После революции Крымов жил в Германии, а после прихода к власти фашистов переехал во Францию. На его вилле в Шату, под Парижем, бывали виднейшие представители русской эмиграции — Бунин, Георгий Иванов, Одоевцева, Адамович. За глаза многие называли его "жадным монстром", "плюшкиным", "примитивом", но исправно приезжали в его особняк, где он всех хлебосольно, по–русски угощал.
Родился Владимир Пименович в 1878 году в Динабурге, который входил тогда в Витебскую губернию. Детство было несладким — рос без отца, в нищете. Никто игрушками не баловал, нежными словами сердца не ласкал. До школьного возраста ютился в каморке без окон — лишь керосиновая коптилка цедила тусклый свет.
"Меня окружала в детстве среда, где стремились к накоплению, — вспоминал он уже в Париже после Второй мировой войны. — Все заботились об увеличении своего состояния, хотя бы и мизерного; лично у меня, в моей семье, где были только моя мать–вдова и я — единственный сын–мальчишка, мы думали не о накоплении, а как бы кое–как дотянуть на том, что есть, однако, видимо, преобладающее настроение окружающих влияло на мои детские сны…"
В 1896 году Крымов окончил Двинское реальное училище. Пережил переименование родного города, о чем позже весело балагурил: "В девяностых годах Динабург был неведомо почему переименован в Двинск, вероятно, для компании Дерпту, ставшему Юрьевым. Мы, реалистики младших классов, были очень недовольны, что новое название опять на букву Д. На фуражках и на пряжках кушаков у нас были буквы ДРУ, и нас дразнили, что это значит "дураков розгами учат". При переименовании динабургского реального училища в двинское буквы, к сожалению, остались те же".
Окончив гимназию, поехал в Москву — поступил в Петровско–Разумовскую сельскохозяйственную академию. Но агрономом не стал. И вот почему: "Положение сельского хозяйства в России было абсурдно, оно абсурдно и поныне во многих странах: сельский хозяин и сельский рабочий работают больше, чем на фабрике, от зари до зари в страду, а доходы сельского хозяйства ничтожны в сравнении с фабриками… Так как я хотел стать богатым, то, окончивши с отличием высшее агрономическое учебное заведение, сразу и навсегда решил никогда не заниматься сельским хозяйством".
Без дипломатии, зато честно
По выходе из академии Крымов подался в сочинительство. Раскручивать себя начал в бульварной прессе. Один из первых очерков назывался "Как меня прогнал Л. Н. Толстой". История была реальной. В пору учебы в Сельскохозяйственной академии Крымов без приглашения заявился ко Льву Толстому в его московский дом в Хамовниках, стал с мальчишеской развязностью пытать седовласого старца "каверзными" вопросами о морали и совести, с порога отверг толстовские слова о Канте и стал уязвлять хозяина дома скандальным авторитетом Ницше. Толстой пресек разговор как бесполезную трату времени и попросил незваного гостя выйти вон. Из пустяковой, в общем–то, истории Крымов извлек первые барыши. После публикации фельетончика имя запомнили.
Через пару лет он уже журналист известной консервативной газеты — суворинского "Нового времени". Хозяин, увидев его сметку, назначил Крымова коммерческим директором. Тот быстро оброс нужными связями в высшем свете. Еще более он упрочил авторитет после того, как начал издавать и редактировать журнал "Столица и усадьба". Никакой политики, никаких трущобных ужасов — журнал о красивой жизни. Зато получил доступ в салоны петербургской аристократии, вел светские беседы с великим князем Андреем Владимировичем, услаждал комплиментами слух императорской фаворитки, балерины Матильды Кшесинской…
Но поднимался выходец из Двинска не на одних издательских проектах. Успел стать и представителем в России каучуковой фирмы "Проводник". В этом качестве поехал в Южную Америку и заключил там выгодные контракты с плантаторами, подписал с американским автомобильным заводом "Пакар" договор на поставку русской армии автомобилей, а за год до революции почти поставил на ноги в Петрограде издание большой, чуть ли не стостраничной, газеты по образцу знаменитой лондонской "Таймс".
