Видео
В мире
Елгаву. Там Саша и пошел в школу. После окончания школы поехал в Питер — поступил в Театральный институт. Потом три года играл в ленинградских театрах — Ленсовета, Пушкинском — и вернулся в Ригу. Уже навсегда.
Михаил младше брата на десять лет. У них один отец, но разные матери. Несмотря на то что Александр был его сводным братом, отношения складывались самые близкие.
Вот что вспоминал Михаил Боярский:
"Мне было то ли два, то ли три года, когда нас с Сашкой познакомили впервые. Я, конечно, не помню, как это произошло, но взрослые потом рассказывали, что Сашка схватил меня, обнял с восхищением: "Ух, это мой брат!" Обрадовался, что у него есть брат.
Когда мне было лет пять, Саша прислал свою фотографию, а сам почему–то не приехал. Я его ждал — не дождался, с досады взял авторучку и стал тыкать ему в глаза… Кстати, эта разрисованная фотка где–то у меня сохранилась, а вот совместной нашей фотографии с Сашей как не было, так и нет. Мы были тогда молодые, и в голову не приходило фотографироваться на память. У меня есть только одно письмо от него, которое я получил, когда попал в больницу после аварии.
Он жил с нами, пока не устроился в общежитии Театрального института на Моховой. Мы умещались впятером (папа, мама, бабушка, я и Сашка) в шестнадцатиметровой комнате. Жили мы тогда на первом этаже на Гончарной улице в коммуналке на пять соседей. Чудовищные условия, но было безумно весело, дружно, да я и не знал, что бывает по–другому. Моя мама воспринимала Сашку как родного человека, очень любила его…"
Старший брат в детстве был для младшего кумиром. При постоянно занятых родителях–актерах тот невольно становился его воспитателем. И Михаил старался во всем подражать Александру.Послушаем младшего брата:
"Он был чрезвычайно эрудированный, начитанный, умный человек, который сам мог спокойно выучить французский, а приехав в Ригу, играл там не только на русском, но и на латышском. Читал в подлиннике Экзюпери, играл на фортепиано — и этому научился сам. Друзья из других городов, разгадывая какой–нибудь мудреный кроссворд, могли позвонить ему в два ночи, и он, сонный, называл нужное слово.
Не находилось такой области, где бы он был несведущ.
Однажды повел меня в Эрмитаж "просвещаться", так как считал меня недоразвитым, издевался надо мной всячески, подкалывал. После этого мы собрались ехать домой на Благодатную, но не обнаружили в карманах ни копейки денег. Я попробовал было вскочить в троллейбус и проехать "зайцем", но Саша тормознул меня: "Так нельзя! Пойдем пешком". Путь до дома занял часа три…
Мог не спать ночь, две, три. Будил меня: "Поехали встречать рассвет!" И мы отправлялись в Пушкин, Павловск, где гуляли уже в шесть утра.
Внешне тоже был интересней меня — высокого роста, гибкий, стройный. Интеллигентный человек такой, серьезной породы. Я по сравнению с ним был увальнем, полным скобарем. Мне казалось, Саша прочитал все книги, которые существуют на свете. Читал по ночам. Я засыпал, а он читал. Я просыпался — он все еще читал. Он так и остался для меня недосягаемым…
Он пользовался большим успехом у женщин и сам был довольно любвеобильным, однако никаких разговоров о женщинах у нас с ним не было. Никакой пошлости, никаких уроков секса он мне не преподал. Однажды я попытался завести разговор на эту тему, но он улыбнулся: "Женщины, Миша, — это святое. Ты понял это? А теперь пойди погуляй".
Я был влюблен в него по уши. Ни с кем в жизни у меня не было и нет такого взаимопонимания. Мы как сиамские близнецы, хотя с разницей в десять лет. Он — самое лучшее, что было в моей жизни, моя вторая половина и даже больше, чем половина. Мне было невероятно удобно, что у меня есть такая стена, такая поддержка, такой интеллект…"
Вашему автору посчастливилось видеть игру Александра Боярского в роли официанта в "Утиной охоте" по пьесе Александра Вампилова. Сыграна она была с блеском. Видел я и "Униженных и оскорбленных" Федора Михайловича Достоевского, где рижский Боярский играл главную роль. Но та, эпизодическая, и сегодня осталась в памяти…
Любимец театральной Риги утонул 8 сентября 1980 года во время гастролей Театра русской драмы в Болгарии на глазах своих коллег.
Актриса Нина Фатеевна Незнамова вспоминала:
"Все случилось как в дурном сне. Гастроли закончились, мы ехали на Золотые Пески, чтобы немного отдохнуть. По радио зазвучала песня Джо Дассена, и Саня сказал: "Как несправедливо! Высоцкий умер, потом Дассен — какие ребята!" А через полчаса его самого не стало… Мы подъехали к берегу, все ринулись к морю, не обратив никакого внимания на маленький черный флажок, предупреждавший об опасности — о подводных течениях.
Я ушла переодеваться, а когда вышла на берег, услышала: "Саня утонул…" Он не умел плавать, у него было слабое сердце. Едва зашел в воду, течение стало его засасывать на глубину. Он еще смеялся, кричал, как бы шутя: "Помогите! Тону! Я таки действительно тону!" Когда все поняли, что это не шутки, стали бросаться в море. Помогли его вытащить немцы–отдыхающие.
Спасательная станция была далеко, "скорая" тоже приехала не сразу, но он еще был жив, его увезли. Пока созванивались, выясняли, где он, мы вдвоем с помощником режиссера Мишей Тифенбергом отправились вдоль пляжа к спасателям. Он лежал на столе, ему делали искусственное дыхание. А потом сказали — все, кончено. Мы припали к окну увозившей его "скорой", плакали и прощались с нашим Саней…"
Михаил Боярский:
"Конечно, судьба его трагична. И не только из–за происшедшего в Болгарии. Слишком уж много в нем было донкихотства, а с такой открытой душой и такими принципами долго не живут. Жизнь обязательно губит таких людей. Нужно быть себе на уме, держать нос по ветру и что там еще, нужно заниматься накопительством, удержанием и увеличением. А если занимаешься своим сердцем, если честен, непродажен, если движешься к Богу, то это — жертвенный путь.
Если что–то хорошее в моей жизни было, так это — брат… Мне теперь не с кем поговорить. Все вокруг твердят о курсе доллара, о спорте, бабах, политике. У Саши же была другая сфера — духовная. Которую я потерял с его уходом…"
Илья ДИМЕНШТЕЙН.
