Актриса Гуна Зариня: «Мы должны умнеть быстрее политиков»

Самая известная латышская актриса нашего времени Гуна Зариня редко дает интервью — и русским и латышским журналистам. Но для портала ves.lv она сделала исключение - после своей необыкновенной премьеры «Медеи» в Рижском русском театре им. Чехова. О силе слова, о верности, об актерском счастье и решении русско-латышских проблем...

- Гуна, эта громкая древнегреческая трагедия идет всего час, но смотреть ее тяжело чисто физически. Брошенная женщина, одержимая местью, убивает все живое вокруг, включая собственных детей. Иногда кажется, вот-вот закричишь вместе с Медеей. А как выходить из этого образа, чтоб остаться психически здоровым ?

- В этот образ сложнее входить, чем выходить из него. Сложно отстраниться от современного быта, чтоб погрузиться в глубины человеческого сознания и страдания.

Иной раз репетиция длилась целый день, но - пока мы опаздывали, пока собирались с мыслями, - продуктивный отрезок в итоге составлял всего час-два, не больше. Не хочет туда идти твое сознание...

- Хотя финал, если можно так выразиться, оздоравливающий. Отомстив, Медея фундаментально успокаивается. И зрители вместе с нею. 

- Она не успокаивается — она испытывает удовлетворение: ее правда победила, пусть и таким безумным способом. И смиряется со своей судьбой. С тем, что она, в какой-то мере, становится памятником и уже никогда не сойдет с постамента.

Ее страдание закончилось. Оно, как будто бы, застыло в камне. Стало произведением искусства. Все, у нее больше нет выбора, все свои решения она уже приняла. И в этом есть, пусть и страшный, но покой.

- Почему эту трагедию помнят спустя две с половиной тысячи лет? Потому что люди все так же страдают от измен?

- На днях читала в сети один интересный комментарий к спектаклю. Женщина пишет, что дура она, Медея. Какой, спрашивается, смысл так убиваться из-за мужчины? Ушел и ушел, другой найдется.

То есть, человек воспринял древнегреческую трагедию как сериал, идентифицировал себя с Медеей, примерил на себя ее ситуацию и вывел собственный рецепт.

Это показательно. Хотя это не просто про мужчину и женщину. Ясон для Медеи не только муж, мужчина, но товарищ. Соратник.

Они многое вместе испытали и преодолели. Поэтому ее главный упрек в том, что он нарушил клятву. Это про то, что есть вещи, через которые нельзя переступать.

- Почему именно Медея вошла в историю, ведь не она одна пострадала от мужского обмана?

- Потому что Медея поломала ход вещей. Да, не ей одной изменил муж. У нее был один выход — молчать об этом, как всегда делали женщины. Но только она молчать не стала. Взошла на помост истории и останется на нем во веки веков.

"Медея" Владислава Наставшева 

- Гуна, как случилось, что Вы стали актрисой? Почему?

- Почему...Родители мои программисты, но большие ценители культуры. Я училась в Рижской студии киноактеров, а потом продолжила учебу в Санкт-Петербурге, в Академии театральных искусств.

Не помню, но предполагаю, что все началось  еще в детском саду. Мне понравилось, что на меня смотрят, смеются над моими шутками. Это, наверное, мой способ привлекать к себе внимание, быть заметной. При  помощи сцены.

- Не стесняетесь на сцене?

- Я стесняюсь, когда на меня, Гуну Зариню, смотрят люди, а когда я в образе, - наоборот.

- То есть, закрываетесь при помощи образа?

- Открываюсь! Образы - они же не случайны. Я, в какой-то мере, выбираю кого играть и главное, как играть. Если провести линию через все сыгранные мною образы, получится моя кардиограмма.

Всякий творческий человек через свои работы открывает себя. Часть людей только так и может существовать. Актерство это не только мой способ самовыражения, но - общения с миром и собой. И мне еще очень повезло найти в Новом рижском театре хорошую компанию людей, с которыми мы говорим на одном языке — это облегчает поиски смысла в профессии.

- Вы говорите на литературном русском языке почти без акцента — брали специальные уроки?

