не последнее подобное послание ученых властям. Предотвращена ли дегенерация? — Я допускаю, что в 1997 году еще не было преодолено отчаяние 1991, 1992 годов, когда ученого оторвали от реального производства, где он мог видеть конечный продукт своего труда. Вдруг оказалось, что рынку Запада этот продукт не подходит, а предложить его рынку Востока невозможно. Произошли отчуждение или добровольная передача государству собственности АН. Это означало приватизацию земли, построек АН, распродажу лабораторных установок и отсечение основ для создания новой научной инфраструктуры. Ученые нашли пристанище в вузах. Там их основная масса ютится до сих пор. Творчество было заторможено, наука тяготела к теоретическому, теоретически обслуживающему положению. В основном такая ситуация существует и поныне. Ученый Латвии — это в лучшем случае управляющий фрагментом обширного исследования, глобального научного заказа. Этим занимается Иварс Калвиньш в Институте оргсинтеза, этим занимаются специалисты Института химии древесины. Институт оргсинтеза проводит самый трудоемкий этап экспериментов, заказанных крупными фармацевтическими фирмами. Выполняет самую проблемную часть работы, которой большие концерны не хотят заниматься. И доверяют это дело высококвалифицированным, богато одаренным в интеллектуальном плане, а в материальном — поставленным на колени институтам стран третьего мира. Институтам, которые, несмотря на то что значительная часть кадров разбрелась по миру, сохранили мозги. Но даже в таком состоянии эти институты все–таки находятся ближе к тому материалу, из которого делается наука. Можно, конечно, утверждать, что ученые в какой–то мере капитулировали под давлением Валдиса Биркавса, Ивара Годманиса, Мариса Гайлиса, Ояра Кехриса и многих других либерал–коммунистов, которые ратовали за ликвидацию научных производств. Потому что ученые не сумели защитить свои предложения лучших решений. Но я считаю, что предупреждение, высказанное учеными в 1997 году, было очень верным. Несмотря на то что предотвращение дегенерации до сих пор находится в руках самих утопающих. Это ни в коем случае не заслуга правительства. Конечно, политическое руководство имеет свои экономические интересы. Но они больше тяготеют к мегазаказам, мегапроектам. Каждый из создающих правительство надеется получить свое министерство, чтобы влить его бюджет в мегапостройки. Будь–то проекты по латанию дорог, строительство культурных или каких–либо других крупных инфраструктурных объектов. Если Олайнской тюрьме миллионы отводятся не глядя (потому что в этом случае можно иметь много нулей в уме), то сметы ученых никого не интересуют. Потому что они точно рассчитаны и хронометрированы, предусматривают амортизацию, ресурсы и наиминимальнейшее жалованье. Сметы от науки никому не выгодны. Авторам госбюджета они зачастую видятся обременительными. Точно так же как деньги, которые приходится отдавать на пенсии, зарплаты, пособия, образование, культуру… Пропорция размещения денег и бюджетная стратегия располагают к рассуждениям о каких–то потаенных, нечестных соображениях при распределении бюджетных средств. Ибо как можно обойти средствами науку, если наука созидает ресурсы для производства, предпринимательства? Однако, читая, например, "Диенас бизнесс", я вижу лишь капитуляцию предпринимателей, посредников, организаторов инвестиций и прочих подогревателей нашей экономики перед ситуацией. Потому что они сообщают: налоговая политика Латвии, бюджетная политика Латвии, административная политика Латвии не благоприятствуют развитию предпринимательской деятельности. А если это так, то я уже автоматически полагаю, что и развитие науки все еще находится под угрозой. — Те программные послания ученых власти, которые мне по ходу лет довелось читать, были весьма аскетичны. Продуктивное, целенаправленное взаимодействие, позволяющее добиться развития науки, — вот что, как правило, требовали ученые. О собственном благе не пеклись. — Пока ученым не до того, чтобы подкармливать собственное благо. Единственной порой, когда институты имели возможность восстанавливать