Видео
В мире
Автор: Денис Драгунский, Gazeta.ru
Мне уже не раз приходилось слышать эту историю. Маленький мальчик приехал на дачу. Сидит он в комнате на подоконнике, и вдруг на стекло с наружной стороны садится бабочка. Мальчик хочет рассмотреть ее получше — прикладывает к стеклу два пальчика, раздвигает их и удивляется, что бабочка не увеличивается, как на экране айфона или айпада.
История забавная, невинно-милая, но вместе с тем ужасающая.
Она не о том, что весь мир теперь в гаджетах, все кругом такое цифровое и т.п. Она о том, что современные дети — да и взрослые тоже — потихоньку перестают отличать реальный мир от виртуального. Вещь — от ее изображения. Актера — от роли. В общем, факт от вымысла.
Факту не повезло. Факт — это одно из самых недолговечных изобретений человеческой мысли.
Хотя, разумеется, и слово, и понятие «факт», как и «фикция», существовало с древних времен. Есть два латинских глагола: facio — «делать» (в самом широком смысле) и fingo — «выделывать, вылепливать», происходящие от индоевропейских корней, первый из которых означает «устанавливать», второй — «лепить из глины».
Возможно, в некую уж совсем древнюю, «допраиндоевропейскую» эпоху это был один корень с неким весьма обобщенным значением «делания-устанавливания». Так или иначе, в латинском языке оба глагола применялись при обозначении изготовления вещей, но с существенной разницей: делать из металла — facio, делать из глины — fingo. Хрупкость глиняного изделия обусловила развитие значений этих слов: fingo стало обозначать «выдумывать, сочинять (небылицы)», в то время как facio означало делание всерьез.
То есть factum (факт) и fictum (фикцию) различали — вернее, старались различать. Потому что наряду со словом factus («сделанный», то есть вещественный, реальный) было и facticius («сделанный», то есть искусственный; так сказать, сфабрикованный). Но самое главное — все это различение шло на уровне здравого смысла, повседневной речевой практики. Так говорят, так все считают — значит, так оно и есть.
Что же касается факта как научной категории, то у него история куда более короткая — всего около 300 лет.
Торжество факта (проверенного, подтвержденного), который противопоставлен фантазии, началось с Фрэнсиса Бэкона, с его рассуждений о «призраках», туманящих человеческий разум, и, разумеется, с сенсационной книги «Предупреждение судьям» (1631 год). Автором ее был иезуит Фридрих Шпее фон Лангенфельд, незаурядный поэт и, как оказалось, выдающаяся фигура в развитии европейского разума и вообще миропонимания.
Шпее был назначен духовником и последним исповедником тех, кого инквизиция приговаривала к смерти за колдовство.
Выслушав исповеди двухсот «ведьм», он пришел к потрясшему его выводу: никаких ведьм на самом деле нет, а все полеты на метле и совокупления с дьяволом — это самооговоры несчастных женщин, сделанные под пытками и под диктовку. То есть это не только страшные сказки, но и порочные фантазии самих инквизиторов.
Рассказывают также, что страх таких оговоров сам Шпее испытал в молодости: некий старый инквизитор, желая пошутить над ним, привел его на допрос «ведьмы», и эта женщина по наводящим вопросам инквизитора тут же опознала в молодом священнике черта, с которым они летала на шабаш…
Кстати, недаром знаменитый принцип Томаса, сформулированный в 1928 году («если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям»), иллюстрируется именно судами над ведьмами:
если мы верим в выдумки о ведьмах, мы реально сжигаем на костре реальных женщин.
Это относится к любым социальным, культурным и этническим фобиям: вера в мифы о чьей-то злокозненности ведет к реальным погромам.
После публикации книги Шпее «колдовские процессы» в Европе пошли на убыль. Но эта книга стала не только гуманитарным, но и неким умственным рубежом; можно предположить, что до этих пор в обществе не было строгого разграничения факта и фантазии или оно существовало на периферии общественного сознания.
Торжество факта как некоего своеобразного «социально-мыслительного института» и даже фетиша, идущее далее через энциклопедистов к позитивистам, было поколеблено на рубеже XIX–XX веков глубинной психологией. Психоанализ убедительно продемонстрировал, что фантазийный внутренний мир как регулятор поведения не менее «фактичен», чем достоверные факты реальности.
Наконец, в 1935 году львовский микробиолог и историк науки Людвик Флек в своей книге «Возникновение и развитие научного факта» доказал, что пресловутый «объективный факт» есть не столько предмет исследования ученых, сколько продукт деятельности научного коллектива.
Каковы задачи, каков уровень развития науки, какова технологическая вооруженность, таков и факт.
Прекрасно помню свои чувства при чтении книги Флека. Это книга огромного обаяния, если так можно сказать о научном тексте. Обаяние здесь не только интеллектуальное, но и ценностное и даже эмоциональное: явственно ощущаешь, как подрагивают казавшиеся незыблемыми опоры объективности, реальности и фактичности собственного опыта.