- Вы мне льстите. Поступая в вуз, я по-русски почти не говорила. Никаких специальных уроков не брала, просто в полной мере окунулась в петербургскую жизнь, у меня там до сих пор прекрасные друзья, однокурсники.

- Почему не остались в Петербурге?

- Я собиралась, и все к этому шло. Но сразу роль не дали, приехала ненадолго в Ригу, а здесь пошла насыщенная творческая жизнь. Даже аспирантуру пришлось оставить.

- Для латышской женщины Вы кажетесь слишком эмоциональной, сами это замечаете?

- Это вы судите по тому, как я веду себя на сцене. Но это же моя работа. Не думаю, что в жизни я как-то выделяюсь. В жизни я достаточно скрытный человек. Нормальный. Просто актерство, наверное, и есть тот единственный способ, как мне поладить с жизнью.

- Как Вам работалось в Москве — есть разница между отношениями с публикой, с коллегами?

- Разница есть, но не надо ее искать так далеко. Есть огромная разница между жизнью и зрителями и в наших разных рижских театрах.  Я обожаю публику Нового рижского театра и чувствую, что часть ее следует за мной и в Русский рижский театр и в Национальный театр.

- В московском Гоголь-центре 2 года назад Вы отказались играть «Медею» в знак протеста против агрессии России в Украине. Не было страшно после того скандала переносить спектакль хоть и в рижский, но все-таки в русский театр? Не боялись, что зрители не пойдут «по политическим мотивам»?

- Нет, я об этом даже не задумывалась. А в Рижском русском театре к нам отнеслись очень хорошо, все были чрезвычайно отзывчивы. Публика там умная и подготовленная.

Накануне премьеры "Медеи" в Рижском русском театре им. Чехова

- Не жалеете, что тогда в Москве отказались играть?

- Я жалею, что такое наше время. Что так сложилась наша единственная жизнь. И мне жаль, что моим друзьям в России приходится жить при нынешнем отвратительном режиме.

- У вас очень особенная, античная внешность. Это влияет как-то на выбор ролей, помогает или мешает чисто профессионально?

- Никогда об этом не думала. Как-то не заметила, что режиссеры мне доверяли или не доверяли роли из-за моего особенного носа. Амплитуда моих ролей очень широка — от Буратино до Спидолы и столетней бабули.

Для артиста такое многообразие настоящее счастье. И это помогает оставаться в здравом уме. Вряд ли это можно назвать эмоциональным балансом в понимании нормального человека, но для актера это очень полезно.

- Вы много лет работаете в Новом рижском театре. Под руководством каких режиссеров Вам лучше работается?

- Применительно к нашему театру слово «руководство» не подходит. Сотрудничество — другое дело, потому что мы создаем спектакли все вместе, и никогда у нас нет четких границ между идеями и ответственностью режиссера, актера, драматурга...

- Какие роли Вам ближе — современниц или героинь ушедших времен?

- Это зависит не от времени, а от драматургии. Например, у нас есть спектакль «Поэзия», где мы читаем стихи разных стран, разных авторов, разных веков. У каждого из нас свой набор стихов в памяти и свои книжки. Поэтому каждый раз это разный спектакль — мы же всегда в какой-то мере через чужие тексты рассказываем свои истории.

- У вас есть любимые актеры, с которыми Вы общались, работая в Москве?

- Ой, нет, в Москве я работала с утра до ночи. И не встречалась с другими артистами кроме тех, с  которыми играла. Какая там богемная жизнь - только работа.

- Есть ли у Вас любимые актеры?

- Может, это моя гордыня… Может потому, что в детстве мы жили в коммунальной квартире, в одной комнатке: я, родители, два моих брата и бабушка, а телевизор стоял у моей кроватки и с тех пор у меня на телевидение аллергия. И я не видела много чего из того, что видели все.

Потом уже для работы многое пришлось смотреть. Например, когда делали «Пять вечеров», изучали то, что имеет отношение к той истории. Только не фильм Михалкова!

- Почему?

- Чтобы не мешали впечатления. Я понимала, что не смогу от них освободиться на физиологическом уровне и не смогу создать свой образ. Я не настолько рациональный человек.