свою инфраструктуру, дополнять ее новыми закупками, а также, благодаря государственной поддержке, обеспечить своих ученых социально, был докризисный период. Потом 50–процентное сокращение бюджета науки упразднило всякую возможность развития. Так называемое базовое финансирование сегодня составляет примерно пятую часть из того, что необходимо для обеспечения научной работы, ученых и минимального развития. То есть если сегодня базовое финансирование составляет около 16–17 миллионов латов, то сумма, при наличии которой наука могла бы стать продуктивной, должна составлять около 100 миллионов латов. Заниматься предпринимательской деятельностью нам не разрешается. И если эти недостающие 80% мы, ученые, должны сподобиться получить из международных источников финансирования, преодолевая беспрерывные внутренние преграды (отсутствие государственного софинансирования, отсутствие фонда софинансирования), то ясно, что в итоге мы, конечно, не зарабатываем даже те восемь миллионов, которые являются нашим обязательным платежом в общий бюджет науки ЕС. Мы не в силах вернуть эти деньги. В качестве иллюстрации тут подойдет скандально прогремевший случай с программой космических исследований, которая связана с Вентспилсским технопарком и Вентспилсским радиолокатором. Для того чтобы получить заказы международного консорциума, нужно было всего лишь заплатить долевой взнос участия в этом консорциуме. И даже если институтам удалось привлечь средства, лишь очень малую их часть можно отнести к каким–то накоплениям. Потому что деньги сопряжены с конкретным исследованием. Никакой остаток, который можно было бы сделать основным капиталом следующих проектов, тут не светит. Институты опять оказываются в роли просителей. В августе, когда Валдис Домбровскис был еще премьер–министром, мы были у него, и он обещал упомянутый фонд создать. Тогда научные институты, лишь только у них появился шанс получить какой–либо проект, могли бы рассчитывать на получение государственных средств. Или на заем. — Осенью, на пятом съезде "Летоники", вы сказали, что вес латвийской науки в Европе —  это вес лаптей. Что такое вес лаптей? — Я подразумевал под этим неспособность Латвии предложить западному, мировому рынку большую добавленную стоимость (ценность) своей идентичности и своей науки, чем та, которая существует в виде упомянутых фрагментов. Моя трагедия — это созерцать, как ущербно наши гуманитарные и социальные науки маркетируют себя для западного рынка. Мы не пытаемся рассматривать историю Латвии, искусство или архитектуру Латвии в более масштабном контексте. Так, чтобы наши публикации, книги, статьи были бы интересны для рынка научных журналов Америки, Великобритании, Скандинавии, Китая или Японии. Пока мы будем заниматься лишь локальным осмыслением своих, скажем, обрядов, рынок у нас будет существовать лишь от Даугавпилса до Вентспилса. В древности один философ, один специалист по эстетике или искусству обладал способностью написать историю искусств, которая охватывала все отрасли в течение века, нескольких веков. Проведя анализ архитектуры, изобразительного искусства, прикладного искусства и культуры во всей полноте их взаимосвязей и общих контекстов. Сегодня наши ученые предпочитают либо только специализацию по изучению петухов на шпилях церквей, либо только специализацию по чашечкам мейсенского фарфора. Никто не видит, как смотрятся чашечки мейсенского фарфора в контексте с Кузнецовыми, с эпохой существования фарфора в целом. Я упрощаю, но мне кажется, что эта вот фрагментация знания, сужение исследовательских тем до чрезвычайно специфических, узких тем лишило людей умения оперировать широкими, глобальными ценностями, выстраивать сравнения и создавать генеральное представление об отраслях (не только в искусстве) в целом. Продовольственные технологии, оргсинтез, биомедицина, генная инженерия, компьютерная наука, фотоника способны создавать продукт, который мировая прикладная наука готова у нас покупать. Но в продукт гуманитарных наук Латвии никто не готов вкладывать большие проектные средства. Потому эта часть