«Признаков кризиса не наблюдается»: Андрей Мовчан о перспективах мировой экономики в 2017-м

«Совсем зарекаться, что кризиса не будет, нельзя» 

— Андрей Андреевич, сначала о результатах мировой экономики по итогам уходящего года. Прогнозы годовой давности: рост экономики США – на 2,7%, в Европе – 1,7%, в Китае – замедление до 6,5%, продолжение бурного роста в Индии и Вьетнаме, других азиатских странах, привязанных к Китаю, аутсайдеры – Россия, Бразилия и Венесуэла? Прогнозы сбылись?

— Экономика США выросла где-то на 3%, то есть чуть лучше, чем ожидалось. Китай, видимо, покажет 6,5%, как и ожидали. Европа покажет меньше 1,7%, скорее всего, 1% с «копейками». Это меньше заявленных цифр.

Рост экономики в Европе есть, конечно, пора бы ускоряться, но мешают и политика, и бюрократия, и слабость банковской системы, и, прежде всего, стагнация спроса.

Индия, Индонезия, Мексика, Вьетнам растут хорошо. Что касается России, Бразилии и Венесуэлы, то мы все вместе действительно аутсайдеры. Мы все сделали ставку на госрегулирование, рост налогов, изоляцию – и все проиграли.

В Бразилии, как и в России, идет масштабная рецессия (правда, там уже сменили президента и ожидаются перемены). В Венесуэле политика Уго Чавеса не только подорвала экономический потенциал, но и привела к разрухе. Так что в целом прогноз был дан верный.

— Недавно ФРС США приняла решение о повышении учетной ставки. Ожидается, что в следующем году произойдет сразу три повышения, в 2018-м – два, а в 2019-м больше трех. К каким последствиям это может привести мировую и отечественную экономики? Встречаются высказывания о «самом масштабном ралли доллара за последнее десятилетие». 

— Изначально, когда в декабре прошлого года ставка повышалась впервые после долгого периода, ФРС намекала, что в 2016 году будет три-четыре повышения. В итоге состоялось только одно, в декабре. Так что я бы не преувеличивал роль прогнозов ФРС, они, как правило, более динамичны, чем реальность. Я бы не ждал в 2017 году больше двух повышений, а то и одного. В США сменился президент, и они будут фокусироваться на мерах по структурной перестройке крупных областей экономики, это в том числе шаги, связанные с реорганизацией международной торговли США, эти меры могут притормозить рост даже до того, как будут имплементированы, – просто на ожиданиях. 

Кроме того, рост ставки приводит к удорожанию доллара и новых заимствований. Америке, разумеется, невыгодно иметь слишком сильный доллар, поскольку тогда он повышает себестоимость домашнего производства и относительно снижает себестоимость импортных товаров. Можно сказать, что доллар уже находится в уникально дорогом состоянии, не выгодном для американской экономики – к евро он почти на 15% ниже изначального паритета, к фунту он так дорого не стоил никогда, если не считать нескольких месяцев в середине 1980-х годов.  

— Возможно, удорожание доллара компенсируется повышением торговых барьеров, которые обещаны Дональдом Трампом. Его имя, наряду с Brexit, связывают с концом эпохи глобализации и «диктата транснациональных корпораций». Как вам видится: страны и народы действительно будут выкарабкиваться из кризиса каждый по-своему, поодиночке, спасаться протекционизмом и «гонкой девальваций»? Или сделают это сообща? 

— Во-первых, развитым странам неоткуда выкарабкиваться. Хотя мы все еще употребляем слово «кризис», сейчас оно вряд ли применимо к тем странам, о которых мы говорим. Что такое рост ВВП США на 3%? Это прирост ВВП на человека в 1,5 тысячи долларов в год – огромная цифра.

Что такое 1% прироста ВВП в Европе? Это прирост на человека в 500-600 долларов в год. Так что экономического кризиса там, собственно, нет.

Там есть проблемы, серьезные проблемы, ограничивающие рост, но в каждом регионе они свои и, в целом, решаемые без революционных изменений. 

