Гроза семнадцатого года. За что борются новые революционеры

Русский народ, конечно, загадочный, но одно про него считалось известным точно: он равнодушен к имуществу руководства: то ли привыкли, что все здесь и так его; то ли потому, что так представляли себе везение, которым и сам бы воспользовался; то ли помня, как позднесоветская борьба с начальственными привилегиями и его не оставила без потерь.

У антикоррупционной революции 2014 года на Украине, стране с похожим населением, есть один простой секрет. Так ненавидеть чужую дачу можно, только если это дача чужого. Янукович был чужим – и социально, и национально для Киева и большей части Украины. Мы бы лучше поняли украинцев, если бы владельцем здешних коррупционных дворцов был усевшийся в Кремле, допустим, чеченец. И то вряд ли: здесь к такому минимум столетняя привычка.

Однако моложавый Медведев, представленный в соцсетях, ищущий контакта с современностью хотя бы через гаджеты (на самом деле не только через них), социально гораздо больше свой для многих протестующих, чем грузные хмурые госдиректора вроде Сечина, Чемезова, Рогозина. Однако каким-то образом один из относительно своих быстро оказался чужим настолько, что удалось вывести против него большое число людей по всей стране – вероятно, рекордное для несанкционированных митингов.

Среди тех, кто мог быть сторонниками Медведева, вероятно, сказалось накопившееся раздражение именно этой видимой близостью: на вид свой, а ведет себя трудноотличимо от чужих. Отсчет этому можно начинать с несостоявшихся реформ его президентского срока и поста, сданного назад Путину. А тут еще и поместья.

Большая часть раздражения связана с тем, что с людьми, которые считают обоих – Медведева и Навального – разными формами своего представительства в политике, Медведев не стал объясняться. Мы выслушали одного, хотим теперь выслушать другого. Удовлетворившего их ответа не последовало. Это в общих чертах повторило недовольство Путиным, который пять лет назад отказался удовлетворительным образом объяснить причины своего возвращения в президенты.

Мальчик кай и вечность

Нынешний протест имеет два важных отличия от протестов зимы 2011/12 года. Со времен перестройки и безденежных 1990-х уличное недовольство не было таким всероссийским. И впервые его объектом было не политическое событие, а некоторое состояние, которое казалось привычным фоновым раздражителем: коррупция в верхах, которая вроде как никого не волнует. То есть не имел повода, который может быть исчерпан ходом времени (выборы, убийство, арест), и был социально-политическим – таким, о котором мечтает последнее поколение русских революционеров (хоть и не все приняли в нем участие, вероятно, из ревности к организатору). 

Этим нынешний протест похож на только что прокатившийся белорусский (спокойных белорусов удалось втянуть в уличную политику из-за недовольства глупым законом о тунеядцах) и на перестроечные протесты против привилегий, в которых я участвовал, когда был ровесником тех, кто сегодня вышел впервые. Как мы помним, тогдашнее (несколько упрощенное) представление о том, что у народа убыло исключительно потому, что у партноменклатуры прибыло, привело к победе протестующих. Впрочем, победа была обеспечена силами большой части самой номенклатуры, разочаровавшейся в партии. 

Даже визуально нынешний протест отличаются от зимы 2011/12 года: он менее столичный или, как говорили его критики, «гламурный», и одновременно более молодой. Тогда выражал недовольство столичный средний класс, который требовал, чтобы государство относилось к нему в соответствии с его возросшей (в том числе потребительской) самооценкой. В этом смысле это был действительно протестом богатых (пусть хоть достоинством), а нынешний –  более наивный – больше похож на более страшный протест бедных. А учитывая региональный размах, уже и не скажешь, что Москва – центр, а остальные – филиалы. Митинги в ста городах сами по себе сильная помеха сюжету о зажравшейся Москве, которая мутит воду, в то время как регионы за стабильность. 

Хотя точных данных нет, средний возраст протеста, похоже, был действительно ниже прошлого раза. Кроме тех, кто за пять лет вышел дважды и трижды, пришло много совсем молодых людей – сегодняшних и вчерашних школьников, которые на политической улице в первый раз.

Тем, кто уже приходил, кажется, что зима 2011/12 года была буквально вчера. Но для многих она яркое впечатление детства, и вот представился случай сделать что-то, о чем слышал от старших. Каждый пяти-шестилетний цикл будет выбрасывать на улицу новую волну потенциальных протестующих. Судьбу киевского Евромайдана решили те, для кого первый Майдан 2004–2005 годов тоже был детским воспоминанием. Для них режим Путина — примерно то же, что КПСС для подростков времен перестройки. Мальчику Каю велели сложить слово вечность, а он не хочет.

Одних, менее склонных к импровизациям в стиле «ввяжемся, а там посмотрим», киевский Евромайдан отпугнул слишком высокой ценой свободы (да и свободы ли), зато для других стал доказательством принципиальной достижимости самой невозможной цели.  

Большое количество совсем юных и наименее осторожных участников полезны, когда надо развернуть революционную ситуацию без имеющегося в наличии политического кризиса и ясного повода – из общего экономического недовольства и чувства несправедливости мира. Жестокое обхождение с протестующими (можно даже сказать, играющими в протест) подростками уже не раз помогало втянуть в революцию прежде равнодушных к ней взрослых – так было в Сирии, на Украине, сейчас в Белоруссии. Существование антипротестного разоблачительного мема #онижедети никак не мешает тому, чтобы ситуация разворачивалась таким образом снова и снова.

