Видео
В мире
Престижным европейским курортам Андреев предпочел Рижский штранд, как в начале XX века называли взморье, и не ошибся. За месяц удалось не только восстановить силы, но и вернуться к творчеству. Здесь он работал над корректурой известного рассказа "Кусака", писал фельетоны в "Журнал для всех" и "Курьер", обдумывал замыслы новых произведений.
И все же для нас время, проведенное Леонидом Андреевым на взморье, примечательно в первую очередь не его рассказами. Писатель оставил целый ряд заметок, посвященных безвозвратно ушедшему Рижскому взморью начала ХХ века. Прежде всего это три фельетона, опубликованные в "Курьере" под общим названием "Путевые впечатления. — Рига. — Балтийское море", а также письма к невесте, будущей жене писателя Александре Велигорской — племяннице Тараса Григорьевича Шевченко.
Каким же увидел Рижское взморье Леонид Андреев? Местность от нынешних Меллужи до Пумпури, где остановился писатель, тогда называлась Карлсбад. В путевых заметках находим строки, посвященные и станции, и самому поселку:
"Окруженная лесом небольшая станция, возле которой поезд стоит не более двух минут; довольно пестрая толпа, выскакивающая из вагонов и мгновенно поглощаемая лесом, — вот первое впечатление от Карлсбада… Поручив свой багаж фурману, я иду пешком по деревянным мосткам, проложенным по лесу и на улицах, заменяющим наши тротуары.
Начинаются дачи и улицы. Дачи похожи на все дачи в мире, улицы — узенькие проходы, до краев заполненные песком. Как едет по этому песку мой фурман — не знаю, но когда мне приходится сойти с мостков, уступая кому–нибудь дорогу или пересекая поперечную улицу, нога вязнет в песке по щиколотку.
Вначале это кажется не особенно обидно, но уже через несколько дней пребывания в этой местности песок становится заклятым вашим врагом. С раннего утра он забивается в ваши ботинки, обосновывается в ваших карманах, скрипит на зубах, вычесывается из волос, вытряхивается из постельного белья — и даже видится во сне…"
Поначалу Андреев мало времени проводил дома. Погода стояла отменная, он много купался, часто совершал прогулки — пешие и на велосипеде — по пляжу в Майоренгоф (нынешний Майори) или с компанией к реке Аа (Лиелупе). Его письма полны восторженных впечатлений, которыми он спешил поделиться с Велигорской:
"Катались вчера вечером по реке Аа, замечательно широкая и красивая река, зеркальным озером пробегающая среди лесов, лугов и ферм, полная пароходов, парусных лодок и громадных барок. Местами при заходе солнца она представляет картину прямо–таки идиллическую…"
Или вот:
"В следующее за моим приездом утро я сидел у своей дачи на скамеечке, смотрел на берег и море и чувствовал, что я отдыхаю глазами, носом, ушами и грудью… Гармоничный шум тающих волн казался праздничной музыкой… Пахло водорослями и морем, и черт знает еще чем пахло, но только очень хорошим, очень свежим и тоже весенним — чуть ли не самим небом, из прозрачной глубины которого плыл этот легкий, ласковый и ароматный ветерок…"
Великолепны зарисовки дачных поселков. Это не наставления для путешественника, а социально–психологический портрет дачника начала ХХ века.
"Каждое местечко обладает своим, довольно резко определенным характером. Бильдерлингсгоф (Булдури) — это просто предисловие ко всему остальному. Эдинбург (Дзинтари) — аристократический уголок, спокойный, чопорный, немного скучный и сонный; дачи все собственные, женщины все породистые и красивые, мужчины все вежливые. Ездят все в первом классе и притом обязательно в отделении "Для некурящих"… Чем ближе к Майоренгофу, тем аристократичнее и расфуфыреннее публика…"
Андреев примыкал в то время к горьковскому направлению в литературе, активно сотрудничал в сборниках, издававшихся горьковским издательством "Знание". Неудивительно, что в путевых заметках и письмах он дал резкую оценку курортной публике.
"Обеспеченность, довольство собой, эгоистическое прекраснодушие, выражающееся и во внешней нарядности и красивости, нивелирует людей больше, чем нищета и горе… Бесконечно разнообразны причины, порождающие горе, и нет двух несчастных лиц, похожих одно на другое. А здесь все они похожи. Одинаковая для всего сытого мира мода и выстригла их, и причесала, и одела по одному образцу, и нужны большие усилия, чтобы в этой массе однородных взглядов, улыбок и лиц подметить бездонную пропасть индивидуальности…"
Население дачных поселков достигало тогда в летние месяцы 40–50 тысяч. Андреев пишет, что в погожий день "весь берег и вся прибрежная полоса моря усеяна голыми телами купающихся. До 10 часов утра мужчины могут купаться с берега без костюмов, а с 10 часов до часу наступает царство женщин и детей.
И хотя большинство женщин купается в костюмах, доступ мужчинам на берег строжайше воспрещен. За выполнением этого правила неуклонно следят городовые; в своих белых кителях они прогуливаются по штранду, и — такова сила долга и преимущество служебного положения — ни женщины их не стесняются, ни они не смущаются.
В час дня на купальных мостках взвивается белый флаг, и с этой минуты купание разрешено только в костюмах…"
В заметках Андреев рассказывал и о коренных жителях взморья — латышах.
"Латыш скромен и молчалив. Молча развозит он молоко; молча, с трубочкой в зубах, выдвигает он в море лодку и отправляется на свой опасный промысел…"
Не прошла мимо и такая черта местных жителей, как пьянство. Почти ежедневно на пляже можно было видеть напившихся и уткнувшихся лицом в песок рыбаков…
А вот — о духовной жизни:
"Пробуждается интерес к национальной литературе и к национальной песне; неведомые остальному миру, но глубоко чтимые поэты сочиняют героические поэмы о героях–латышах, трудолюбиво переводят на родной язык корифеев европейской литературы, не давая погаснуть тускло тлеющему огоньку национального самосознания…"
Андреев уезжал из Карлсбада полный сил. В письме к невесте он писал: "На будущий год обязательно приедем сюда". Не случилось.
Впоследствии он выбирал схожие дачные поселки — под Петербургом, в Финляндии. Там, на берегу залива, в 1919–м и оборвалась его жизнь. О последних днях Леонида Андреева рассказала его дочь Вера в книге "Дом на Черной речке".
…Если вы будете в Меллужи, разыщите улочку Екаба. Поднимитесь на холм, с которого открывается море, и вспомните строки, которые когда–то написал здесь Леонид Андреев: "Я долго глядел на сверкающую пену прибоя, на нежные и чистые краски воды, неба и зеленого берега — и никак не мог поверить, что все это правда…"
Илья ДИМЕНШТЕЙН.