Во-вторых, протекционизм не обязательно ведет к снижению стоимости валюты. Да, сокращение торговли с США должно вести к сокращению спроса на доллары – но только в части торгового оборота. Инвестиционный спрос останется, а он значительный и будет расти по мере роста ставки. Кроме того, кто сказал, что протекционизм по-трамповски приведет к сокращению объемов международной торговли с США? Пока речь идет только об избирательном введении пошлин – если мы и увидим сокращение, оно не составит больше 10-15%. 

Наконец, для введения торговых барьеров нужна политическая воля и время. Вряд ли Конгресс согласится на такие действия сразу. Многие годы Америка стремилась к открытым торговым пространствам, потому что она все время выигрывала в открытом торговом соревновании, продавала лучше, дешевле и качественнее, покупала в кредит за счет доверия к доллару. Я сомневаюсь, что американцы будут разрушать свою же модель. Скорее всего, политика будет более продуманной и мягкой.

— Наш основной торговый партнер – Евросоюз. Уходящий год был для него непростым: тот же Brexit, теракты в Бельгии и Франции, адаптация к мигрантам с Ближнего Востока. Как чувствует себя экономика ЕС по итогам 2016 года, с какими результатами и ожиданиями вступает в 2017-й? 

— Мы не должны путать новости и тренды. Теракты – это новость. В терактах в Европе за последние 15 лет погибло несколько сотен человек. В то же самое время в Европе было совершено более 60 тысяч бытовых убийств. Поэтому какой смысл здесь упоминать теракты? При всех их ужасах это ничтожный источник опасности, тем более не фактор, влияющий на экономику. 

Что касается Brexit’а, то его пока еще не случилось, прошло только общее голосование. Еще должен проголосовать парламент, и еще неизвестно, как он проголосует. Но даже если Brexit’у будет дан ход, Великобритания вряд ли отодвинется от ЕС дальше, чем, скажем, Норвегия или Швейцария. Для экономики это не слишком большое изменение. Поэтому Brexit я бы пока не рассматривал как фактор влияния на экономику Евросоюза. 

Или мигранты, о которых у нас очень любят говорить. В Евросоюзе мигрантов всерьез замечают только ультраправые. Новые мигранты в Евросоюзе составляют около 1% от всех жителей. Цифра, согласитесь, маленькая.

В истории Европы были и более масштабные волны миграции, например, во время революции в России. И ничего, Европа выжила. Да, уровень преступности мигрантов выше, чем коренного населения, что совершенно естественно. Да, есть проблемы культурной адаптации. Но общий уровень преступности в Европе остается уникально низким, в разы ниже, чем в России! Да, евробюрократию можно упрекать в том, что они мало делают для адаптации мигрантов. Но уж точно нельзя говорить, что мигранты представляют для Европы угрозу. 

Больше всего на экономику ЕС влияют три фактора: очень серьезный уровень перепотребления, который сложился там в том числе за счет высоких объемов кредита; значительные торговые и производственные дисбалансы между, условно, севером и югом, и, наконец, «половинчатость» режима союза, жесткость валютного объединения при отсутствии фискального. На эти факторы накладывается «рыхлость», забюрократизированность системы управления.

Но в конечном итоге экономика не растет, потому что из-за перепотребления нет спроса. В ЕС делаются попытки просто выдавать новые кредиты поверх старых, но это уже плохо работает, потому что никто не хочет потреблять даже в кредит. Евросоюз пытается найти и присоединить новых членов, а, соответственно, и новые рынки сбыта, но локальные рынки новых партнеров слишком малы. И все же 1% роста – это рост. 

— Осенью сообщалось, что Китай, другой большой наш торговый партнер, уже несколько лет находится на грани банковского кризиса: экспорт сокращается, внутренний рынок недоразвит, госрегулирование приводит к перекредитованию и «плохим» долгам, плюс биржевая азартность китайцев – все вместе, дескать, ставит Китай на грань срыва. А если еще и Трамп исполнит свои обещания и прикроет американский рынок для китайских товаров? Можно ли быть уверенным в экономической надежности Китая? Уж слишком много надежд мы связываем с ним. 