науки среди прочих финансируется наиболее скудно. Однако политической элите Латвии следовало бы осознать, что науку, которая исследует идентичность, следует беречь пуще прочих. — Но от политической элиты только и слышно: основанная на знаниях экономика. Разве знания в Латвии настолько сильны, чтобы базировать на них экономику? — Когда образованию также не хватает средств для того, чтобы пробудить в молодых людях интерес и умение обращаться с естественными науками, инженерно–техническими знаниями как с достижением цивилизации, трудно судить о том, в какой мере Латвия способна вырваться из сервисной и обслуживающей зоны, располагая только теми специалистами, которые сотворены данной ситуацией. Если их можно назвать специалистами. — Все это не мешало министрам экономики и образования недавно бросить клич: "Наука должна стать прибыльной экспортной отраслью". Как это возможно, если нет того, о чем вы говорили выше? — Невозможно. Еще и потому, что прогноз — до 2020 года добиться 3% ВВП для науки — совершенно нереален. Правительство само уже уменьшило этот прогноз до 1,5%. Но если обратить внимание на то, насколько линейно выстраивается бюджет науки, то и это уже нереально. Суммарно финансирование науки не увеличивается. — А упомянутая сотня миллионов сделала бы науку прибыльной? — Думаю, что да… Но одновременно Латвия должна создать такой стратегический план подогрева экономики, который предусматривал бы не только должное финансирование науки, но и восстановление производственной инфраструктуры, где этим научным изобретениям осуществляться. Предусмотрено до 2020 года дождаться 60% финансирования науки от производственников. Однако производственники сегодня не считают Латвию выгодной для своего дела страной. Если так это будет и впредь, ни финансы, ни заказы в науку не придут. — Бывший министр образования и науки Роберт Килис год назад, услышав слова "науке не достает финансирования", сказал, что это гипотеза, и спросил: "А может быть, дело не только в деньгах, но и в механизме?" Может, действительно так? — Застряла оценка дееспособности, творческого потенциала научных институтов. Она буксует уже с минувшей весны. Конечно, это не панацея. Подобным АН занималась уже в 2011 году. Оценка научных институций Латвии (их 136) Минпросу известна. Странным образом Килис и его преемник притворяются, что такой оценки нет. Потому покупается услуга извне. В Брюсселе. Но предприятие Tehnopolis, которое эту проверку осуществляет, скажет то, что мы уже знаем. То, что одна треть из этих 136 научных институций не представляют собой никакой ценности. Они ничего не тратят и пребывают в виртуальном пространстве. Ведь вузам в "жирные" годы тоже было выгодно создавать институты из пяти ученых, которые оформлены как юридические лица и находятся в латентном положении в ожидании своего улова. Улов (заказ, проект) может быть, может не быть, но подобный институт, ничего не тратя, ничего не производя и ничего не исследуя, никому не мешает. Латентное положение означает стагнацию. Вузы содержат эти институты в режиме ожидания. Надеясь, что когда–нибудь они разыграют свой проект, выиграют свою денюжку. Вроде рыбака, который ждет золотую рыбку. А рыбка не появляется. — В упомянутом 1997 году правительство в своей декларации обещало "продолжить реформу науки, добиваясь реальной интеграции науки в вузах и создавая научные центры национального уровня". Завершена ли хотя бы эта реформа? — Нет, не завершена. Потому что не учтены предложения ученых. Когда чиновничество вместе с политиками приступает к структурированию и урезанию бюджета, ученых никто ни о чем не спрашивает. Центры национального уровня существуют виртуально. Они хорошо задуманы — как эффективные узлы по координированному использованию инфраструктуры. Их обязанность — знать, где в Латвии расположены пригодные для исследований того или иного рода технологии. Центры должны способствовать тому, чтобы технология, пассивно простаивающая в Даугавпилсе, была бы эффективно нагружена, если в Риге она перегружена. Тут я качу бочку в сторону тех, кто создает политику