«Чем можно купить французов? Знанием французского языка»

— Вы россиянка, живущая во Франции, или уже француженка?

— Я имею честь быть и россиянкой — россиянкой родилась, россиянкой остаюсь и россиянкой умру, — но я также имею честь быть гражданкой Франции параллельно, и я с 1993 года живу в Париже. Это был мой личный выбор, просто потому, что я влюбилась в гражданина Франции молоденькой девушкой (меня с ним познакомил, кстати, мой отец) и я переехала во Францию, у меня там выросли двое детей.

— А Вы стали своим человеком? Говорят, что французское общество довольно консервативное, замкнутое. Они будут тебе улыбаться, говорить комплименты, можно с ними встречаться где-то в кафе, но домой точно не пригласят... Или это не о Вас?

— Вы во многом правы. Французы — консервативны, и нужно заслужить право быть приглашенным домой и стать настоящим другом. Французы присматриваются, приглядываются. Но когда ты становишься другом, это уже навсегда.

— Вы стали?

— Я стала, я имею [такую] честь. У меня есть много французских друзей, верных друзей. Знаете, чем можно французов купить? Знанием французского языка. [...] Если ты не говоришь по-французски, они будут на тебя смотреть снисходительно, свысока. «Ну что это за недочеловек такой? Не владеет нашим языком, языком Мольера! Языком всего развитого, прогрессивного человечества!» Ты можешь обращаться к ним по-английски с оксфордским придыханием, но они на тебя будут смотреть свысока. А скажи хоть несколько фраз на ломаном французском — они будут с тобой ворковать и примут тебя.

«Париж 1995 года очень сильно отличался от Парижа 2018 года. В лучшую сторону»

— Я очень сочувствую всем людям, которые по всему миру страдают из-за войн, из-за голода, но, право, мне кажется, во Франции явный перебор с приемом иммигрантов, потому что это чувствуется на улицах! Нам страшно. Мы волнуемся за детей. То и дело находят какие-то машины со взрывчаткой. [...] Год назад нашли машину с газовыми баллонами, которая должна была взорваться в двух шагах от Собора парижской богоматери. Сердце Парижа. Очень фешенебельный район.

Опасность может подстерегать где угодно. Мы заходим с моим сыном выпить кофе, и он берет кофе и говорит: «Мама, давай сядем в глубине зала». Я говорю: «Почему, сынок?» — «Потому что если вдруг начнут стрелять, мы, может быть, выживем». И мой мальчик — не робкого десятка, но просто страх въедается уже во французов. Ты не знаешь, откуда ждать удара.

— А где выход вообще?

— Выход? Я думаю, в том, чтобы более разумно относиться к приему мигрантов и не принимать огульно людей, которые завтра могут стать радикальными исламистами.

— Но если они уже на территории Франции? Выгонять их, что ли?

— Ой... (вздыхает) Бедная французская полиция не знает, что делать. Четыре тысячи потенциальных террористов находятся на территории Франции. В любой момент они могут получить указания стрелять, резать, взрывать. И они это сделают.

— То есть Вы боитесь?

— Я боюсь. Я боюсь за детей.

— А Ваши друзья-французы?

— Тоже боятся. Париж изменился, к сожалению. Это великолепный, красивый город, который я нежно люблю. Я люблю французов. Но Париж 1995 года очень сильно отличался от Парижа 2018 года. В лучшую сторону.

«Отец был убежденным социалистом, но не вступил в компартию»

— Ваш дед был репрессирован, но потом реабилитирован. Юлиан Семенов очень многое делал, чтобы восстановить его доброе имя и тоже пострадал. Какой год был?

— Это был 1952 год, за год до смерти великого кормчего (И.В. Сталина, — прим. ред.). Арестовали 29 апреля Семена Александровича Ляндреса (настоящая фамилия Юлиана Семенова, — прим. ред.) по 58-й статье, контрреволюционная пропаганда. Он же был помощником Бухарина в газете «Известия». В свое время его выгнали с работы, он как-то уцелел чудом, но его накрыло второй волной репрессий.

Его били так в тюрьме нашей, что у него случился паралич. Его парализовало. Молодой человек, 46-летний мужчина превратился в разбитого параличом старика с отбитыми почками. И папа, конечно, тогда мог занять позицию невмешательства и продолжать учиться в престижном институте востоковедения с Евгением Максимовичем Примаковым (однокурсник Юлиана Семенова, политик, бывший премьер-министр РФ, — прим.ред.), но папа решил писать письма в органы. Как он потом говорил — «Я писал 20 писем другу».

Он написал 20 писем Сталину, и Лаврентию Павловичу Берии, и он писал в прокуратуру — куда он только не писал, говоря: «Мой отец — честный человек! Мой отец — честный коммунист! Он за Советский союз! Пожалуйста, отпустите его». 19-летний мальчик, он отстаивал папу как сумасшедший.

Конечно же, его выгнали из комсомола и из института, и Евгений Максимович Примаков его защищал, как мог. Также там учился замечательный такой татарин Зия Буниятов (советский и азербайджанский учёный, востоковед, — прим. ред.), тоже его отстаивал, но ничего не получилось, потому что наша мясорубка папу просто перемолола.

Но после смерти кормчего и Семена Александровича реабилитировали и отпустили из тюрьмы, и папу восстановили в институте. Но только папа понял, что не нужно ему быть дипломатом или переводчиком, а нужно быть журналистом, а потом и писателем. [...] Отец был убежденным социалистом, но не вступил в компартию. Он считал, что если социализм шведской модели вполне заслуживает существования и должен существовать в России, то наш строй себя скомпрометировал, к сожалению, сталинскими репрессиями. [...] Он не был членом партии, но он был убежденным социалистом.