Однако до конца ХХ века все эти проблемы были уделом сравнительно небольшой группы философов и науковедов.
Но те же самые философы в обыденной жизни вели себя как нормальные люди, не теряя критериев реальности — ни в политике, ни в быту. Ибо, как ни рассуждай о проекциях, фантазмах и динамике факта, бушующий огонь, мчащийся паровоз и оголтелый диктатор не перестают быть опасными для жизни.
Окончательный и массовый перевод факта из реального мира в виртуальный стал возможен только в средах интернета, хотя почву для этого подготовило телевидение. «Неверно, что ТВ показывает новости. Наоборот, новости — это то, что показывает ТВ. Неверно, что рейтинг политика отражает его популярность. Наоборот, популярность политика формируется его рейтингом». А уж что показывают и как делают рейтинги — потребителю информации это не докладывают.
Впрочем, таково следствие из упомянутого выше закона Томаса, сформулированного самим автором, замечательным социологом прошлого века: «Если люди считают кого-то великим — значит, он великий».
Конечно, нас коробит от политтехнологического цинизма телевизионной эпохи, однако в интернете дело обстоит еще радикальнее.
Впрочем, это очень старый разговор.
«Достовернее ли стала история, с тех пор как размножились ее источники? — иронически спрашивал Гончаров в своем «Фрегате «Паллада» (1862). Этот вопрос за десять лет до того задал знаменитый граф Уваров: «Конечно, источники истории, со времени открытия книгопечатания, размножились до бесконечности, критика сделалась настойчива и искусна, факты записываются тщательно до мелочей, но надежнее ли оттого их достоверность? Это положение вещей благоприятнее ли для разыскания истины?» (журнал «Современник», 1851, № 1).
Современность дает ответ определенный и резкий: нет!
К текстам и визуальным образам интернета в принципе неприменим критерий истины или вымысла: само размещение в интернете погружает предмет в воронку виртуальной реальности. В этой воронке чудовищным вихрем крутятся сведения и факты, сцепляясь и выстраиваясь в цепочки, которые распадаются так же быстро, как и возникают, и задача пользователя — решить, что с этим водоворотом делать, как его оценивать.
На любой аргумент, на любой линк можно дать огромное множество контраргументов и линков.
Теоретик медиа Маршалл Маклюэн писал о «мировой деревне», в которой живет человечество с того времени, как телевидение стало главным СМИ. Но тогда, в 1960-е годы, это была еще только метафора.
Сейчас, с появлением социальных сетей, значительная часть человечества превратилась в глобальную завалинку, во всемирную скамеечку у подъезда. Люди, упоенно и навязчиво водящие пальцами по экранам своих смартфонов и планшетов, — это размножившиеся до стомиллионных, а то и миллиардных чисел суеверные бабульки, верящие во всё для забавы и ни во что не верящие серьезно.
Парадоксальным образом высокие технологии возвращают людей в умственную древность.
В античность поздних веков, в эпоху конкурирующих культов и хрупких империй. В эпоху утонченной философии и столь же утонченного распутства, в эпоху жестоких деспотов и капризных толп народа, требующего хлеба и зрелищ. Говоря по-нашему — торгово-развлекательных центров.
Инстанция власти, диктующей единую и бесспорную истину, разрушена. Зато власть может легко управлять социальными сетями, вторгаясь в них и распространяя все новые и новые мифы — которые, как мы помним, могут иметь совершенно реальные, в том числе очень опасные, последствия.
Но упоение реальностью мифа позволяет о последствиях забыть или, хуже того, вписать их в миф. Это легко получается, когда дело идет о чужой крови.
Человек, упоенный сталинским, например, мифом, считает репрессии необходимыми, но никогда не примеряет их к себе. В своих фантазиях он — генерал МГБ.
Маленький мальчик пытается увеличить живую бабочку, водя пальчиками по стеклу.
Мальчики побольше играют в компьютерную игру, часами, сутками, месяцами только и делая, что убивая десятки, сотни, тысячи игрушечных врагов.
При виде ДТП или кровавой драки люди выдергивают из карманов смартфоны, чтоб заснять такой прикольный сюжет.
Дикторы телевидения говорят: «В результате ракетного удара ликвидировано не менее тысячи боевиков».
Видят ли они разницу между живыми людьми и картинками на экране? Не знаю.
Взрослые мужчины и женщины на вопрос: «Откуда вы знаете? Почему вы так считаете?» отвечают: «По телевизору сказали. В интернете было». Чувствуют ли они разницу между фактом и вымыслом? Не уверен, что они задумываются над этим.
Легче всего сказать: все! Факт умер, факт похоронен. Отплакали, отгоревали и дальше пошли, учиться жить в мире больших государственных мифов, маленьких личных фантазий и веселых пропагандистских песенок.
Не надо.
Манекены бывают очень красивыми. Красивéе, чем в жизни. Но на них не женятся.
