Трёхлетний артист

-- Раймундас, вы родились в актерской семье. Будучи ребенком, вы понимали, что ваш отец -- культовый артист?

-- Знаете, мы, литовцы, люди эмоционально сдержанные. Такого восторженного преклонения перед звездами, как в России, у нас никогда не было. Да, в Паневежисе, городе со 100 тысячами жителей, папа был довольно известен, как, впрочем, все актеры Паневежского театра. Его узнавали, иногда просили автограф, но никакого ажиотажа не было -- это не в литовской ментальности.

Раймундас сегодня

Никаких атрибутов звездности, как это принято сейчас -- вилл, яхт, люксовых автомобилей, -- в нашей семье не имелось. Особого благосостояния тоже. Правда, был «москвич-407», а когда мне исполнилось 13 лет, мы переехали в новую четырехкомнатную квартиру. Она находилась в доме, где жило все правительство Паневежиса. Этому новоселью поспособствовало министерство культуры, которое обратилось к отцам города с просьбой: «Ну дайте квартиру хотя бы одному творческому человеку! Не все же себе!»

-- Вы росли в театральной атмосфере или, наоборот, родители предпочитали дома не говорить о работе?

-- Поколение моих родителей только о работе и говорило! О фильмах, спектаклях, книгах... Мама и отец жили сценой, вся их жизнь была связана с искусством. (Мама Раймундаса Она Банёнене тоже была актрисой. -- Прим. авт.) Режиссер Паневежского театра Юозас Мильтинис считал, что художник должен полностью отдаваться профессии и думать только об искусстве, о месте человека в этой жизни, о его предназначении... И ни о чем другом!

Я с трех лет рос за кулисами. Потому что детский садик работал только до шести часов вечера, и меня совершенно некуда было девать. Я сидел в зрительном зале и слушал репетиции. Поэтому еще ребенком знал наизусть всего «Макбета» и «Поднятую целину». У меня было четыре спектакля, которые мне нравились, на них я запросто мог бы работать суфлером. (Улыбается.)

Дома тоже играл в театр: плед был занавесом, стол -- сценой, керамические фигурки -- актерами. Спектакли придумывал сам. Одну из главных ролей, например, исполняла папина пепельница.

-- А на настоящую театральную сцену вы в детстве выходили?

-- Я был очень востребованным актером. (Смеется.) Впервые вышел на сцену в три года в «Макбете» в роли младшего сына Макдуфа. Такого персонажа у Шекспира не было -- только старший сын, которого играл мой брат Эгидиюс. Однако режиссер Мильтинис для усиления трагической сцены убийства семьи Макдуфа придумал, что будет еще и совсем маленький ребенок, которого жестокий Макбет тоже не пощадит...

После этого я переиграл почти все роли в спектакле «Кошкин дом» -- от цыпленка до котенка. Но самой главной моей ролью -- со словами, в цилиндре! -- стал дядя Мандансаль в спектакле по пьесе французского драматурга Жана Ануя «Пассажир без багажа». Мне тогда было 11 лет.

Киносъёмки у Тарковского

-- Как в вашу жизнь пришло кино?

-- Минская киностудия «Беларусьфильм» пригласила меня на съемки в картину Леонида Мартынюка «Пятерка отважных». Это был такой детский боевик, в котором пятеро мальчишек-партизан побеждают всю Германию. Одного из них играл Леня Шепелев, он был младше меня, ему тогда было девять лет. Сейчас он живет в Израиле и три-четыре года назад нашел меня в соцсетях. Теперь мы общаемся.

В 14 лет я сыграл пионера-героя Сашу Чекалина в фильме Инны Туманян «Пятнадцатая весна» на Студии им. Горького. Моими партнерами там были Татьяна Друбич, Николай Волков, Михаил Кононов.

-- Вместе с отцом вы снялись у культового режиссера Тарковского в фильме «Солярис». Какие воспоминания остались у вас от этих съемок?

-- Сцену воспоминаний о юности Криса Кельвина, роль которого сыграл мой отец, Тарковский снимал в Звенигороде. Юного Криса играл я. Снимали целый день. В фильм вошел один кадр на 46-й минуте картины: подросток у костра -- это я.