— Китай очень непрозрачен, статистическая информация выдается централизованно, и никто не знает, насколько точно. Вдобавок руководство Китая активно управляет объемами государственных инвестиций и расходов не для их оптимизации, а для обеспечения плановых показателей ВВП. 

Однако немногие объективные данные не выглядят угрожающе. Китайский экспорт ведет себя неровно, он падал в 2015 году, рос в начале 2016-го, сейчас снова падает, но он все еще составляет около 3 триллионов долларов в год, а легкое падение импорта удерживает сальдо на уровне около 500 миллиардов долларов. Что касается проблем китайской экономики, то основная, на мой взгляд, это как раз гиперинвестиции в непроизводительную инфраструктуру. 

Да, есть и кредитный пузырь, и реальный дисбаланс внутреннего и внешнего спроса. Однако централизованное администрирование имеет две стороны медали. С одной стороны, это плохо, а с другой – с его помощью можно решить проблему кредитного кризиса, провести централизованные взаимозачеты, обанкротить предприятия, а потом наполнить новыми деньгами. Поэтому кредитного кризиса в Китае я бы как раз не боялся.

Опасаться, как я и сказал, стоит другого: китайский рост (и ВВП, и доходы домохозяйств, и инвестиции) в условиях снижающегося спроса на китайские товары в мире все более зависит от государственных инфраструктурных проектов; а эти проекты становятся все более затратными и все менее эффективными. Достаточно скоро стоимость их содержания станет запретительно высокой, отдача останется очень низкой и Китай будет вынужден «сбавить обороты».

При сегодняшнем уровне инвестиций в основные фонды и инфраструктуру в Китае сокращение их на 15-20% чисто математически приведет к рецессии и, кроме того, к резкому падению покупательной способности домохозяйств, снижению импорта и внутреннего потребления. Это может вызвать резкий отток инвесторов из Китая и, вследствие этого, со всех развивающихся рынков на развитые. Тогда мы увидим и сильное сокращение стоимости биржевых товаров (Китай будет закупать меньше газа, нефти, стали, алюминия и так далее), и рост стоимости доллара. И на России это скажется очень плохо, потому что мы страна, продающая биржевые товары и нам, конечно, выгодно продавать их по более высоким ценам. 

Наконец, Россия Китаю не партнер. У нас разные «весовые категории», наша экономика составляет меньше 11% от ВВП Китая, мы изолируемся от мира, а Китай стремится максимально открываться.

Наша торговля с Китаем – это примерно 80 миллиардов долларов в год, в основном нефть с нашей стороны, в основном товары народного потребления – с китайской. Китайская торговля с Америкой составляет почти триллион долларов в год, столько же – с ЕС. Китай смотрит на нас как на небольшого и малопонятного северного соседа с неэффективной экономикой, одного из семи поставщиков углеводородов. По экономическим показателям мы по сравнению с Китаем примерно то же, что Казахстан по отношению к нам. Китай будет торговать с Россией, что-то даже инвестировать в Россию, но только на очень выгодных для них условиях и только пока это не противоречит их отношениям с США и ЕС, их роли в АТР. 

— Итак, обобщим. Мировая экономика оживилась, но фундаментальные проблемы остались: неравномерное потребление, перепроизводство и огромные долги. Как вы думаете, удастся ли до конца десятилетия избежать новых потрясений? Или они только начинаются?

— Нет никаких признаков того, что проблемы быстро накапливаются и должен быть новый мировой кризис. Но, увы, на рынках такие события происходят более-менее внезапно. Например, может случиться резкое замедление роста экономики того же Китая по описанному выше сценарию (плюс еще США все же введут большие таможенные пошлины); или начнется большая война на Ближнем Востоке, которая назревает в течение последних десятилетий; или неожиданно развалится Евросоюз (скажем, Германия или Франция объявят о выходе), и это приведет к обрушению европейской банковской системы. Любой серьезный триггер может заставить инвесторов запаниковать. Поэтому совсем зарекаться, что кризиса не будет, нельзя. 

С другой стороны, сегодня мировая экономика намного стабильнее, чем перед кризисами 1998 и 2008 годов. Нет никаких признаков «перегрева», которые были перед последней «великой рецессией», и нигде нет тех самых «чудовищных» долгов. 

