Видео
В мире
«Ведомости» взяли интервью у Александра Кулешова, на днях официально вступившего в должность ректора Сколковского института науки и технологий, сменив на этом посту отца-основателя Сколтеха Эдварда Кроули. Основанный в 2011-м, институт сильно отличался от прочих российских вузов, сюда принимают уже бакалавров. И что интересно – сталкивается здесь с теми же языковыми проблемами, что и латвийские вузы, только вместо латышского ректор жалуется на... русский.
– Когда говорят о Сколтехе, обычно добавляют: «...где растят инноваторов». В чем, по-вашему, разница между новациями и инновациями?
–Ни в чем. Дело ведь не в названии – это такая условность. Меня больше волнует другое: почему у нас эти самые инновации так туго идут? Что, у нас в стране денег мало? Да до фига. Посмотрите - сколько богатых людей! Нет духа предпринимательства! Возможно, потому, что у нас нет историй успеха. Возможно, потому, что нет гена предпринимательства. Это ведь не шутка – ученым-генетикам известно, что к предпринимательству у людей есть генетическая предрасположенность.
Англосаксы в Америке и Великобритании отличаются геном предприимчивости.
Посмотрите на франко-канадцев и на французов. Это ведь совершенно разные нации.
Сравните этих здоровенных мужиков из Монреаля, которые на хоккейной площадке заталкивают нападающего и защитника вместе с шайбой в ворота, и вот этих французов, которых ты видишь на Елисейских полях и в 16-м округе. На самом деле они разветвились по одному признаку в 1762 г. Кто уезжал в Америку? Те, кто был предприимчив, кто мог все поставить на карту... Это передается генетически.
– В таком случае чем вы занимаетесь – отбором людей с этим «геном» или этот «ген» вживляете, т. е. воспитываете?
– Воспитать ген нельзя – из собаки коровы не сделать. Другое дело, что иногда предрасположенность к наукам может сочетаться с геном предпринимательства. Вы знаете, что Билл Гейтс во времена учебы разработал блестящий алгоритм "сбора пирамиды", необходимый очень во многих компьютерных приложениях, что не могли долго сделать до него. Это была его первая и последняя научная статья (в прекрасном математическом журнале), написанная, кстати, на первом курсе. Думаю, если бы Гейтс не стал владельцем Microsoft, то оказался бы прекрасным математиком, может, не лучшим, но очень хорошим.
– Готовы ли крупные компании вкладывать в вас деньги?
– Российские? Думаю, что нет.
– Почему?
– Чтобы инновации были востребованы, нужна конкурентная среда. Это как в спорте высоких достижений. Если бегаешь стометровку за 11,5 секунды – бегай себе вокруг дома, если же за 9,9-9,85 - за тебя будут бороться все. Посмотрите, к примеру, как два авиагиганта - Boeing и Airbus - конкурируют за доли рынка. За доли! Для них жизненно важны инновации, связанные в том числе с энергопотреблением. Ведь каждая авиакомпания, закупающая самолеты, огромные средства тратит на керосин. Иногда экономия на топливе может стоить той самой доли выручки, что позволяет авиакомпании выходить в прибыль.
В Советском Союзе была конкуренция, она создавалась искусственно. Одну и ту же работу давали в параллель нескольким НИИ. Ужаснейшая конкуренция. Люди попадали в психушку из-за неудачных испытаний. Но отсутствие конкуренции очень невыгодно с точки зрения инвестирующей организации, с точки зрения государства. В конкуренции, и в конкуренции ответственной, где проигравший умножается на ноль, и рождается что-то действительно стоящее. Когда человек понимает, что у него есть в распоряжении ресурсы, но если он проиграет, то будет лично нести ответственность, и ответственность серьезную, тяжелую, он будет бороться за каждый процент эффективности. Вот в таких ситуациях и нужны инновации – как в спорте высоких достижений, когда идет борьба за долю секунды.
Но сам по себе факт отсутствия конкурентной среды, абсолютно уничтожает потребность в инновациях. Хозяину такой компании, генеральному директору, не нужны инновации – ему нужно уметь договариваться.