В апреле 1917–го, когда Россию уже штормило, он отправился в кругосветное путешествие — побывал в Японии, Штатах. На родину не вернулся. Обосновался в Германии. В 1921 году женился на бывшей своей секретарше Берте Ловяновой и жил с ней в собственном особняке в Целендорфе, в окрестностях Берлина. До прихода нацистов к власти мирно богател на советско–германской торговле.
Рискнул скупить по дешевке советские векселя, от которых прочие состоятельные люди на Западе шарахались. Не прогадал. Его доходы росли, хотя репутация в глазах распаленных антибольшевизмом русских эмигрантов падала. При Гитлере спокойная жизнь Крымовых в Германии закончилась. Уже в январе 1933 года гитлеровские штурмовики учинили ночной обыск на крымовской вилле в Целендорфе: искали царские бриллианты, как позже отшучивался ее хозяин.
Обыск продолжался два часа, но хозяина оставили в покое. Он покинул Берлин только в 1938 году, хотя не скрывал своего отношения к фашистам и антисемитам. В книге "Обрывки мысли", изданной в Берлине в 1938 году, он позволил себе такой пассаж:
"В эксцессах русской революции, ее абсурдах, крайностях и жестокостях пробуют обвинять евреев, вообще инородцев, каких–то новых, неведомых, чужих пришельцев, которые принесли и навязали это русскому народу. Так ли? Прочтите "Бесы" Достоевского, книгу, написанную им в начале семидесятых годов, за пятьдесят лет до революции.
Там русские, самые настоящие русские, на сто процентов русские, говорящие о евреях как о каких–то жидках, случайно попадавших в их компанию и больше помалкивавших и уже во всяком случае не имевших решающего влияния на их мышление; там Верховенские, Шатовы, Ставрогины, и что они там говорят и что делают?! Полная детальная программа большевиков…"
Из Германии необычный русский старовер перебрался с женой во Францию, купил на берегу Сены в парижском пригороде Шату виллу, принадлежавшую некогда скандальной Мата Хари, а после нее — кинозвезде первой величины Максу Линдеру. С началом войны хотел было уехать на французский юг, но не успел.
До самой смерти Владимира Крымова в феврале 1968 года его вилла в Шату была одним из самых своеобразных центров русской эмиграции. Кто только здесь не перебывал! Аристократы, писатели, философы, издатели, художники… За глаза о хозяине отзывались плохо, но он всегда был приветлив, кормил гостей щедро, устраивал настоящие старорежимные обеды. Телятина, балык, семга, дорогое шампанское вволю, а еще гаванские сигары для любителей.
Один из главных упреков владельцу виллы в Шату заключался в том, что гостей–то он кормит да поит щедро, но к их просьбам о денежной помощи не снисходит. А хозяин с купеческой трезвостью понимал, что в два счета разорится, если будет ссужать деньги под каждый фантастический проект каждого гостя–просителя. У Крымова был печальный короткий опыт издания русской эмигрантской газеты в Берлине, и он не хотел наступать дважды на одни и те же грабли.
В эмиграции Крымов тоже продолжал писать — не статьи, а книги. И раскупали их охотнее, чем книги маститых литераторов. Имя Владимира Крымова в 1933 году, когда в Берлине увидела свет его трилогия "За миллионами", стояло на втором месте по количеству выданных книг в парижской Тургеневской библиотеке, оставив далеко позади себя и Бунина, и Куприна, и Чехова.
И здесь этому "коммерсанту" чертовски везло! Критики ругают–ругают, а "глупые читатели" скупают книги. И на стадии редакторской правки этого "пронырливого дельца" не потопишь: все, что Крымов написал, он издавал за свой счет.
А еще его романы находили спрос в Англии, чему никак не мог надивиться многоумный знаток русской литературы в изгнании Глеб Струве: "…почему–то все его романы переводились довольно быстро на английский язык и встречались сочувственно английской критикой… Возможно, что английского читателя привлекала в них красочно поданная экзотика русского быта и русской "души"…".
"Иногда кажется, что те, кто создавал портрет Крымова в одних черных тонах, редко заглядывали в его книги, — пишет один из современных литературных критиков. — Иначе не стали бы демонизировать его облик, рассмотрев за маской успешного дельца и душевную ранимость, и деликатность, и даже самоедство…"
Владимир Пименович прожил долгую жизнь — он умер в 1968 году в Шату, не дожив года до своего девяностолетия.
Илья ДИМЕНШТЕЙН.