Видео
Тогда Россия в целом равнодушно, а то и со злорадством отреагировала на гибель последнего царя. (Об участи его семьи, прежде всего детей, долгое время ходили самые разные слухи, и еще в начале 20-х Ленин и Зиновьев уверяли западных журналистов, что им ничего не известно о том, куда делись цесаревич Алексей и его сестры). Сто лет спустя выражать скорбь по поводу цареубийства не только не опасно, как в 1918 году – наоборот, это стало частью российского идеологического мейнстрима. Тем более что в 2000 году Николай II и его семья были причислены к лику святых Русской православной церкви – их называют "царственными страстотерпцами". В их честь слагаются стихи – например, такие:
Напомним хронику событий, приведших к трагедии в подвале Ипатьевского дома.
2 (15 по новому стилю) марта 1917 года – на фоне известий о революционных выступлениях в Петрограде, Москве и других городах России Николай II подписывает отречение от престола за себя и малолетнего наследника – в пользу младшего брата, великого князя Михаила. Тот корону не принял, заявив, что политическое устройство России должно определить Учредительное собрание.
14 (27) марта – отрекшийся император возвращается к семье в Царское Село под Петроградом. До августа 1917 года "полковник Романов", его жена и дети находятся под домашним арестом в Царскосельском дворце. Временное правительство ведет переговоры с Великобританией (британский король Георг V – родственник Николая II, они даже внешне весьма похожи) о возможности отправки царской семьи за границу. Лондон в конце концов отказывается от планов принять Романовых – из-за роста левых настроений в британском обществе, неблагоприятных для свергнутого самодержца.
1 (14) августа – по решению Временного правительства в связи с нестабильной обстановкой в Петрограде и угрозами в адрес царской семьи арестованных перевозят в глубь России – в Тобольск. Там они размещены в бывшем губернаторском доме при весьма вольном режиме содержания.
25 октября (7 ноября) 1917 года – большевистский переворот в Петрограде.
Апрель 1918 года – ВЦИК (формально высший орган государственной власти при новом режиме) принимает постановление об устройстве суда над бывшим императором, для чего его следует перевезти в Москву. Для начала Романовых направляют в Екатеринбург, где, в отличие от Тобольска, в местном Совете у власти большевики-радикалы. Семью селят в "доме особого назначения", конфискованном у купца Ипатьева. Режим содержания резко ужесточается.
Июнь 1918 года – выступление Чехословацкого корпуса и ряд антибольшевистских восстаний по всей России. Фактическое начало полномасштабной гражданской войны. Чехословацкие и белогвардейские отряды наступают, помимо прочих городов, на Екатеринбург.
13 июня – в Перми местными большевиками убит великий князь Михаил, младший брат Николая II.
16 июля – президиум Уральского совета приговаривает к смерти "коронованного палача Николая Романова". Характерно, что на членов семьи приговор не распространяется. Историки до сих пор спорят, было ли решение о расстреле Романовых принято с ведома центральных большевистских властей.
Ночь на 17 июля – Николай II, его супруга Александра Федоровна, их дети Алексей, Анастасия, Мария, Ольга и Татьяна, доктор Боткин и трое царских слуг (Демидова, Трупп, Харитонов) расстреляны в подвале дома Ипатьева красноармейцами во главе с комендантом Яковом Юровским. Убийцы прячут тела в окрестностях города – после частичного их сожжения и обезображивания серной кислотой.
Ночь на 18 июля – под Алапаевском на Урале убиты (сброшены в шахту) сестра последней царицы – великая княгиня Елизавета Федоровна, и пятеро других членов дома Романовых ("алапаевские мученики").
О последнем царе, гибели Романовых и о том, как это событие отражается в общественном сознании сто лет спустя, в интервью Радио Свобода рассказал специалист по истории России времен революции, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Борис Колоницкий.
– Как само цареубийство трактовалось в советскую эпоху официальной историографией? Я, человек еще очень молодой в позднесоветские годы, помню, что особо эта тема не педалировалась, в том числе в школе. Во всяком случае нарочитой гордости, которую демонстрировали, допустим, французские революционеры по поводу казни Людовика XVI и Марии Антуанетты, в Советском Союзе не было. Правда, детей французской королевской четы, в отличие от детей Николая II и Александры Федоровны, никто не убивал: наследника фактически уморили в тюрьме, но убийства не было, а дочь выжила.
