Кладбище расстрелянных машин

Гостомель, Ирпень, Буча – это элитные городки, расположенные в получасе езды от Киева. Самодостаточные, с развитой инфраструктурой, чистым воздухом, удобными и красивыми новостройками. Два с половиной года назад они первыми встретили российские войска и приняли их удар на себя – до Киева россияне не дошли всего 7 километров. Соответственно данным международных экспертов, за время российской оккупации в Бучанском районе погибло около 1400 мирных жителей (из них 37 детей). Несколько десятков – от внесудебных казней. Больше всего погибших – в Буче.

Сегодня о том нашествии, на первый взгляд, мало что напоминает. По автостраде несутся потоки дорогих машин, вдоль дороги – новые масштабные заправки «со всеми удобствами». Но изредка замечаю бетонные ежи, оставленные «на всякий случай» на обочинах дорог. В одной из новеньких, модерновых заправок – домашняя «галерея памяти». На нескольких фото - торчащие из руин покорёженные железные конструкции, сплошное пепелище. Одно и то же место – тогда и сейчас…

-Это житомирская трасса. Сейчас по ней ездят свободно, а тогда запрещалось, она мощно простреливалась со всех сторон. На ней много беженцев погибло, по обочинам сколько машин сожженных стояло - с детскими креслицами, - крымчанка по имени Анна (теперь жительница Киева) вызвалась провезти меня по тем местам.  

Тормозим у обочины. Огромная груда ржавого железа при ближайшем рассмотрении оказывается кладбищем расстрелянных машин. Тех самых, на которых беженцы пытались спасаться от войны в феврале-марте 22-го. Их собрали с обочин и с центральных улиц соседских городков, тела людей валялись прямо на улицах. Все машины изрешечены пулями, помяты взрывами и бронетехникой. Анна говорит, оставили их для памяти. Художники расписали их подсолнухами – «цветы надежды».

Чуть подальше есть и кладбище сожженной российской военной техники.

Мемориал бойцам Советской армии сегодня

Городок Ирпень – улицы чистенькие, будто вылизанные, фасады домов свежевыкрашенные. Мужчина в возрасте подметает метлой одну из центральных улиц. Рассказывает, что событий оккупации он не застал, поселился здесь с семьёй недавно, купил квартиру, сам беженец из Донбасса. Там жилье разбито, рассчитывать не на что. Пока тут остановились.

В середине жаркого августовского дня на улицах малолюдно. Бросается в глаза новое добротное здание – бывший Налоговый университет. Окна выбиты, на стенах – следы от снарядов.  Рядом уцелевший чудом уютный тенистый скверик, заботливо подметенный. В нем обелиск. Читаю надпись: «Мемориал бойцам Советской армии 1939-1945-го».

У маленькой церквушки, стены которой густо посечены осколками снарядов, хлопочут две женщины. Местные. Рассказывают, что в начале войны много жителей из Ирпеня уехало, но после освобождения почти все вернулись. Все, кто дожил. Плюс приехало много людей с прифронтовых территорий – из Херсонской, Луганской, Запорожской областей.

С восстановлением домов власти обещали помочь, но на всех денег пока не хватает. «После всего ужаса люди вернулись и сами прибрали свой город». В церкви замечаю две больших иконы – вышитых крестиком. Это, говорят, прихожанка наша сама вышила. Томос висит на видном месте.  

Людмила, узнав, что я из Риги, вспоминает: «Я была у вас на Рижском молокозаводе в 1978 году. Приезжала перенимать опыт по производству глазированных сырков. Это сейчас их делают повсюду, а тогда они были только в Риге!». Женщина рассказывает, что в начале войны она перебралась к сыну в Бучу, прятались в подвале, но оттуда быстро вернулась – дома оставались животные. Тихо сидела в своем домике в частном секторе – страху натерпелась при обстрелах, и дому её досталось.