Что же касается культа Тарковского, то он начался потом, а на момент «Соляриса» Тарковский считался просто хорошим режиссером. Папа не во всем принимал манеру его режиссуры, у них были разногласия.

-- О чем они спорили?

-- Тарковскому не нужны были характеры, а только носители идеи, настроения. Его целью был кадр, а не роль. Актер должен был показать грусть, радость, ностальгию -- ту эмоцию, которая в данный момент требуется по сценарию. А папа привык работать над ролью всерьез, выстраивать ее психологически, он же не кукла, которую можно дергать за ниточки...

Однажды я стал свидетелем такого творческого спора. Дело в том, что во время съемок мне было всего 14 лет и меня не могли поселить в гостиницу. Я жил у Софьи Давыдовой в 1-м Смоленском переулке рядом со Смоленской площадью. Поэтому папа решил перенести разговор с Тарковским на «мою территорию», подальше от отеля.

В назначенный час пришел Андрей. Они сели говорить. «Проговорили» одну бутылку, папа побежал за второй... До меня доносились обрывки спора. «Понимаешь, Андрей, -- говорил папа. -- Мне нужно знать, куда идет мой герой Крис, о чем он думает...» -- «Да ничего этого не надо! -- отвечал Тарковский. -- Самое главное -- ты сидишь. На тебя наезжает камера. И вдруг... ухо! Крупным планом ухо! Во весь кадр!»

Вот так и поговорили... Ухо во весь экран в фильме, если вы помните, есть.

Семья

На сцене с отцом

-- Почему вы выбрали режиссерскую, а не актерскую профессию?

-- Чем больше я снимался в кино, тем яснее понимал, что не хочу быть актером. Артист зависит от всех: от того, какую роль тебе дадут, кто будет режиссером, кто сценаристом...

Я хорошо помню, как Витаутас Жалакявичюс приехал из Варшавы со съемок у своего друга-режиссера Кшиштофа Занусси. Злой как черт! «Как же ужасно и унизительно ты чувствуешь себя на съемочной площадке в качестве актера! -- возмущался он. -- Сидишь целый день в углу, никому не нужный, и ждешь, когда тебя позовут!» После этого он больше никогда не снимался в кино. Не мог.

Не удивительно, что мне тоже хотелось независимости, которой обладает режиссер. Поэтому в старших классах я пошел на детско-юношескую киностудию, где школьники снимали любительское кино. Попробовал там свои силы, а потом поступил во ВГИК на режиссерское отделение. Учился на курсе Татьяны Лиозновой и Льва Кулиджанова. Правда, Кулиджанова мы видели редко, он был председателем Союза кинематографистов СССР, депутатом Верховного Совета. Появлялся в институте только перед экзаменами.

-- Как отец отнесся к вашему выбору?

-- Я ему ничего не говорил. Признался, когда меня уже зачислили. Был такой курьезный момент: как-то Кулиджанов в разговоре с отцом обмолвился, что набирает курс во ВГИК. Конкурс дикий -- 40 человек на место. «Знаю, -- ответил папа. -- Мой сын в этом году поступает». -- «Что же ты молчал, Донатас?! -- заволновался Кулиджанов. -- Я позвоню, чтобы его взяли!» Папа рассмеялся: «Да не нужно. Он уже поступил».

Отец был очень мудрым и толерантным человеком: ни меня, ни брата не подталкивал к выбору профессии и в то же время ничего не запрещал. Правда, он не хотел, чтобы я шел в искусство, но говорил: «Я не могу за тебя прожить жизнь».

-- По окончании ВГИКа вам не хотелось снять фильм с отцом в главной роли?

-- Я не успел. Свой первый фильм я снял в 1985 году, затем еще четыре. А потом наступили лихие 90-е, и кино оказалось никому не нужным. Как многие мои коллеги, я остался без работы, снимал рекламу... И тут в Паневежском театре решили поставили спектакль «На золотом озере» по пьесе Эрнеста Томпсона, на основе которой в свое время был снят одноименный фильм (On Golden Pond), за который Джейн Фонда получила «Оскар». Меня пригласили поставить его в качестве режиссера. А главную роль в этом спектакле сыграл папа. У «Золотого озера» оказалась очень счастливая судьба. Спектакль долгие годы шел в театре с неизменными аншлагами.