— А как же разговоры про колоссальные долги США, которые давно превысили американский ВВП?

— Я так понимаю, что мы говорим о государственном долге. Для начала давайте вычтем из него 41% – ровно столько государственного долга США принадлежит государственным организациям – системе социального страхования, Федеральной резервной системе, другим государственным фондам. Далее – не забывайте, что стоимость долга сейчас очень низкая, и Америка платит по своим долгам меньше (по отношению к ВВП), чем платила во времена Рейгана.

Кроме того, почти половину из всего-то 34% госдолга США, принадлежащих иностранным кредиторам, держат Китай и Япония, а они просто не в состоянии предъявить США требования, не обрушив собственную экономику. Ведь их «бизнес» основан на кредитовании США своими товарами. Наконец, у США значительные зарубежные активы, если считать, так сказать, «чистый зарубежный государственный долг», то он будет еще меньше. 

«Общий уровень доходов будет потихоньку снижаться, но это не катастрофа»

— Андрей Андреевич, поговорим о состоянии нашей экономики. В конце прошлого года российское правительство анонсировало поддержку автопрома, легпрома, транспортного машиностроения, строительства. Как чувствуют себя эти отрасли в конце года? 

— Честно говоря, я не слышал анонса поддержки, разве что общие слова. И было бы странно слышать подобное от правительства, у которого в бюджете дырка размером в 4% ВВП. Насколько я вижу, в новом бюджете сокращаются все статьи, кроме социальных выплат. Да и в этом году особо денег не тратили. Поэтому вряд ли стоит ждать какой-то поддержки в направлении этих отраслей. Может быть, это и хорошо – в России поддержка всегда направлена не на развивающиеся, а на убыточные производства, не чтобы катализировать рост, а чтобы забальзамировать трупы. Мы продолжаем поддерживать 130 моногородов, продолжаем поддерживать производства, которые давно являются банкротами и нуждаются в тотальной реструктуризации, если не в закрытии. 

Если смотреть на наш индекс промышленного производства, то за год он составил в совокупности где-то минус 98%. Если убрать производство минеральных продуктов, нефти и газа, то будет, наверное, где-то минус 94%. Продолжает расти сельское хозяйство, но оно небольшое, и у него маленькая добавленная стоимость. Индустрии же с высокой добавленной стоимостью продолжают сокращение. Доля импорта в потреблении не только не сокращается, как нам обещали, но даже растет. 

— Значит, вопрос о цене нефти остается фундаментальным. За год она подорожала более чем на 20 долларов, ОПЕК и ее партнеры, включая Россию, создали и условия для повышения цен. С другой стороны, примерно при 50 долларах за баррель оживает сланцевая добыча в США. На какую цену, по вашему мнению, можно рассчитывать в течение ближайших двух лет?

— Добыча уже ожила, количество буровых уже растет. Трамп очень хочет, чтобы добыча нефти была максимальной. И понятно почему: эпоха нефти подходит к концу, и нужно успеть продать все, что можно. Поэтому я бы не ожидал, что цена на нефть может долгосрочно подняться выше 60 долларов за баррель. Но и вряд ли она опустится ниже 40. То есть с учетом соглашения ОПЕК она, наверное, будет колебаться в коридоре 50-60 долларов.

Если соглашение ОПЕК не будет исполняться, как чаще всего бывало раньше, то, наверное, цена уйдет в район 40-50 долларов. А вот как будет точно, сказать не могу, потому что здесь играют роль очень многие случайные факторы, о которых мы сейчас не знаем. Причем дело не только в крупных событиях (например, если будет большая война на Ближнем Востоке, цена на нефть вырастет; если будет замедление Китая, то нефть упадет), а и в мелких – даже авария на буровой может вызвать рост цены, даже сообщения о прорыве в области альтернативной энергетики могут вызвать падение. 

— Сейчас, когда на европейский рынок пошли сланцевые углеводороды из США, энергоносители из Ирана, танкеры со сжиженным газом из стран Персидского залива, когда Китай потребляет нефть и газ со всего света, в пору говорить уже не только о нефтяных ценах, но и о доле России на крупнейших энергетических рынках. Каково положение дел сейчас и каков прогноз на ближайшее время? 

