Сокуров: Европа боится думать о важном

Известный российский кинорежиссер Александр Сокуров прокомментировал итоги Венецианского кинофестиваля. Его фильм "Франкофония" жюри фестиваля проигнорировало. Но картина была награждена призом Фонда итальянского живописца Доменико Ротелла и признана лучшим европейским фильмом Федерацией кинопрессы Европы и Средиземноморья. Александр Сокуров: Насколько я знаю, жюри сочло, что фильм превысил задачи кинематографа. Как только режиссер затрагивает в фильме сколько-нибудь серьезные материи, фестивали всегда уходят в сторону. Казалось бы, они должны поддерживать поиск, искренность, откровенность высказывания, для этого и созданы. Но они перестали выполнять эту функцию, и это уже похоже на фестивальную стратегию. Думаю, сама конкурсная система себя изжила. Я говорил об этом с директором Каннского фестиваля и вызвал его неудовольствие. Все попытки убедить пересмотреть систему критериев, принятую на фестивалях, отсекаются нежеланием продолжать разговор. Мы говорили, что нужно исключить из фестивалей класса А кино с насилием - но с тем же результатом. Вроде бы все гуманитарии, все за искусство, но как только начнешь говорить о вещах крайне важных - встречаешь принципиальное непонимание. Нежелание даже думать об этом. Вообще, этот фестиваль открыл мне сторону Европы, какой я не знал. Я видел страх. У журналистов, у коллег. Страх перед серьезными вопросами. И все мои представления о пространстве для открытой демократической дискуссии оказались разрушены. Все боятся корневых вопросов, боятся нарушить то, что называют политкорректностью. Я пытался говорить о проблеме беженцев, о том, что Европа рискует расслоить, размыть свою культуру - разговор тут же прекращался. Для меня это был серьезный удар. Ведь мы скреплены едиными принципами и привыкли знать, что за нашей спиной в лице Европы всегда есть какой-то гуманитарный, интеллектуальных запас. Этого запаса больше нет. Конечно, я сужу по встречам с журналистами, которых можно считать людьми просвещенными и политически трезвыми. И я в большой тревоге по поводу того, что будет с нашей общей европейской гуманитарностью. Кто остановит политиков от совершения роковых ошибок? И я вижу, что общественность через прессу их остановить больше не может. - Вы считаете, что со времен венецианского триумфа вашего "Фауста" в умонастроениях произошли серьезные перемены? - Без сомнения. Если о температуре общества судить по уровне напряжения в среде журналистов, то изменения есть, и в худшую сторону. Стало невозможно вести разговор о художественных требованиях к кинематографу, о критериях. И фильм, где идет разговор о более серьезных вещах, для жюри оказался непонятен. Авторские поиски просто не входят в круг интересов этих людей. И если считать их профессионалами, значит, профессиональная среда решительно уходит от обсуждения сколько-нибудь фундаментальных вопросов, решительно не желает какого бы то ни было развития киноязыка. Ведь уже "Русский ковчег" показал, что можно иметь принципиально другой кинематограф, где другие отношения пространством и временем. Но он тоже вызвал раздражение жюри. Могу только порадоваться, что Вертов, Тарковский, Антониони не видят, что сейчас происходит в европейском кино. - Но "Франкофония" и в зале и в прессе вызвала очень горячий прием. Рецензии были восторженными, картину называли выдающейся. - Это размежевание позиций носит уже фронтовой характер. И нет поля для компромисса. Пресса и зрители приходят на фестиваль не коммерческое кино смотреть, не фильмы общего потока. И то, что "Франкофония" им оказалась нужна - в этом надежда. Но почему этого не понимает профессиональная среда? Мне кажется, что даже академики, присуждающие "Оскара", чувствительнее к сути кинематографа, чем напыщенное европейское киносообщество, погибающее в своих страхах. Хочу подчеркнуть: я не считаю "Франкофонию" совершенной. Это то, что удалось сделать в имеющихся у меня обстоятельствах. Но картина не уклоняется ни одной из болевых точек, которые для меня чувствительны как для человека, представляющего русскую культуру. Может быть, меня Толстой, Достоевский, Шостакович, Томас Манн научили, но я вижу эти проблемы. Почему они их не видят? И почему об этом говорит русский режиссер - но молчат немецкий, итальянский, французский? Кино - язык жизни, язык нашего общего пространства. Меня все это волнует чрезвычайно, потому что происходящее в Европе рано или поздно доползает и до нас. К чему же нам готовиться? В каком состоянии окажется та часть общества, которая помогает и стране разобраться в своих проблемах и увидеть будущее? - Еще до премьеры в Венеции фильм был куплен многими странами. Как пошли дела после премьеры? - Не знаю. Я три дня сидел на бесчисленных интервью, а потом просто бежал в Петербург, уже не было сил. Но мне говорили, что все идет благополучно, и сейчас картина на кинорынке в Торонто. Через прокат киноархивов, через сеть специальных кинотеатров картина обязательно дойдет до зрителей. - Поражение фильма на фестивале - дело в принципе нормальное. Но в данном случае речь идет о поражении принципа, предложенного вами подхода к кинематографу, вашей попытки выйти за рамки традиционного кино и сделать фильм прямым высказыванием. Вы очень обескуражены происшедшим? - Конечно, рухнули надежды продюсеров на фестиваль как способ продвижения такого рода картин. Но мне кажется, что публика уже мало доверяет фестивалям и их критериям качества. Для меня главное - чтобы можно было продолжать работать. Сколько хватит сил - что-то еще сделать. И единственное, что тревожит - не станет ли это препятствием для работы или в России или за ее пределами. В России у меня шансов мало, я понимаю, но работать очень хочется. Силы убывают, но в голове и в душе есть очень дорогие мне идеи и замыслы. И хочется поделиться ими с людьми.