Бархат в металле

Сама неопределенность повода делает его более долгосрочным. Реакцию на разовое событие – выборы, рокировку, убийство, арест – проще исчерпать. Мертвого не вернуть, голоса не пересчитать (да они, бывают, и правда за власть). Неопределенный политэкономический повод "а у них дворцы" создает ситуацию, которую труднее завершить или отложить до следующего раза. 

Власти, которая поставила задачей доказать, что она справляется с бунтом лучше, чем несчастный последний император, приходится искать очень точный путь между решительностью и чрезмерным насилием. Николай II, Янукович и прочие плохи тем, что устранились в решительный момент, проявили слабость, безволие, трусость. Мы так не поступим. Но тактика любых революционеров состоит в том, чтобы под лозунгом решительной защиты страны власть втянулась в обмен умножающимися актами все более жестокого насилия со все большим числом представителей собственного народа. Асад проявил решительность, это пока спасло его, но не спасло полстраны от разрушения. Первая кровь сделала Евромайдан практически необратимым. Нерешительность Николая II в феврале 1917-го, возможно, имела причиной твердость, проявленную им же в январе 1905-го, которая и привела к революции.

Если недовольство чужими дворцами – так себе причина для революции, то ответ на чрезмерную жестокость – вполне легитимный и четко очерченный повод. Властям придется искать ту грань, где увеличение цены протеста для населения не превращается в стимул к нему. 

Интересно, что в центре потенциального круга насилия находится либеральный чиновник, которого часто обвиняют в нерешительности и даже безволии. Выбор Навальным Медведева в качестве цели многим кажется двусмысленным и малодушным: попробовали бы они это с Путиным или в мечети «Ахмат». Но если отвлечься от идеи, что на улицы выплеснулась внутриэлитарная борьба или что улицу втянули в дискредитацию премьера, то выбор Медведева очень важен для радикализации целевой аудтории. 

Протест, сконцентрированный вокруг вроде бы не самой неприятной фигуры Медведева, — способ преодолеть раскол внутри недовольных режимом. Одни давно жаждут как можно скорее демонтировать его целиком, другие предпочитают дать шанс внутренним либеральным силам и прочим «контрэлитам» его плавно реформировать.

Но если либеральный Медведев становится источником репрессий, поводом полномасштабного запуска полицейской машины, это различение снимается. Раз самый высокопоставленный внутрисистемный либерал оказывается причиной разгонов, жестоких задержаний и суровых приговоров, то разделение на хороших и плохих, близких и далеких среди представителей режима отменяется: все плохие, все чужие. 

Это отдаленно напоминает старую тактику русских революционеров – уничтожать либеральных и современно мыслящих чиновников, чтобы ускорить деградацию и падение режима. Как ему не пасть быстрее, когда уже ни на кого внутри вовсе нет никакой надежды. 

В передовом окопе

Протесты не только предсказуемо уменьшат аппаратный авторитет Медведева внутри системы, но на время укрепят его положение снаружи. Пока система работает так, как она привыкла, отставка не может быть следствием протеста: Путин никого не увольняет под давлением заграницы или улицы. На какое-то время результат протестов будет обратным. 

Да, Медведев стал источником проблем для высшей бюрократии (по крайней мере таким его сделал Навальный).

Но он теперь оказался на переднем краю борьбы власти за стабильность, за право выбирать курс, темп, кадры в тиши кабинетов и без соавторов. Если противники – оппозиция, Госдеп, улица – пробуют систему на прочность на Медведеве, ее там надо и крепить. 

Внутриэлитарная борьба в переходный период, который начался с открытием кампании президентских выборов последнего срока Путина, неизбежно должна была выплеснуться наружу, в том числе на улицы. Сомневающимся нужно показать, что за тебя или против твоих соперников вон сколько народу. Нынешний протест показывает, что использование давления улицы для решения дворцовых проблем угрожает всей системе: риски перевешивают любые успехи. Опасности для всего режима тут таковы, что вряд ли можно всерьез считать, что Навальный, в третий раз после Болотной и московских выборов подтвердивший звание главного оппозиционера, – это персонаж написанного где-то наверху сценария. 

Это делает ситуацию яснее, но не проще. Мы привыкли требовать ответственности у власти, но, пережив (хотя и не полностью осознав) опыт столетней давности, невозможно не требовать того же и у ее оппонентов, тем более революционно настроенных. На знаменательном сайте Михаила Зыгаря Project1917 день за днем можно читать участников событий 1917 года, как если бы тогда тоже писали в соцсетях. В эти дни они там радуются, ликуют, сомневаются, негодуют в адрес прошлого. Читая посты поэтов, гимназистов, художников, студентов, журналистов, благородных офицеров и самоотверженных домохозяек, невозможно не быть на их стороне. Этому мешает одно: мы знаем, что было дальше. Отказаться от этого знания даже из самых лучших побуждений – значит предать всех этих замечательных людей, тогдашних и нынешних. 

Александр Баунов, Московский центр Карнеги.