– Но ведь есть еще конкуренция глобальная, а глобальный рынок уже давно переделен. Шансы его изменить, кажется, равны нулю.
– Это и так, и не так. Приведу пример. Возьмем, например, нефтедобычу, весь мир монополизован. Две-три компании обеспечивают все софты для нефтедобычи - Schlumberger, Halliburton. Как туда войти? Представьте, приходит ко мне человек, скажем, профессор мехмата, и говорит: «Слушай, я сделал гидродинамику лучше, чем Schlumberger. Я показывал ее "Газпром нефти", я показывал в "Лукойле" – все говорят: "Слушай, старик, конечно же, лучше". Спрашиваю: "Возьмете"? - "Конечно же, нет». У наших людей есть глубокое непонимание, что для field engineer, который работает за своим компьютером, нужна система, а не отдельные, даже очень хорошие компоненты. Помните Райкина: "К пуговицам претензии есть?" Только что им с этой пуговицей делать? Им нужен полный workflow, который этот самый профессор им дать не может. А Schlumberger его дает. И на то, чтобы это сделать, они истратили порядка 15 000 человеко-лет.
– То есть полная безнадега?
– Нет, не безнадега. Мы много раз это проходили, надо с чего-то начинать. Я ему (профессору) объясняю, идите в Schlumberger. Предложите сделать плагин в их программный интерфейс как дополнительное средство – они ведь ничего не теряют, ничем не рискуют, а пользователь получает новую опцию...
– Но рынок ведь это не меняет?
– Меняет. Это только кажется, что рынок незыблем и на каждом направлении все поделено. А я вам напомню для примера лишь одно слово: AltaVista! Вы помните, что это? Никто не помнит, а ведь это известнейший поисковик, который был до Yahoo, до Google. И что с ним случилось? Он умер. А помните пейджеры? Новые технологии и компании, их реализующие, как кометы – появляются и исчезают. А McDonnell Douglas? Эта компания царствовала в авиации в середине прошлого века, когда никто и не знал о Boeing. Эти империи только кажутся нам вечными. На самом деле все меняется очень быстро. Давно ли все узнали о Цукерберге? Возможно, скоро мы узнаем о новых Бринах и Джобсах. Говорят, пессимист - это информированный оптимист. Попробую переформулировать: я - информированный, но оптимист.
– Почему же тогда у вас все преподавание идет на английском языке?
– Потому, что английский язык сегодня - язык науки и язык инженерии. Если ты свободно не владеешь английским, ты не в состоянии ни читать профессиональную литературу, ни профессионально общаться. То есть ты вычеркнут из информационного обмена. Причем даже просто читать - недостаточно. Ведь, несмотря на интернет, большинство профессиональной информации передается изустно. Помню, когда заканчивал мехмат, нам говорили: на самом деле настоящее образование вы получаете не в аудиториях, а в коридорах. И это была абсолютная правда. Наиболее интенсивное образование то, что получаешь в общении. Ты можешь 10 лет читать статьи, потом приехать на конференцию и понять, что на самом деле все наоборот, не так, как написано. Если у тебя нет возможности для общения - ты исключен из этого мира.
До войны таким языком был немецкий, потом стал английский. Принятый в научно-инженерном мире язык общения - это как погода на улице, не зависит от нашего желания. Знаете, у меня тесные многолетние отношения с Францией, могу подтвердить, что больших снобов в отношении языка, чем французов, вообще нет. Там ведущего на телевидении за англицизм могут запросто оштрафовать. Я не шучу. Французский, пожалуй, единственный язык, где слова «компьютер» нет, есть – L'ordinateur. Так вот, даже во Франции техническая среда сегодня абсолютно англоязычна. Впрочем, диссертации там защищают на французском, хотя можно и на английском.
– А защита у вас на каком?
– На русском. И я считаю это колоссальным упущением. Мы говорили об этом даже в аппарате правительства. Притом все сперва уверяют, что понимают нас и поддерживают, а заканчивают тем, что ничего поделать нельзя, ибо юридически это якобы противоречит Конституции.