– Ключевой вопрос тут, конечно, именно о детях. Это такая неприятная история, мягко говоря, для революционеров. Я не помню, как это освещалось в школьных учебниках, честно говоря, но вместе с тем не могу сказать, что факт цареубийства скрывался. Общая интерпретация была такая: Романовы могли стать "знаменем контрреволюции", символом самоорганизации, кристаллизации монархических усилий в борьбе против советской власти.
– А в реальности по состоянию на лето 1918 года Николай II был как-то опасен для большевиков? Насколько я понимаю, собственно монархическое движение на тот момент занимало среди антибольшевистских сил далеко не первое место.
– Ситуация была крайне непредсказуемой. А мы же знаем, что иногда и малых сил было достаточно для того, чтобы очень серьезно влиять на ход событий на начальном этапе гражданской войны. Несколько тысяч как-то организованных, дисциплинированных людей могли сделать очень много.
– Чехословацкий корпус, например.
– Да. Хотя в случае с Чехословацким корпусом были все-таки не тысячи, а десятки тысяч – до 60 тысяч человек, по некоторым оценкам. Но они были разбросаны по России, и в каждом конкретном пункте их было действительно не так уж много.
Другой пример – Добровольческая армия, три тысячи, по-моему, в начале так называемого Ледяного похода их было. В других случаях со стороны красных небольшие дисциплинированные силы тоже играли роль, не соответствовавшую их численности.
Так что сам факт наличия императора мог быть очень важным ресурсом для самоорганизации. Это один аспект, не стоит его недооценивать. Второй: конечно, среди противников большевиков тогда преобладали силы совсем не монархические – например, Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), в основном из представителей левых партий, или еще более радикальные участники Ижевско-Воткинского восстания против большевиков – там рабочие достаточно долго продолжали сражаться под красным знаменем, будучи де-факто чуть ли не в составе армии Колчака. Уж их в монархизме никак нельзя было упрекнуть.
Но люди часто являются заложниками своей идеологии и своего видения ситуации. Большевики и левые эсеры любили говорить о "монархической контрреволюции", причем в качестве таковой изображались и люди, которые монархистами не были.
– Вы сказали очень важную фразу о том, что люди становятся заложниками своей идеологии. А применительно к тем, кто приводил в исполнение приговор Уральского совета, можно сказать, что идеология способствует и озверению в некоторых случаях тоже? Потому что у нормального человека это слабо укладывается в голове. Хорошо, бывшие царь и царица – по отношению к ним у убийц могла быть "святая" классовая ненависть. Но вот четыре юные девушки и больной гемофилией мальчик? И ничего, руки не дрогнули. Это тоже следствие идеологизации или там просто какие-то люди специфические подобрались?
– Я бы не сбрасывал со счетов общего озверения эпохи Первой мировой войны и революции. Многие люди к лету 1918 года видели довольно много и детских смертей, и насилия над женщинами и девушками, и убийств, и на фронте много чего происходило, и в тылу. Достаточно газеты 1917 года почитать, когда не было уже цензуры. Там можно встретить разнообразные свидетельства озверения.
Скажем, эпизод, потом использованный Пастернаком, когда кладут человека на рельсы железной дороги, а потом с помощью паровоза его казнят – это было в 1917 году. Многие зверские, садистские убийства происходили. Второй фактор совсем другого рода – это демонизация царской семьи, которая началась еще даже до Февральской революции. Царя и царицу считали предателями России, да еще и развратниками, в связи с разного рода слухами, касавшимися Распутина.
Озлобление против царской семьи было очень сильным и не только большевиков затрагивало. Одной из задач комиссара Временного правительства, который контролировал царскую семью, когда она была сослана в Тобольск, была цензура писем, которые им приходили. И большая часть этой работы заключалась в том, что он просто выкидывал письма с угрозами и оскорблениями в адрес царской семьи.
– Разные исторические деятели неодинаково "резонируют" в настоящем. Вот Николай II: сто лет прошло, вроде бы и Россия тогдашняя какой-то мглой покрылась за давностью лет, но тем не менее, последний царь довольно активно присутствует в общественном сознании. Это и билборды "Прости нас, Государь", появившиеся на улицах российских городов, и вся прошлогодняя эпопея с в общем-то безобидным костюмным фильмом "Матильда"… Тут одной Натальей Поклонской дело не обошлось. Как вы объясняете тот факт, что Николай II, может быть не настолько, как, допустим, Сталин, но достаточно актуальная историческая фигура для общественного сознания?