— С одной стороны, добыча во всем мире теоретически может расти, в том числе и в Китае, и в Южной Америке, и на восточном побережье Африки. С другой стороны, поставки углеводородов в большой степени привязаны к трубопроводам, потому что это самый дешевый способ. А у России есть сеть трубопроводов, проведенных к ее ключевым покупателям. Та же Европа в ближайшее время вряд ли откажется от наших трубопроводов.

Поэтому я бы не стал говорить, что российскую нефть станут меньше покупать. Проблема в другом: с начала 20-х годов этого века в России волей-неволей начнется сокращение добычи нефти, потому что большинство месторождений уже старые, они дают низкий коэффициент извлекаемости. И лет через 15 мы будем получать от экспорта нефти вдвое меньше, чем сейчас, даже при сохранении цен. 

— Да, в России, конечно, падает производство и покупательная способность. Да, это ведет к снижению доходов населения, падению налогоблагаемой базы и сборов в бюджет. Да, чем ниже доходы бюджета, тем выше риски нарастающих невыплат зарплат бюджетникам (а их более 30% трудовых ресурсов). Безработица за все это время выросла примерно на 1%, это где-то 700 тысяч человек, и мы не знаем, сколько потерявших доход не учтено статистикой.

Правда, сокращение налоговой базы, о котором мы говорим, не очень сильно влияет на бюджет. У нас самые крупные доходные статьи в бюджете – это налоги и сборы от продажи углеводородов плюс НДС и другие налоги на торговлю. Все вместе это составляет 70 с лишним процентов. 

Более того, у нас сейчас низкий внутренний долг государства, и это дает возможность сравнительно легко найти средства для выплат зарплат бюджетникам. Государство может еще несколько лет финансировать дефицит бюджета за счет увеличения внутреннего долга, и это не сильно ухудшит состояние самого бюджета. Да, Резервный фонд закончится, скорее всего, к концу 2017 года, но прибавьте еще 3-4 года на рост внутреннего долга, еще пару лет роста эмиссионной поддержки бюджета. Все это время бюджет в состоянии себя обслуживать. Одним словом, рецессию никто не отменял, и общий уровень доходов будет потихоньку снижаться, но все-таки это не катастрофа. Катастрофа будет лет через 8-10.

— Эльвира Набиуллина предупредила, что российскую экономику не спасут и 50 долларов за баррель, структурные реформы все равно нужны. Но вот заголовки этого года: «правительство не может заставить госкомпании делиться прибылью», «правительство не стало ограничивать зарплаты топ-менеджеров госкомпаний». Из чего становится ясно, что, кто бы что ни говорил про «структурные реформы», главам госкомпаний даже правительство не указ. 

— Структурные реформы не имеют отношения к госкомпаниям. Они касаются структуры самой экономики. И главная наша проблема – очень высокие риски, которые не позволяют ни инвестициям приходить, ни предпринимателям работать, ни малому бизнесу появляться. Это политическая неопределенность, агрессивная внешняя политика, репрессивное законодательство и репрессивное правоприменение, отсутствие защиты прав инвесторов и предпринимателей. Все структурные реформы надо сосредоточить на снижении рисков в экономике. 

И бог с ними, с госкомпаниями, они могут остаться островами архаики в море современной экономики, если только мы это море создадим. Если мы дадим возможность бизнесу работать, если мы убедим россиян вернуть обратно триллион долларов, который был выведен за границу, и вложить его в России, если доля малого бизнеса в ВВП у нас станет, как в нормальных странах, 40-45%, а не 18%, как сегодня, то мы удвоим, а то и утроим ВВП на душу населения за несколько лет. При наших сегодняшних 9 тысячах на душу населения утроение составит 27 тысяч руб. на человека, это будет почти уровень европейских стран. А госкомпаниями можно заняться и потом. 

