Видео
В мире
"Среди широких масс трудящихся города и деревни преобладает сочувственное отношение в ожидании Красной армии"
К какой стране и какому времени относится данная цитата? Вот и я бы не угадал, что это — шифротелеграмма полпреда СССР в Латвии от 20 сентября 1939 года! Три дня назад советские войска пересекли границу Польши с востока, но уже "в районах Двинска, Рездоровкне (так в тексте, имеется в виду Резекне. — Н.К.) и Лудзе русское и белорусское население смелее и открыто выражает симпатию к СССР".
Восточные славяне Латвии, по оценке дипломатического представителя Советского Союза, "выражают желание применения к ним, с нашей стороны, такого же принципа, как к белорусам и украинцам в бывшей Польше" (т. е. "освободительного похода"!).
Как указывает полпред Иван Степанович Зотов (1903–1963), "Латвия все еще не успокаивается, оборонные мероприятия не приостановлены. Войска направляются на юго–восток не только для усиления границы, но главным образом для поддержания порядка в районы, где населяет русское и белорусское население, которых насчитывается 180 тысяч из общего числа 250 тысяч. Поляки и католичество усилили антисоветскую работу. Район Латгалии, где проживает 20 тысяч поляков, видимо, будет служить главной базой для организации работы против нас".
В Москве внимательно изучили этнический состав различных регионов Латвии — в коллекции представлена карта, на которой еще присутствует граница с Польшей (т. е. она выполнена в самом начале сентября 1939–го) и нанесены численности всех национальных групп каждой области.
"Прощупывал его о возможности предложения с их стороны других форм сближения"
Так интимно писал И. Зотов в другой своей сентябрьской депеше 1939 года о беседе с военным министром Латвии Янисом Балодисом (1881–1965). Бывший капитан Русской императорской армии, отдавший ей 20 лет (в т. ч. 3 года немецкого плена в Первой мировой), кавалер орденов Святого Владимира, Анны и Станислава, вполне предсказуемо выразил "боязнь прихода Красной армии".
В беседе с полпредом министр просил о "временной экономической помощи, нисколько себя не связывая прочно экономически и политически с Советским Союзом". При этом второй в улманисовской пирамиде власти Балодис не скупился на лесть в отношении Москвы: "Речь товарища Молотова считают решительной и откровенной. Анализ событий в Польше, изложенный в передовой "Правды", считают очень правильным".
"Он считается с фактом, что доминирующее положение в Восточной Европе принадлежит СССР"
Данный тезис в беседе с Зотовым высказал министр иностранных дел Латвии Вилхелмс Мунтерс (1898–1967). На календаре — 1 октября 1939 года, а братская Эстония уже подписала договор с Москвой, который Мунтерс "приветствовал по существу и форме". "Считает, что дальнейшее развитие политической линии Латвии должно идти в направлении большого политического и экономического сотрудничества с СССР… Союзный договор Латвии и Эстонии, заключенный как мера ограждения себя от агрессии (по его признанию) со стороны СССР, потерял силу".
В шифротелеграмме, адресованной 8 высшим руководителям советского государства и внешнеполитического ведомства (Сталину предназначалось два первых экземпляра), полпред Иван Зотов предлагал: "На основе беседы с Мунтерсом и Балодисом считаю возможным поставить наряду с экономическими вопросами и политические, в духе их пожеланий и нашей заинтересованности".
А ведь изначально предполагался всего лишь экономический визит председателя Латвийской торгово–промышленной камеры, по совместительству директора Банка Латвии Андрейса Берзиньша (1875–1941).
"Латвийская заявка у тов. Ворошилова"
Как известно, современная дипломатия ЛР отвергает практику секретных договоров. А вот ее предшественники осенью 1939 года вполне нормально относились к таковой.
Доказательством, в частности, служит запись приема латвийского посланника в Москве Фрициса Коциньша (1895–1941) заместителем наркома иностранных дел СССР Владимиром Петровичем Потемкиным (1874–1946). Последний указывал:
"Коциньш начал с сообщения, что правительство Латвии утвердило 8–й конфиденциальный протокол, подписанный представителями военно–морских сил СССР и Латвийской Республики, об обоюдном соблюдении военной тайны. В подтверждении Коциньш вручил мне соответствующее сообщение, исходящее от латвийской дипломатической миссии".
Так что ни латвийская, ни советская общественность и слухом не слыхивали, что в Лиепае в это время уже базируется крейсер "Киров", лидер "Ленинград", эсминцы "Сметливый", "Стремительный" и "Стерегущий", подводные лодки "П–1", "П–2", "П–3", тральщики "Буй" и "Патрон"; в Вентспилсе — подводные лодки "С–1", "С–2", "С–3" и плавбаза "Смольный". Из латвийских портов через пару недель корабли Балтийского флота начнут боевые действия против Финляндии.
Помимо оговоренного пактом 5 октября 1939 года дислоцированного в Латвии Особого корпуса (25 тысяч человек), СССР примет меры "о пропуске в Латвию одного строительного батальона численностью 1200 человек, 1500 вольнонаемных рабочих и 150 человек инженерно–технических работников и служащих". Существует версия, что именно "специалисты в штатском" были движущей силой массовых акций лета 1940 года, впоследствии представленных как народная революция.
А пока Ф. Коциньш — бывший военный атташе Латвии в Литве в звании полковника–лейтенанта, настойчиво зондирует в Москве "о взаимной помощи касательно содействия со стороны СССР латвийскому правительству в деле вооружения Латвии". "Со своей стороны он может сообщить, что в Латвии уже сформирована особая комиссия, которой поручено повести с советской стороной вполне конкретные переговоры по вопросу о характере, сроках и финансовых условиях предполагаемых советских поставок вооружения".
Наркомат обороны СССР, однако, полагал, что "требуется специальное решение Правительства по вопросу о продаже Латвии советского вооружения". И рекомендовал поставить этот вопрос "перед Инстанцией" (т. е. Сталиным) — внешнеполитическому ведомству! Разумеется, никто не хотел брать на себя опасную роль лоббистов ненадежных латышей. Потому оные и получили до лета 1940 года всего–то несколько зенитных пушек, которые вскоре вернулись к производителю.
