Видео
В мире
Сейчас послушать, так в советское время чуть ли не каждый латыш был «в душе диссидентом». Ну, наверное очень глубоко в душе. А вот поэт и переводчик Кнут Скуениекс действительно попал в лагерь по политической статье. И не в сталинские, а в хрущевские времена.
Я впервые увидел его в Доме творчества писателей в Дубулты в начале 1980–х. Коллега по газете, родом с Украины, подошел и заговорил с ним на мове. "Земляк?" — поинтересовался я. "Латышский поэт и переводчик, полиглот".
С Кнутом Скуениексом мы беседуем у него дома в Саласпилсе. Жена поэта приносит горячие пирожки со шпиком, в камине потрескивают дровишки. Наша беседа — и о прожитом, и о сегодняшнем: куда идет Латвия? Но вначале — о языках. Как удалось выучить десятки?
— То, что я полиглот, — легенда. Переводил действительно с нескольких десятков языков, - тут жена Скуениекса приносит сборник переводов на латышский 73 европейских поэтов - и со словацкого, и с польского, шведского, датского, норвежского… - Не со всеми языками справился. С казахского, гагаузского, караимского помогли переводить турецкие коллеги. Я стараюсь сохранить ритм оригинала. Поляки сказали, что народные польские песни, которые я перевел, можно не только спеть, но и станцевать. За эту антологию мне в Польше вручили награду…
А переводами стал заниматься, когда вернулся из лагеря. Учил языки самостоятельно — с помощью книг, словарей. Но многое забывается. Сейчас только в трех странах мог бы говорить на их родном — в Литве, Польше и на Украине. В остальных — на английском. Хотя достаточно пару дней прожить в какой–то стране, посидеть с мужиками — и снова начинаешь говорить. Язык просто дремлет где–то и начинает оживать…
— Вы окончили в Москве Литинститут, вернулись в Ригу, а через год оказались в КГБ. За что?
— Не был ни диссидентом, ни антисоветчиком — был свободомыслящим человеком. Тогда еще тешил себя надеждой, что гнилую систему можно подправить. В том, что она обречена, убедился уже в лагере. Вопрос был только в одном: сколько она протянет. Оказалось — недолго по историческим меркам.
Отсидел я семь лет. Хотя мог бы выйти через 1,5 года — если бы признал себя виновным и пообещал: больше так не буду. Но я сказал: извините, таких бумаг подписывать не могу. Не стану плевать себе в лицо. Официально обвинили в антисоветской агитации и пропаганде. При желании это можно было приклеить любому — даже за анекдот. Но причина была серьезнее: мы собирались поменять все старое правление местного Союза писателей. Предстоял съезд, и мы хотели их "прокатить".
— А кто возглавлял союз?
— Валдис Лукс. Он был справедливым человеком, и его мы не думали убирать, но вот всех остальных… Из всех "заговорщиков" взяли меня одного — для острастки. Других обрабатывали в печати.
— Почему именно вас решили сделать козлом отпущения?
— Самый молодой, не в Союзе писателей, отец в Америке… Арестовали при забавных обстоятельствах. Работал я тогда в журналет «Литература ун максла», и меня отправили в командировку в Вентспилс. Как оказалось, для того, чтобы утром арестовать в тамошней гостинице… Полгода отсидел в КГБ, столько же — в Центральной тюрьме в ожидании суда. В 1963–м этапом отправили в Мордовию. К тому времени "оттепель" в стране кончилась, а в Латвии был классический неосталинский режим Арвида Пельше.
— Он тоже приложил руку к тому, чтобы вас выслали?
— Думаю, да. Но в первую очередь — наши старые достославные писатели. Вся эта компания, которую мы хотели убрать с руководящих должностей и избрать других… Однако справедливость в итоге восторжествовала. В 1965–м в лагере из газет узнал, что в состав правления и ревизионной комиссии избрали других — ни один из "сталинских орлов" не прошел.
— А кто тогда возглавил Союз писателей?
— Алберт Янсонс. Писатель посредственный, но человек справедливый. У него была безукоризненная для того времени биография: до войны был в коммунистическом подполье, сидел в калнциемских каменоломнях, воевал. И не в газете «Latvijas strelnieks» — был командиром артбатареи, ранен. Союз писателей потом хотел мне всячески помочь — не смог. В КГБ им объяснили: все ваши заявления мы просто выбросим в мусорный ящик.
— Кто с вами сидел в лагере?
— Это был лагерь для политических, а люди — разных национальностей, убеждений. Например, русские монархисты вообще не разговаривали с русскими социал–демократами. Позже привезли Андрея Синявского и Юлия Даниэля. С Юлием мы дружили, потом я гостил у него в Москве… Латышская компания тоже была пестрой: и старики, которых собрали в этот лагерь из Воркуты, Колымы, Джезказгана; и национальные партизаны, легионеры — те, кто получил по 25 и остался жив; и целая орава молодежи…
— Чем занимались?
— Изготавливали на заводе мебель: этажерки, ящики для телевизоров. А еще отмечали праздники, занимались спортом, музыкой. В общем, не унывали.
— Как вас встретили, когда в 1969–м вернулись?
— В Союзе писателей обнимали. Все понимали: мое дело — вопиющая несправедливость, сидел ни за что. Но только в 1989–м получил полную реабилитацию. А тогда устроиться никуда не мог, хотя предложения были. И в университет — читать курс латышского фольклора, и в Академию наук. Начал заниматься переводами.
— Можно ли было на них выжить?
— Кое–как. Приходилось и пустые бутылки из–под кефира сдавать…
— Печатали ли переводы?
— Печатали. А стихи — редко и с большими перерывами. Впервые — в том же году, как освободился. Потому что за границей из–за меня шум подняли, и, чтобы успокоить эмиграцию, напечатали стихи в газете. Но следующей публикации пришлось ждать пять лет.
— Во времена Атмоды в трибуны "Народного фронта" пошли многие из тех, кто до этого пел совсем другое. А вы то имели полное право бить себя кулаком в грудь. Почему не стали?
— Во второй половине 1980–х частенько бывал в Москве — входил в редколлегию журнала "Дружба народов", несколько лет представлял Латвию в Совете переводчиков при Союзе писателей СССР. Там бывали и семинары, и посиделки с литераторами из других журналов, часто возникали споры. Приходилось доказывать, почему нам нужна отдельная национальная квартира. Объяснил, что для нас первым делом это вопрос выживания, а мы тоже желаем жить… Потом пошла Атмода и все, что с ней связано.
Я, правда, при общем ликовании сказал, что за пение надо будет платить.
Лагерь научил видеть изнанку таких вещей. Потом приглашала община Народного фронта Саласпилса — выставить кандидатуру в Верховный Совет 4 мая. Но для выдвижения оказалось мало голосов. Я с облегчением об этом узнал. А позже отказался идти в политику. Там нужны другие люди — экономисты, юристы…
— Со времени ваших споров в "Дружбе народов" минуло больше 25 лет. Латвия давно независимая, а выживает куда сложнее, чем тогда. Почему?
— Есть латышская присказка: не бывает хлеба без корки.
— А что будет со страной еще лет через 50? Не окажутся ли латыши меньшинством среди китайцев, вьетнамцев, арабов?
— Все может быть. Ситуация для Латвии складывается неблагоприятная. Возможно, со временем, так сказать, выпрямится. Я не столь глубокий пессимист, чтобы махнуть на все рукой. Это моя земля, мой народ, и сердце за это болит. Посмотрим. Сейчас очень неясное время. И строить какие–то прогнозы невозможно…
Илья ДИМЕНШТЕЙН.