— Я имел в виду, что под контролем государства 70% российской экономики. Например, Кудрин указывает, что это главная проблема: нехватка конкуренции, как следствие – высокие издержки, низкая производительность и невысокое качество, общая низкая конкурентоспособность. Путин в начале этого года призывал монополии: надо быть скромнее и делиться с малым и средним бизнесом. А потом пообещал «кадровые решения» тем губернаторам, кто не создает комфортных условий для бизнеса. По вашим представлениям, за призывами президента последуют действия? Или после сделки с ОПЕК опять-таки можно «не заморачиваться»? 

— Это пустые слова. Совершенно бессмысленно к чему-то призывать, особенно в условиях командно-административной экономики. Призыв – это некое театральное высказывание, за которым ничего не должно следовать. «Быть скромнее», «делиться» – можно выразить в цифрах и приказах, в приватизации монополий и децентрализации власти в регионах наконец. Если нет – значит, никто всерьез не предполагает, что нужны перемены. 

Что же касается губернаторов, мы фактически уничтожили самостоятельную власть на местах: у нас главы регионов назначаемы, снимаемы и сажаемы в два счета. Основанием для их оценки служит уровень лояльности, а он измеряется в процентах «Единой России» на выборах. Поэтому

губернаторы понимают, что им намного выгоднее и проще организовывать высокий процент «Единой России» на выборах, чем заниматься реальной экономикой

– за последнее еще можно и пострадать: придет Следственный комитет и прокуратура и в чем-нибудь точно обвинят. Естественно, губернаторы фокусируются на том, как быстрее создать собственное богатство и при этом не натворить ничего лишнего.

— Вы говорите: за призывом ничего не следует. Потому что нет заинтересованности призывающего или призыв не влияет на тех, к кому он обращается?

— Призывы ни на кого не влияют, особенно в нашей бюрократической феодальной по сути модели управления. Да, уже не влияют и указания, и угрозы. Мы много лет боремся с коррупцией – посадки дошли уже до министров, но толку от борьбы никакого. Мы вкладываем миллиарды долларов в стройки – и стадионы оказываются негодными. Мы угрожаем тюрьмой конструкторам – а ракеты все равно падают. 

Посмотрите на сделку по «приватизации» пакета «Роснефти». Это ярчайший пример того, насколько у нас центральная власть слаба перед лицом тех же госкомпаний. Есть указание: приватизируйте пакет. А, судя по доступным нам свидетельствам, вместо этого компания берет деньги в ЦБ, передает номинальным покупателям и изображает приватизацию. Потом первое лицо компании приходит к президенту и докладывает, что все сделано. А президент на это даже сказать ничего не может, ему приходится делать вид, что поручение выполнено. На самом деле, сделка нанесла материальный ущерб экономике России.

Пришлось отдать «Glencor» очень много нефти по льготной цене, видимо, пришлось согласиться на сокращение добычи по требованию Катара, чтобы они просто поучаствовали как номинальные держатели этой сделки. Если каждую сделку по приватизации будут проворачивать таким же образом, то нам скоро нечего будет продавать, а реальных денег бюджет не дождется. (В этом году озвучивались намерения приватизировать также пакеты акций «Алросы», ВТБ, Севкомфлота – прим. ред.). В нашей системе так высока плата за лояльность и так ценятся «друзья», что эффективность, исполнение указаний, положительные результаты деятельности являются вторичными и никто «на местах» о них всерьез не думает. 

— В таком случае что за деньги поступили в федеральное казначейство от приватизации пакета «Роснефти»? Или они мифологичны?

— Судя по всему (официальных сведений мы все равно не получим), «Роснефть» выпустила облигации, которые купил крупный квази-государственный банк, и тут же заложил их в ЦБ, ЦБ дал денег. Еще часть денег положил на депозит в этом банке «Роснефтегаз». Банк передал соответствующий объем в евро через иностранный банк, так называемым кредитованием «back to back» номинальным покупателям пакета акций, получил его обратно в рамках платы за акции, выступив в роли расчетного банка, и собранные вышеуказанными способами рубли передал в бюджет. 

— А ведь была иллюзия, что в ходе приватизации у нас формируется наследственная аристократия, «хозяева земли русской»? 

— Об этом можно говорить в стране, где уважаются права собственников. А у нас можно что угодно, у кого угодно и когда угодно отобрать, а потому ни о какой «наследственной аристократии» и речи быть не может.