образования и науки. Да и АН как советник не смогла на эту политику стратегически повлиять. Стратегически на нее влияет министр со своей командой. А то, насколько лениво и неталантливо менеджируется использование резервов инфраструктуры, видно из документа, полученного нами весной из Минпроса. В нем сказано, что три года назад должен был быть начат проект, согласно которому между научными институтами Европы и Латвии должна быть создана коммуникационная система связи. Проект, который мог принести Латвии около 10 миллионов евро, спущен на тормозах. В течение трех лет после собрания, посвященного запуску проекта, никакого продвижения процесса со стороны министерства не наблюдалось. Теперь деньги уже не вернешь, работу не сделаешь… Кто за это ответит? У нас прижился чудесный термин "политическая ответственность", суть которого — никакой ответственности за материальные потери, вызванные блоком политиков и администраторов! — А какой смысл разыгрывать из себя крутых либералов, презирая науку, будто ты темнота чухонская? Разве культурная дистанция между политической и интеллектуальной элитами Латвии уже настолько велика, что плодотворное взаимодействие практически невозможно? — Уже одно то достойно диагноза, что в бюрократическом аппарате Латвии занято вдвое больше людей, чем в среднем по ЕС. Если доля науки Латвии ниже 0,6% ВВП, то доля администрации Латвии десять раз больше — 6,8% от ВВП. И то успешность администрирования сомнительна. Я не знаю, может ли кто назвать панацею от этой ситуации. Возможно, следует распустить бюрократов и дать им билет в один конец. Пусть едут в Ирландию собирать чеснок. Но если 23 года независимости Латвии породили более 300 тысяч эмигрантов, то политическая элита Латвии на этом фоне ведет себя даже более трагично. Более непонятно и более неоправданно. Несмотря на то что они не считали себя морально ответственными за поднятие экономики Латвии из болота, они после выборов собираются податься в Брюссель и собирать тамошнюю капусту. Значит, стать высокооплачиваемыми гастарбайтерами в брюссельских структурах. Экономическими мигрантами номер один. А людям, наверное, опять скажут, что единственное возможное место для этих людей теперь находится в Брюсселе, что они оттуда смогут помочь… Наверное, в духовном арсенале нашей политической, индустриальной и социальной элиты не достает системы ценностей, которая позволила бы им понять особую связь науки и экономики, необходимость взаимного их произрастания друг от друга. Системы, которая позволила бы им вести дела таким образом, чтобы и расцвет практического производства, и расцвет социального благосостояния каждого человека были бы существенными элементами в общей гармонии всех государственных интересов. Мы же все время оправдываемся нехваткой денег, и если эта нехватка становится хронической, причины ищем отнюдь не в отсутствии своих этических установок, в дефиците собственной духовности, в потере интеллектуальной мощи, памяти или творческого начала в политике и экономике. Мы полагаем, что для прорыва достаточно инструментировать лишь производство и материальную культуру. Мы оба в какой–то мере все–таки находимся в гуманитарной сфере и прежде прочего чувствуем ответственность за то, что эта "неприбыльная" отрасль не в состоянии проломить лед. Наверное, лобби интеллектуальной, гуманитарной элиты Латвии слишком аморфно, слишком немощно, чтобы своим языком убедительно сказать технично или очень прагматично мыслящим политикам, что их аморальные решения в сфере хозяйства или в сфере законодательства являются следствием того, что их гуманитарное наполнение слишком слабо, что политические, патриотические и даже народные проявления их этического сознания слишком мелки. Если партии, часто даже подчеркнуто, выставляют себя правыми или центристскими, то их понимание правого или центризма содержит очень мало духовных ценностей для того, чтобы убедить политическую элиту в первичности хотя бы хозяйственного начала. Потому что хозяйственный приоритет тут странным образом чахнет и капитулирует перед многими глобальными процессами.