Видео
В мире
Сын выдающегося латышского поэта, переводчика Улдиса Берзиньша и востоковеда Елены Стабуровой Ансис Атаолс Берзиньш, бросивший 13 января 2009 года камешек в здание Сейма, наконец–то вышел из Рижской централки на свободу. 10 декабря Ансис и его адвокат Янис Муцениекс дали пресс–конференцию. Мы с Ансисом поговорили сразу после конференции. Но в интервью использовано и то, что он говорил там.
- Каковы тюрьмы Латвии?
— Тюрьма Латвии, как и любая восточноевропейская тюрьма, весьма паршивая, но лучше чешской тюрьмы. Ибо в чешской тюрьме я действительно соприкоснулся с преобладающим там культом власти и силовых структур. Среди прочего — с унижением ради унижения. В Латвии такого нет (возможно, тут какую–то роль сыграла посвященная мне публичность).
Взять хотя бы то, что здесь все ходят в гражданской одежде и тебя не заставляют надевать какое–то синтетическое тряпье. Или, к примеру, если в Чехии к тебе приходит адвокат, то ты должен раздеться догола и приседать голышом — авось, у тебя из задницы выпадет то, что ты там спрятал.
В Латвии такие методы не культивируются. В Чехии же через несколько недель людей перебрасывают в другую камеру, чтобы они, так сказать, не прижились. Просто чтобы помучить и чтобы все время был стресс. В Латвии же люди годами сидят в одной камере. Конечно, все тюрьмы Латвии разные, но Рижская централка — одна из наиболее прогрессивных.
Есть некоторые вещи, которых люди на свободе, возможно, недооценивают. Когда ты попадаешь в такую ситуацию, то любая мелочь может стать решающей: чувствуешь ты себя более–менее терпимо или терпеть уже невозможно. Просто чтобы было за что ухватиться, чтобы выдержать. Значение имеют каждый квадратный метр, каждый предмет твоей одежды, каждая книга, которой ты обладаешь. На свободе ты все это так не ценишь.
— Но вот кто–то только что сказал: "принцип большой зоны". А чем свобода в Латвии отличается от несвободы?
— Да много чем. Ты путаешь два понятия, которые обозначаются одним словом, но имеют совершенно разный смысл. Та несвобода, которая там, и несвобода, которая здесь (да, и тут имеется несвобода), — это понятия совершенно разного качества. Их никак нельзя мерить общим аршином. Ибо когда ты попадаешь в ту несвободу, ты понимаешь, что это совершенно иная категория, и какой бы ни была здешняя несвобода, она гораздо лучше той, тюремной. Даже ссылка в какой–то степени несвобода, но любая ссылка лучше заключения.
— А какую кару ты заслужил и за что?
— Если говорить об этом кидании камня, то это мог бы быть денежный штраф. Но государство нанесло мне более чем тысячекратный ущерб, чем тот, который я причинил государству. Я потерпел также и финансовые убытки, поскольку не мог работать, а у меня были начатые проекты, обязательства.
Кроме того, есть вещи, которые деньгами оценить невозможно. Например, время, не проведенное с близкими. Резюме: государство меня репрессировало необоснованно, грубо и противозаконно даже с точки зрения его полуправовых законов. Конечно, я ничего подобного не заслужил.
— Вы с адвокатом только что на пресс–конференции оценили ситуацию профессионально. А как ты этот процесс, который длился чуть ли не 10 лет, оцениваешь эмоционально? Что это было: запугивание, чтобы другим неповадно было?
— С одной стороны — запугивание, с другой — нежелание всякого "человечка–винтика" брать на себя ответственность. С третьей — тупость на определенных уровнях. Некомпетентность, ограниченность власти…
— Ну, скажем, тупость можно было бы еще простить…
— Да, но она следует в комплексе с первыми двумя вещами. Тупость — не довлеющий аспект.
— Ты вот сказал: "человек–винтик". Что ты имел в виду? Массу, толпу? И кто сегодня "винтик" власти? Тем более если ты говоришь, что сталинизм сохранился.
— Масса — не инструмент власти. И сейчас отнюдь не так, что ничего не изменилось. Изменились масштабы. Но суть — да, суть сохранилась. Однако репрессии сталинской поры были несравненно тяжелее и продолжительнее. Несравненно. Это изменилось. Но остались чванливое отношение властей и тот же принцип, что репрессировать необходимо.
Это и есть пережитки сталинского мышления в нынешней Латвии. В поистине правовом государстве между гражданином и властью существуют равноправные и наполненные взаимным уважением партнерские отношения.
— Будешь ли ты баллотироваться на выборах в следующий Сейм?
— Я уже сказал, что не знаю. Сейчас я сомневаюсь. Обида во мне еще слишком сильна. Не знаю, как будет через год или два…
— Вот даже здесь, на пресс–конференции, пара человек мне говорили, что, мол, ты при твоей стойкости не можешь оставаться лишь ученым, что ты должен стать идеологичным…
— Однако не потребует ли вступление в партию смены этой идеологии на компромиссы? Я тебе отвечу так: если бы были мажоритарные округа, я бы баллотировался. Будучи одномандатником, я бы баллотировался. А в списке — не знаю.
— У нас пятипроцентный барьер введен без народного голосования, которого требует Сатверсме…
— Да, все эти поправки были сомнительны. И отменить их почти невозможно, поскольку любая партия, которая уже преодолела этот барьер, заинтересована, чтобы они остались в силе. (Смеется.)
— Думал ли ты о будущем? Что станешь делать?
— У меня всегда хватало дел. Даже в тюрьме я научился организовывать свое время с минимальным потерями, и к концу срока времени стало не хватать. А если в трех словах: наука, музыка и общественная деятельность. Возможно — программирование как источник дохода. А главное — дети. Все они разные, и каждого из них ты должен научить, каждому из них ты должен дать нечто другое — то, что пригодится именно ему.
Виктор АВОТИНЬШ