Другая моя собеседница, Татьяна, никуда не выезжала – самое страшное время провела в Ирпене, в своем доме. Рассказывает, что убитых было много, посечены осколками были все заборы и здания. Убитых людей хоронили прямо на церковном дворе, потом уже, после ухода россиян, санитарные службы производили перезахоронения.

Далёкие от политики женщины на вопрос о мирных переговорах, отвечают одинаково: «Ни за что. Мёртвые нам этого не простят. У нас нет пути, только как побеждать. Иначе не будет ни Украины, ни нас всех. Мы ж раньше были русскоязычным городом, а теперь люди стали сами переходить на украинский. Шесть церквей в нашем городе – теперь уже все украинские, конечно».

И каждое утро в подвале - политинформация

Гостомель первым стоит на пути из Белоруссии в Киев, рядом с ним был уничтожен знаменитый самолет-гигант "Мрия" (Мечта). Его и заняли первым российские войска. Местная жительница, медработник Ирина рассказывает, что 9 марта пошли колонны военной техники, жителей многоэтажек сгоняли в подвалы, держали по 60-100-180 человек. Там и старые, и больные, и раненые, и коты-собаки с ними...

-Что нам говорили - не бойтесь. Объясняли, что это для нашей безопасности. И для нашего блага. Что идут на Киев освобождать нас от самозванца, который захватил власть. Что операция займет три - максимум пять дней. Один военный, молоденький совсем, говорил, что его мама работает в Генштабе, и он точно знает, что война продлится не больше пяти дней. Он даже вещей с собой не взял особо. Был уверен, что мама точно всё знает.

...Люди были в шоке, казалось, весь мир сошёл с ума. Удивлялись и пытались объяснять российским военным: это наша страна, наша власть, мы сами её выбирали, 70 процентов поддержали Зеленского.

-Но они нас вообще не слышали, как зомбированные. Отвечали: вы не знаете ничего. И каждый день проводили политинформацию. Говорили, что территорию поделят и война закончится. Левый берег Днепра им, а правый – Украине. Желающим предлагали выехать в Россию или Белоруссию. Кто тихо себя вел, тех не трогали. Кто возмущался, хотели сразу расстрелять, люди вымолили им прощение.

Мирная Буча

Такой же чистенький и тихий городок сегодня Буча. Знаменитое фото с колонной сожжённой российской бронетехники на центральной улице кажется картинкой из параллельного мира. Улица эта давно прибрана, по ней шустро бегают машины и маршрутки. Население около 40 тысяч, в оккупацию оставалось около 5 тысяч.

Здесь тоже в жаркий летний день малолюдно. Повышенную активность замечаю, опять же, возле церкви. Большущее здание кажется совсем новым, внутри ещё только заканчивается ремонт. Обжитым оказывается подвальное помещение. Людей немного, но идут они не переставая.

Женщина в свечном киоске, что называется, излучает свет и умиротворение. Бывают такие редкие лица, от которых веет добротой. Верующие или много повидавшие в жизни.

Приветливо откликается на моё обращение: «Местная я, Татьяной зовут, живу в частном секторе – от церкви 30 минут на велосипеде. Всю оккупацию дома пробыла. Муж после инсульта, сын с семьёй из Киева приехал, внуков привез, думал, тут безопаснее будет. В подвале все прятались. Одна я была связь с миром и на хозяйстве».

Танкисты в кроссовках

Татьяна рассказывает о пережитом без тени ненависти и злости. Но как человек глубоко расстроенный происшедшим.

-3 марта у нас началась российская оккупация, танком въехали прямо в наш сад, забор снесли. Овчарку трехлетнюю моментально застрелили, хотя она не нападала на них.  Подумайте – мы её так холили, только-только подрастать начала, умная такая собачка…

Выходит, пять человек из россиян у меня на постое было. Жили и кормились они в другом месте, самостоятельно, но предупредили, чтоб двери изнутри не закрывали. Подвал с фонариком обследовали я при них все время была, поэтому общались время от времени.