– Я думаю, тут есть несколько вещей. Во-первых, это идеализация дореволюционной России, которая была начата еще в период "перестройки" и изначально опиралась на многие эмигрантские тексты. Можно вспомнить известный фильм "Россия, которую мы потеряли" Говорухина и все эти модные тогда представления о "золотом" 1913 годе. Но идеализация нуждается в персонификации, поскольку история вообще персонифицирована, а в нашей стране – особенно. Соответственно, олицетворением той якобы благополучной дореволюционной России является император Николай II. (Правда, по сравнению с последующим временем она была и впрямь сравнительно благополучной.)
Кроме того, не следует забывать, что Николай II канонизирован Русской православной церковью. Для многих верующих это фигура религиозная, объект почитания. Случай Поклонской, конечно, крайний, но не следует думать, что она в этом одинока. Чувства верующих здесь присутствуют.
Поделюсь собственным опытом. С момента канонизации Николая II для меня как для лектора или автора популярных текстов возникла довольно сложная проблема. С одной стороны, я хочу рассказывать всё как было, то есть не искажать историческую действительность.
Но при этом я совершенно не хочу оскорблять ту часть моей аудитории, читателей и слушателей, которые являются верующими. И мне приходится искать особые формулировки. Такая ситуация частичной самоцензуры для меня не очень комфортна. Это реальность современной России. Я хочу сказать, что свои взгляды я не сдам (Смеется.), я стараюсь писать о Николае II всё, что думаю. Но канонизация, конечно, создает определенный специфический контекст.
– Само цареубийство осуждается в России достаточно однозначно. Наверное, какие-то отдельные левые радикалы, может быть, есть, которые говорят: так и надо было, заслужили, гады. Но в целом ситуация ясная: это жестокое преступление, тут вопросов вроде бы в обществе нет. А вот относительно других преступлений большевистского режима, особенно сталинского периода, такие вопросы у многих возникают. Говорят, что это была историческая необходимость, вспоминают мифическую фразу Черчилля о том, что Сталин "принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой" – ну, все эти сталинистские оправдания хорошо известны. На ваш взгляд, как это укладывается в сознании одного и того же общества? То, что царя с семьей убили, – да, нехорошо получилось, а то, что миллионы людей отправил на смерть сталинский режим, – вот тут начинают выискивать некие объяснения и оправдания.
– На самом деле это такое державное сознание. Очень много причин оправдания сталинизма, они очень разные – это большой особый разговор. Для кого-то это личная история, для кого-то это вопрос о цене достижений, по мнению этих людей, за них любая цена может быть заплачена. А кто-то просто не знаком с материалом. Но я бы сказал, что тут есть и другая вещь. Вот вы говорите, что все согласны с тем, что цареубийство – это преступление, но этого недостаточно для понимания ситуации. Это было преступление, совершенное во время гражданской войны, когда совершалось множество преступлений, и само понимание того, что является преступлением, а что нет, было очень размыто и толковалось по-разному, я бы сказал.
– Можно ли сказать, что общественное сознание несколько иерархично и, условно говоря, кровь царя и его семьи в глазах многих весит больше, чем кровь обычных, простых людей?
– Мне кажется, что история в России видится прежде всего как история царей и вождей, которые якобы более важны, чем так называемые обычные люди. Но если говорить о судьбе царской семьи, то я хотел бы опять-таки сделать акцент на другом факторе. Подготовка к гражданской войне и цареубийству велась на протяжении десятилетий. Была создана этика революционного террора, появилось множество сильных текстов и образов, которые оправдывали террор, сакрализовали его. Уже после Февральской революции это стало важнейшим элементом официальной политики памяти: "память о борцах за свободу". В создании культа этих борцов, в том числе и революционных террористов, большую роль сыграл среди прочих Керенский. Это было очень важно.
Гражданскую войну непросто начать вообще-то, к ней готовятся. Культурная подготовка со стороны революционеров шла. Но и с другой стороны она шла тоже, ее готовили и иные силы. Возьмем использование войск для подавления внутренних конфликтов. Многие страны в начале ХХ века их использовали, отдельные случаи во Франции можно встретить, и в Испании, и в Америке национальная гвардия использовалась при подавлении забастовок и других конфликтов. Но все-таки нигде в тот период это не принимало таких масштабов, как в России.
Некоторая слабость полиции приводила к тому, что армия использовалась как полицейская сила. Многие конфликты превращались в маленькие гражданские войны. Накануне Первой мировой войны в Петрограде была массовая забастовка. Ее подавление – это, в общем, была небольшая гражданская война на улицах столицы. И это как бы считалось совершенно нормальным.