-- Как вам работалось вместе с отцом?

-- Прекрасно. Как актер он формально находился под моим руководством. Но как человек с колоссальным опытом, конечно же, привнес в спектакль что-то свое. Потом я поставил еще несколько спектаклей с отцом в Паневежисе. А позже -- спектакль на сцене Литовского Национального театра в Вильнюсе. Он назывался «Встреча» и рассказывал о мнимой встрече Баха и Генделя. На самом они никогда не встречались, хотя и жили в одно время -- один в Лондоне, а другой в Дрездене. Отец играл Баха, а Регимантас Адомайтис -- Генделя.

Куда идёт театр?

-- Как вы оцениваете состояние современного театра?

-- Театр изменился. Раньше актеры играли, а сейчас изображают. Я не нахожу ничего живого в так называемых фестивальных спектаклях и авангардных театрах. Нет глубины. Есть кривляние, шевеление ушами... Это уже не искусство, а пропаганда, что-то в жанре агитбригады. Мне это неинтересно. По-моему, искусство сейчас пошло куда-то не туда.

-- Почему вы так считаете?

-- Проблема в том, что мы думаем, что изучили человека. С точки зрения науки, может быть, да. Сегодня известно, сколько в нашем организме клеток, сколько нейронов, каков состав крови... Но человек -- это все-таки объект искусства, а не химии или физики.

Искусство остановилось на познании человека. 600 лет назад Шекспир больше знал о Макбете, чем мы сегодня. Мы топчемся на месте.

Всем интересно только одно -- как создать эффектное зрелище. Это становится самоцелью. Вот бежит актер, прилипает к стенке, затем начинает по ней карабкаться... Но это не искусство, а аттракцион. Не надо путать! Аттракцион -- это зрелище на уровне глаза, когда все красиво и ярко. Второй этап -- это когда появляется эмоция: ненависть, сожаление, отчаяние, любовь. Но это еще тоже не искусство.

Искусство начинается там, где присутствует третий слой: красиво, есть эмоции, и от этого рождаются мысли, зритель начинает думать: почему так, а не иначе?

К 100-летию Баниониса

-- Чем занимаются ваши дети? Они тоже пошли по актерской стезе?

-- Нет, они выбрали совсем другие специальности. Хотя в детстве мои дочки снимались в кино, а сын сыграл подростка в спектакле «Золотое озеро». Они увидели профессию глазами изнутри и поняли, что актерство -- это не только цветы и аплодисменты.

-- Вы перебрались из Вильнюса за город. Почему?

-- Мы с женой всегда хотели жить подальше от суеты. Мне здесь нравится: можно собраться с мыслями, никто не мешает, тишина. А если заскучал -- пожалуйста, садись в машину. До Вильнюса меньше часа езды, всего 50 километров.

А вот отец загородный дом не любил. Говорил: «Я городской человек. Мне здесь неинтересно». Пока папа был жив, мы жили в Вильнюсе с ним по соседству, и из нашей квартиры в папину была прорублена дверь...

-- В следующем году Донатасу Банионису исполняется 100 лет. Как вы планируете отмечать эту дату? И когда наконец появится долгожданный памятник Банионису в сквере его родного Паневежского театра им. Юозаса Мильтиниса?

-- Памятник папе мог бы появиться раньше, но произошла дурацкая история: отца обвинили в сотрудничестве с КГБ. Это было очень досадно и обидно. Начались комиссии, расследования, обвинения... В конце концов официально объявили, что нет никаких доказательств сотрудничества. Но тут умер от рака скульптор памятника. Сейчас над памятником работает Клаудиюс Пудимас, автор скульптуры Жан-Поля Сартра в Ниде.

В любом случае, памятник папе возле театра непременно появится. А еще я хочу восстановить в память об отце спектакль «Золотое озеро» и, может быть, организовать фестиваль имени Баниониса для молодых актеров при условии, что меня поддержит театр. Организацию беру на себя и очень надеюсь, что все эти три вещи мне удастся сделать к папиному юбилею.

Елена СМЕХОВА

Все фото из архива героя