У нас назначенная «аристократия»: сегодня одни, завтра – другие. И люди, случайно попавшие в назначенные «аристократы», думать о собственности не будут, их задача – быстрее, как говорят в народе, «окэшиться», то есть получить наличные, приобрести активы за рубежом и переправить туда свои семьи.

 — Есть ощущение, что экономические реформы задерживаются потому, что президент, главы госкомпаний и госаппарат, который их обслуживает – от правительства до начальника полицейского управления, – опасаются, что вслед за экономической потребуется и политическая модернизация – свобода слова и собраний, честные выборы. Зачем им это все? А можно обойтись без политики и демократии? Скажем, как в Сингапуре? 

— Сингапур совсем не нужно сравнивать с Россией. Сингапур – это открытая страна, а мы себя сейчас искусственно изолируем. Чтобы стать Сингапуром, нам нужно создать независимые суды, подчиниться системе английского права и лондонскому Королевскому суду и пустить сюда иностранных инвесторов, создав для них комфортные условия. 

Основная причина отсутствия экономических реформ в том, что власть боится потерять поддержку основной массы граждан страны. Реформы приведут к временному снижению ВВП, доходов, к временной деструкции в промышленности, к появлению недовольных и обиженных – это и бюджетники, и те же коррумпированные чиновники, и силовики, и получающие ренту элиты.

К тому же реформы, необходимые, чтобы вызвать всплеск предпринимательства, потребуют изменений в идеологической доктрине – в первую очередь придется убрать шовинистическо-изоляционистский угар. А на нем кормится очень много не самых бездарных людей. Уже целые институты получают гранты только за то, чтобы раздувать шовинистическую истерию в обществе. В этом смысле и президент, и правительство могут столкнуться с жесточайшей оппозицией, разнородной по составу, но единой в требовании ничего не менять.

— Ну, все же наши военные расходы начали снижаться, и, согласно планам, к 2019 году мы будем тратить на оборону меньше, чем Франция. С другой стороны, оборонная промышленность по своему определению не может быть драйвером роста экономики – военные изделия не производят благ, они только ржавеют или взрываются. Оборонка способна перераспределять финансовые ресурсы и переводить материальные, не более того. Идеи гражданского производства на оборонных предприятиях бессмысленны, особенно в условиях России с ее государственным владением оборонным комплексом, с нашим полным отсутствием конкуренции. 

Продукция военного назначения должна быть эффективной, при этом ни ее себестоимость, ни дизайн, ни долгосрочность использования не имеют никакого значения – боевая техника гибнет в бою достаточно быстро. Гражданская же продукция должна быть, прежде всего, дешевой, надежной и красивой. В позднем СССР мы уже увлекались этой сказкой. И что в итоге? Помимо жуткого вида плохо работающей бытовой техники с огромной себестоимостью сделать ничего не удалось.

Есть шутка: что бы русские ни делали, все равно получается автомат Калашникова. Она как раз из тех времен. Ярким примером такой конверсии является самолет ТУ-154, фактически переделанный в пассажирский самолет бомбардировщик. Это не только очень неэкономичный, но и опасный самолет. Количество людей, погибших на этих самолетах, примерно в 35 раз выше, чем на аналогичных самолетах «Airbus».

Наконец, мнение о том, что именно военные разработки двигают технологии вперед, не выдерживает проверки реальностью. За XIX и XX века едва ли найдется пять-шесть открытий, изобретений или технологий, которые сделаны военными и которые пролиферировали в гражданское крупносерийное производство. Зато военные повсеместно используют сугубо гражданские технологии и изобретения. 

К сожалению, заявления о «конверсии», делающиеся на самом высоком уровне, свидетельствуют лишь о том, что наша власть застряла на уровне понимания экономики, методов управления и политических идей СССР 60-70-х годов прошлого века. А рыночный характер экономики в России, свобода движения капитала, открытость границ – всего лишь наследие бурных 1990-х годов, не рассматриваемое нынешней властью как фундаментальный прорыв к новому уровню мышления и управления страной.  

Знак.