«Папа написал свой роман «17 мгновений весны» с благословения Андропова» 

— Отец Юлиана Семенова был репрессирован. Сам Юлиан Семенов пострадал достаточно — из комсомола исключили, из вуза исключили. Но фактически все его произведения написаны или об органах, или о людях, близко связанных с органами, со спецслужбами. Наверняка, он работал в архивах КГБ...

— Безусловно, работал.

— И тем более, его отправили корреспондентом в Германию. Вот как это укладывается? Вы не спрашивали у отца?

— Почему не спрашивала? Простите, Юлиан Семенович был очень хорошо знаком с Юрием Владимировичем Андроповым, председателем КГБ. Он общался с ним с конца 1960-х годов, и с благословения Юрия Владимировича Андропова папа написал свой роман «17 мгновений весны». Потому что без благословения наших спецслужб такую вещь нельзя было и написать. Это было создано в противовес «Джеймсу Бонду». [...] Папа общался с консультантами из контрразведки, с очень интересными людьми.

«Отец выбрал внутреннее диссидентство»

— Он не спрашивал у того же Андропова, что происходило, что происходит в стране?

— Латыши, которые пострадали в какие-то моменты от нашего сталинского режима, не переставали любить русских. Как мой отец, пропитанный русской культурой, выросший на русской литературе и не мысливший себя вне русского языка, потому что для Семена Александровича Ляндреса, этого очень светлого человека, единственным богатством были книги.

Когда пришли с обыском, он очень переживал, потому что кидали на пол книги — его единственное богатство. Как папа мог себя иначе позиционировать? Да, у нас были страшные моменты в истории. А в какой истории какой страны страшных моментов не бывает? [...] Он мог уехать? Конечно, мог. Его приглашали в Голливуд, его звали в Америку, у него были друзья в штатах, его звали и с лекциями, а с лекциями — поехал бы и остался работать, сценарии бы писал и жил прекрасно. Но он не мыслил себя вне русской культуры, вне русского языка. И что ему было передо мной, простите за вульгарное слово, выделываться?

Когда он приезжал в Россию, он говорил: «Олечка, какое счастье! Я слышу, наконец, русскую речь». Отец выбрал такое внутреннее диссидентство. Он писал о наших перегибах, и очень часто многие понимали, что, когда он писал роман «17 мгновений весны», критикуя нацизм в Германии, он проводил параллели с нашим костоломством, которое тоже имело место быть. Но он предпочитал критиковать, оставаясь дома. Он считал, что только дома он может принести максимальную пользу и не допустить повторов того, что бывало в 1930-е годы и в начале 1950-х.

— Большинство людей спроси — кто такой Семенов, они ответят: автор «17 мгновений весны». У отца не было раздражения по этому поводу? Ведь у него было огромное количество других произведений.

— Вы абсолютно правы. Отцу бывало иногда обидно, что другие его произведения, замечательные произведения (те же «Версии», романы о Петре Первом, о Столыпиние, о Маяковском, об О Генри) остались в тени, а говорят все о Штирлице, анекдоты рассказывают про Штирлица и перед экаранами голубыми собираются, чтобы смотреть Штирлица. Это оборотная сторона успеха этого удивительного персонажа.

— С другой стороны, он, мне кажется, даже госпремию не получил? Все получили, а он не получил.

— Конечно. Нет пророка в отечестве своем. Отцу не дали госпремию, потому что у отца всегда было очень много «доброжелателей».

— Завистников.

— Завистников. И многие поняли потом — и друзья, и журналисты, — что Семенов не был человеком системы. Беспартийный. Что интересно, он ехал как военный корреспондент от газеты «Правда» (орган коммунистической партии!) во Вьетнам, сидел там под бомбами, не будучи членом партии.

Он не был человеком системы, и его постоянно отодвигали. И, мне кажется, что в последние годы жизни его тоже очень много травили. Именно потому, что он занимал очень правильную, очень уравновешенную позицию. Вот многие говорят: Юлиан Семенов — создатель газеты «Совершенно секретно»; он там писал о коррупции, о мафии, о всех наших сложностях тогдашних, и в здесь, в Латвии, тоже эта газета пользовалась большим успехом.

Но мало кто помнит, что тогда Юлиан Семенов дал право слова — первый на страницах издания в Советском союзе — православному священнику. Александру Меню, который потом трагически погиб. И он сказал, обращаясь к власти: «Пожалуйста, откройте храмы для верующих. Верните храмы. Не надо, чтобы там были склады для велосипедов или овощей».

«Церковная власть должна быть над властью светской»

— Если уже говорить о дне сегодняшнем. Храмы открыли, и очень многие недовольны сращиванием Русской православной церкви с властью.

— Россия — это третий Рим. Византийские традиции у нас сильны. Плохо это, хорошо — это другой вопрос. Но в Византии всегда на троне было два места: для Басилевса и для Иисуса Христа. У нас это так, потому что мы уважаем византийские традиции. Я считаю, что, в принципе, церковная власть должна быть над властью светской.

— Даже так?!

— Абсолютно! И, я считаю, кому церковь не мать, тому и Бог не отец. Но сращивание я не очень понимаю...

— Но во Франции, где Вы живете, там совершенно другая картина.

— Во Франции, простите, государство финансирует строительство мечетей, а храмы католические закрываются и недостаточно набирается семинаристов на курсы. И скоро в католических церквях проводить службы будут прихожане. Вы считаете, что это лучше? Мне кажется, у нас, в России ситуация все-таки лучше.