Возьмем рассказ Леонида Андреева "Губернатор", в прошлом году по нему был поставлен спектакль в Большом драматическом театре в Петербурге. Идут волнения в каком-то губернском городе, толпа осуществляет насилие, губернатор приказывает стрелять. И все в городе с этого момента уверены в том, что его убьют, – и правильно, что его убьют. Из многих таких конфликтов создавалась гражданская война. Я не говорю, что это делало ее неизбежной, вовсе нет, но культурную подготовку к гражданской войне это позволяло осуществлять. Культура конфликта – это очень важный момент.
– В этой связи я хотел бы поговорить о конфликтах уже не столетней давности, а сегодняшних. В прошлом году пару раз, когда молодежь выходила на протестные акции в Петербурге и Москве, иногда они скандировали лозунг "Долой царя!". А Алексей Навальный, призвав своих сторонников выйти на улицы в мае этого года, озаглавил свою акцию, которая была приурочена к инаугурации президента Путина, "Он нам не царь". Этот мотив восприятия нынешней власти как некоей квазимонархии то и дело всплывает. Как вы считаете, российское политическое сознание скорее монархическое или всё же республиканское – но конкретные политические обстоятельства ему не дают проявить эту свою республиканскую суть, отсюда и это бурление, и эти лозунги "долой царя"?
– Я думаю, сознание в России абсолютно вождистское. И в этом отношении власть и оппозиция не отличаются совершенно. Укрепляется личный авторитет вождя и не выстраиваются институты. Наоборот, иногда идет разрушение институтов со стороны власти. Я не политолог, но я бы это так описал. Все зависит от личного авторитета, а не от каких-то институциональных правил игры. Но с другой стороны, и оппозиция не выстраивает структуры, а тоже ищет того или иного вождя.
– Если оценивать прошедшие сто лет, то, на ваш взгляд, в целом нравы в России улучшились или нет? Мы с вами говорили об озверении, которое, собственно, и привело к трагедии в Ипатьевском доме. В настоящий момент подобное озверение возможно – или, слава Богу, сто лет не прошли даром и русский народ помягчел сердцем?
– Я давно задаю себе вопрос, лучше мы или хуже наших предков, живших сто лет назад. Некоторый прогресс есть. Прежде всего, мы более образованны. Конечно, много чепухи и сейчас распространяется среди людей, но сто лет назад порой верили в совершенно фантастические вещи. Неграмотная была во многом страна. Все-таки тут очевидный прогресс. И у наших предков путь от мысли до курка был значительно короче. С бытовым насилием люди столкнулись в годы Первой мировой войны в самых разных его проявлениях, как я уже говорил. Я уже не говорю об этнических стычках и погромах, где много и детей, и женщин, и кого угодно убивали.
Возьмем, скажем, самосуды на улицах крупных городов в 1917 году: толпа просто собирается и убивает человека, которого подозревают в преступлении, иногда основательно, иногда безосновательно. Нередко и дети под горячую руку попадали. Но есть нечто, в чем мы несколько деградировали по сравнению с нашими предками, жившими сто лет назад, – это способность к самоорганизации. Они как-то умели лучше организовываться, формулировать задачи, создавать структуры. Это большая проблема, и это очень грустно.
– Это наследие советской эпохи, которая проехалась катком по всем общественным инициативам, или более комплексная вещь?
– Я думаю, мы деградировали и по сравнению с советским временем в вопросах самоорганизации. В советское время мы все получали какое-то квазигражданское воспитание. Иногда насильно нас заставляли быть членами каких-то организаций. По крайней мере, формы процедуры – выбор президиума, ведение протокола, утверждение повестки, все с этим были знакомы. Чаще всего за этими формами не было реального содержания, но форма иногда тоже важна. Несколько десятков лет мы упустили для гражданского воспитания в стране. Представление о современном обществе как обществе торжествующего индивидуализма очень распространено. Я лично встречал случаи, когда любое представление о какой-то коллективной акции, о самоорганизации, совместном лоббировании интересов воспринималось как "совок". Роль постсоветского периода очень важна в создании такой политической культуры, современной России, которая является вождистской и слабо способна к самоорганизации, – считает историк, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Борис Колоницкий.
Из узников дома Ипатьева выжил только один – принадлежавший цесаревичу Алексею спаниель по кличке Джой. После долгих перипетий он очутился у одного белогвардейского офицера, который после гражданской войны вывез собаку в Великобританию, где передал ее в дар королевской семье. Трудно сказать, был ли в этом жесте скрыт упрек Георгу V, не сумевшему спасти своих российских родственников.
Ярослав Шимов, Радио "Свобода".