Хотя никогда не относилась к тем впечатлительным девушкам, что собирали фотографии любимых артистов. Я всегда прагматично смотрю чужие работы и учусь у тех смелых актеров, которые умеют пользоваться своим разумом.

Мне  важно доказать, что художник не обязательно должен быть сумасшедшим. Что всякое искусство имеет свою основу, что у него есть свои методы.

В лучшие дни мне кажется, что наше занятие сродни науке, религии. Мы пытаемся найти  правила, по которым живет мир. И зритель для того приходит в театр, чтобы мы делились с ним своими открытиями.

"Озеро надежды" в Новом рижском театре

- В спектакле «Озеро надежды» Вы играете типичную русскую женщину из Иманты - очень достоверно. И нелегко, наверное, создать такой образ при нашей параллельной русско-латышской жизни?

- Так же параллельно живут люди из разных профессиональных сфер, независимо от национальности. Например, у меня нет друзей в торговой сфере, но достаточно много русских друзей, которые имеют отношение к сфере творческой.

А персонажи «Озера надежды» это совершенно конкретные люди. Я играла маму режиссера Влада Наставшева, общалась с ней, изучала ее.

В этой постановке сложность для меня составлял не столько образ, сколько драматургия, процесс создания спектакля. Он родился практически из одного замысла: мы с Владом стояли на перекрестке Тербатас и Лачплеша и размышляли  о том, что надо сделать спектакль про рижских русских.

- Мама у вас типичная русская.

- Я думаю, она типичный интеллигент того поколения. Таких людей можно немало найти и среди латышей.  Хотя сына она вырастила совершенно нетипичного. 

- Как латышская публика воспринимает эту постановку в латышском театре Херманиса на русском языке?

- Прекрасно. И процент русских в зале растет. Так что, в какой-то мере, мы достигли своей цели - рассказать латышам про русских и русским показать, что мы с вами вместе, что мы хотим жить с вами вместе. Что мы понимаем: история такая, какая она есть, и в этом смысле и вы и мы ее жертвы.

- Вы этим спектаклем выполнили многолетнюю работу всех многочисленных интеграторов, которые освоили хорошие деньги, но так и не разобрались в том, что им собственно делать. Оказалось, все просто.

- Это важно, чтоб латыши сказали русским: «Мы не стоим к вам спиной». Мы думали о том, что мы можем сделать, чтоб эту трещину преодолеть.

Хотя в Риге чисто исторически, даже в начале прошлого века, когда она была мультикультурным городом, все равно общины жили довольно разрозненно. Это, наверное, наша северная черта. Конечно, это никогда не относилось к творческой среде, где этнические границы стираются.

- Почему вас в театре это обеспокоило настолько, что  захотели этим заняться?

- Последней каплей было то, что началась война в Украине. Стало ясно, что мы не можем не считаться друг с другом, что это опасно.

Мне кажется, с обеих сторон так неразумно гневаться друг на друга,  упрекать в исторических грехах, обзываться оккупантами, гансами. Мне кажется, мы должны быстрее расти, быстрее становиться умнее, чем наши политики, которые не понимают, как эту интеграцию устроить.

Мы 50 лет живем вместе и все еще про какую-то интеграцию разговариваем. Убого, по-моему. 

- Политики на этом хорошо зарабатывают.

- Они на всяких разговорах зарабатывают. Нам было важно понять, какой вклад мы можем внести в это сближение.

- Чем занимаетесь после Медеи?

- Сейчас делаем спектакль с режиссером Гатисом Шмитсом о политической кухне. Хотим понять, что произошло с нашим государством за эти 25 лет.

Вроде бы мы свободные, но удовлетворения это что-то не приносит. И где она, наша интеллигенция? Почему стихла и не подает голоса, когда это необходимо.

Название спектакля — «Каркли» (Ивняк). После «Медеи» это очень интересно — настоящая исследовательская работа. Потом будут проекты с Владом Наставшевым, с Алвисом Херманисом.

Снимаюсь в кино и 1 ноября на экраны выходит фильм Виестурса Кайриша «Хроника Мелании», который, надеюсь, тоже поможет хоть немножко понять наше прошлое. Очень большое разнообразие ролей, и я этому рада.

Елена СЛЮСАРЕВА