Главный у них был Шамиль 27 лет, один был с Алтая, ветеринар.  Молодой. Говорил, работы дома нет, предложили военную службу перспективную с карьерным ростом. Не знал, что на войну.  Март месяц, он в кроссовках. Я спрашиваю, чего ж вам не дали лучшей обуви. Он говорит, дали и показывает на товарища своего в берцах. Тот разулся - все ноги в язвах. Лучше, говорит, в кроссовках.

Рассказывали, что в Белоруссии их готовили – там раз в день давали горячую еду, а потом уже месяц, как горячего не ели. Всё меня успокаивали: «Не бойтесь, бабушка, мы вас приехали освобождать. Дня три всего потерпите, скинем вашу власть самозванную в Киеве, и всё у вас будет. И свет, и вода, и свободные выборы. Я не выдержала и вежливо говорю: так у нас все было, пока вас не было. Но они опять за своё: потерпите, бабушка. Старались вежливо общаться. Всё доказывали мне, насколько мы скоро станем счастливее. Однажды стали считать, какие у нас зарплаты, пенсии, цены, квартплата. Выяснилось, что у нас побогаче народ живет. Они удивились и затихли.

Потом снова за своё: «Бабушка, скоро все наладится, и всё у вас будет». Я снова им вежливо напомнила, что до них у нас и так все было. Молча переглянулись, старший тихо сказал «извините» и опустил глаза.

"Хранить вышиванки для них преступление"

-Муж не вынес всего этого – умер, говорит Татьяна и признаётся, - Если б сейчас всё заново – я б уехала сразу. Раньше в церковь ходила изредка, по большим  праздникам, а тут в подвале, казалось, я в голос читаю «Отче наш». И вдруг – на украинском языке. Хотя я сама русскоязычная. Да  у нас весь город русскоязычный был, а теперь люди сами на украинский перешли. И церкви раньше русские были, а теперь их, конечно, никто не хочет - все сделали украинские. 

Я тогда в подвале молилась, хоть бы это все скорее кончилось, обещала Богу, что в церковь пойду. И слово своё сдержала – только оккупация закончилась, я пришла сюда и стала работать здесь. Сын мой один машинистом работает, другой был на фронте 2 года, вернулся живой и тоже пошёл машинистом.

Ещё 30-31 марта у нас были бои, а уже 1 апреля оккупацию как сняли, сразу стали город убирать. У церкви было несколько братских могил, в том числе, десятки замученных гражданских людей, всех перезахоронили, мемориал теперь сделали у нас.

Татьяна говорит, что симпатии к своим бывшим постояльцам не испытывает, но считает, что ей с ними, если можно так выразиться, более-менее повезло. Только предупреждали, чтоб двери изнутри не закрывали.  Когда следователи изучали ситуацию после открывшихся фактов убийств и пыток мирных граждан, у неё тоже брали показания: «Эти не могли, на них не похоже. Когда женщину нашу местную ранило, ветеринар тот бегал искал лекарства, хотел ей помочь. Надеюсь, что не могли. Но нашлись звери, которые на соседних улицах убивали людей. На параллельной улице 14 человек наших замучили. Я знала парня, его все знали – как он пел в церковном хоре! – так его зверски замучили. За что – нашли, что он вышиванки хранил. Это у них преступление!»

Напоследок спрашиваю о мобилизации и мирных переговорах. «Пока сын был на фронте, я хотела переговоров, а теперь понимаю, что войну они не закончат. И всех повально забирать на фронт нельзя, надо же кому-то работать. И так одни женщины пооставались».

...Выхожу на просторный церковный двор, мимо меня проходит какая-то высокая делегация (судя по фотографу, который их сопровождает и строгим костюмам участников). Прохожу к мемориалу. На табличках увековечены имена 501 погибшего, перечислены все горожане, пропавшие без вести. И символ памяти – связанные руки. Так, со связанными руками, были найдены в могилах замученные оккупантами  мирные жители Бучи. Даты жизни у всех разные, а смерти – почти одинаковые: февраль-март 22-го...

Елена СЛЮСАРЕВА.

ФОТО автора