Видео
В мире
-Я думала, что смогу не быть пропагандистом, рассказывая о жизни в Европе, во Франции. В первые годы так и было. Я делала материалы о президентских выборах во Франции, о фуа-гра, о бунтах (кстати, это было непросто). Когда я приехала, то не говорила по-французски. Начальнику сказала, что говорю, но взяла только четыре урока. Я учила язык здесь, «в поле». После этого меня перевели в Нью-Йорк. Я подумала: «Вау, это Нью-Йорк, город свободы, это очень интересно, я обожаю свою работу». Но тогда был 2013 год. В 2014-м началась война в Украине.
Я больше не могла спрятаться от пропаганды. Я должна была рассказывать только про то, что плохого происходит в США. Про сирот, с которыми плохо обращались американские приемные семьи. Я рассказывала только о плохом. В моих репортажах не было лжи, но пропаганда работает именно так: вы берете достоверные факты, смешиваете их и получается большая ложь. Факты правдивы, но их смесь — пропаганда.
Это как в старой притче про семь слепцов, которых попросили описать слона. Один потрогал хобот и сказал: «Слон мягкий, как веер». Другой потрогал хвост и сказал: «Он тонкий, худенький и гибкий, как веревка». Третий потрогал ногу и сказал: «Он круглый, как столб» и так далее. Каждый из них в принципе был прав, но, если вы возьмете только одну точку зрения, вы увидите не ту картину, вы не увидите правды.
Это то, что происходит сейчас в российских медиа, — они транслируют только точку зрения Кремля. Для других нет шансов. У нас есть огромный слон, который называется «война». Но мы думаем, что это маленький худенький хвостик, с которым нам нужно справиться. Это не так. Все последние годы власть душила независимые СМИ. Они были в России, они все еще остаются и пытаются выживать. Это смелые, невероятно смелые, отважные люди, которых я безгранично уважаю.
И мы дошли до того, что на телевидении, в новостях, мы видим историю только одного человека — или группы людей, которые его окружают. Мы видим только власть. В наших новостях нет страны, в наших новостях нет России. И это парадоксально. Про главного человека мы знаем очень много, мы видим его каждый день на экране, мы знаем, с кем он ел, с кем он общался, где он был. Мы даже знаем, как он выглядит топлес. Но мы не знаем, женат он или нет, мы не знаем, сколько у него детей. Честно говоря, мне все равно, но, мне кажется, здесь дисбаланс.
Я думаю, вы все понимаете, что свободная пресса необходима для любого общества. И когда люди не видят своего отражения в новостях, они не знают, к кому обратиться. Их голос не слышен. Это ведет к самоубийству. К большому огромному самоубийству в масштабах страны.
Журналисты, редакторы, продюсеры, люди, которые работают в медиа, — я думаю, их легко сейчас обвинить: почему вы не встанете, почему вы не протестуете. В этом смысле мне даже легче — у меня были выигрышные позиции, я нахожусь здесь, во Франции, и чувствую себя в относительной безопасности. И я могу это сделать. У тех, кто против, есть семьи, у них есть старики-родители, которым, возможно, требуется дорогое лекарство. У них есть дети, которые ходят в музыкальные школы и спортивные секции. У них есть ипотека, которую они должны закрывать. Они оказались заложниками.
И потом, знаете, мы русские очень много были бедными. Не один раз. Мы знаем, что такое бедность. Вначале это была советская бедность. Потом это была бедность после дефолта 98-го года. Затем были сложности в 2008-м, когда весь мир переживал крах. И вот теперь представьте, что значит быть бедным, без работы во время войны — это тоже самоубийство.
И вот теперь я хочу сказать как гражданин, как журналист. Запад обложил Россию ковровыми санкциями. Эти санкции в первую очередь ударили по среднему классу, людям, которые всегда разделяли демократические ценности. Вы теряете своих союзников в этой истории. Я не вижу, честно говоря, выхода из этого. Я точно знаю, что санкции легко наложить и требуются годы, чтобы их отменить. Вы обрекаете большую страну, в которой 140 миллионов человек, на нищету и разрушение. Да, мы знаем, кто на самом деле виноват в этом. Но Запад тоже несет свою ответственность.
Мне больно видеть, как на Западе вымарывают слово «русский» из названий магазинов, театров, разных социальных центров. Я видела эту картинку в Нью-Йорке, на Брайтон-Бич, где снимали вывески со словом «русский». Мне страшно читать сообщения о том, что тот или иной университет прекратил связи с российскими партнерами, что российские музыканты и артисты не могут больше выступать. Вы душите и убиваете русскую культуру. Я не думаю, что это ваша цель, но это неизбежный результат ваших действий тоже.
Я знаю, что в России меня обвинят в том, что я шпион, что мне заплатили, чтобы сделать это выступление. Мне никто не заплатил. Я не шпион. Я не работаю ни на кого, кроме моей страны. И этот день, эта наша встреча преследует только эту цель — я хочу, чтобы в России меня услышали, я хочу, чтобы там научились отличать пропаганду и искали другие источники информации. Я хочу, чтобы люди перестали быть зомбированными.
Моя дочь, которой 19 лет, однажды мне сказала… Дело было в Нью-Йорке, где уличные музыканты пели сатирические стихи против двух президентов Соединенных Штатов и России. Она пела вместе с ними. И меня это покоробило. Я сказала: «Ты не можешь петь против русских». Она мне ответила: «Путин — это не вся Россия».
