– Оперу. Я начал думать, что бы это могло быть. Обратил внимание на то, что в центре многих классических опер были очень сильные характеры и женщины необычной, яркой судьбы. Для меня было важно, чтобы в сюжете переплетались большое личное чувство и любовь к родине, любовь к своему государству. Это сюжет «Валентины». Я нашел, что она олицетворяет то мое внутреннее ощущение, которое я хотел передать, что она именно тот человек. И я ее знал, знал о каких-то подробностях ее жизни, касающихся Второй мировой войны, но многое открылось мне потом в разговорах с Валентиной Фреймане.

– Желание попробовать себя в оперном жанре формировалось у вас как-то постепенно или возникло вдруг?

– В 2008 году был объявлен конкурс на идею оперного либретто. И я решил подать эту идею. Я тогда об этом думал.

– Вы продолжаете традиции латышской оперы, или «Валентина» стоит особняком?

– Мне самому трудно об этом говорить. Могу сказать только, что я никогда раньше в своих сочинениях не прибегал к таким стилистическим перелетам. Я раньше почти никогда ничего не цитировал. В «Валентине» есть цитаты и из Шуберта, есть и еврейская народная песня, и цитата из Эмила Дарзиньша, и из Исаака Дунаевского, чтото даже из Шимановского есть. Какие-то разнообразные аллюзии стилистические. В этом отношении для меня это новое, но в конечном счете можно понять, что это все-таки я (смеется).

– Понимающий слушатель уловит, что это латышская опера?

– Думаю, да. Я думал, какая классическая музыка позднего романтизма писалась в то время. Это очень интересно. Какие имена звучали, когда в 1940 году началась первая оккупация и потом немецкая оккупация? Янис Иванов и Петерис Барисонс – великие латышские классики. И я думаю, что кое-что в моей партитуре перекликается с их музыкой. При том, что Иванова я знал лично как студент. Я думал о нем. В тот момент, в 1940 году, он писал симфонию «Атлантида». Это как раз тогда. Я очень много думал об этом, и я чувствовал, что интуитивно это входит в меня.

– А вы обсуждали в разговорах с Валентиной Фреймане момент совпадения названия симфонии Яниса Иванова «Атлантида» и книги ее воспоминаний – «Прощай, Атлантида!»?

– Нет, об этом мы как-то не говорили. об этом я подумал уже позже. Но не только симфония Иванова, но и кантата Барисонса «Brīnumzeme» («Земля чудес»), под которой подразумевается Атлантида и в которой все кончается этим словом – Атлантида.

– Выбор сюжета характеризует. Один человек выбирает для музыкального произведения сюжет и делает его героем Герберта Цукурса, в личной судьбе которого также как и в судьбе вашей героини преломляется судьба Латвийского государства. Другой человек выводит на сцену Валентину Фреймане. В чем тут различие?

– Из-за своей занятости в последние полгода я очень мало, что видел. Не видел я и мюзикл о Герберте Цукурсе. Поэтому я не могу об этом судить. Я только думаю. Подходит ли такая тема для мюзикла? Это очень сложная, очень объемная тема. Это тоже такого трагизма, такой страшной судьбы человек. Может ли это решаться в жанре мюзикла? Для искусства – как предмет исследования – чем больше противоречий, чем больше катаклизмов, непонятных и даже иррациональных моментов, тем лучше. Автору есть над чем поработать. Валентина сама говорит о том, что не видела страшных моментов. Судьба ее всегда берегла. Она была тут где-то, но эти страшные моменты – гибель семьи и близких, не происходили на ее глазах. И это, может быть, спасло ее. Я воспринимаю Валентину как одну из самых гармоничных и теплых натур, с каких мне доводилось знать. И не дай Бог, конечно, пережить кому-то такое, что пережила она.

– И все же момент личного выбора. Вы выбрали Валентину, а кто-то выбирает Цукурса. Чем это определяется?

– Не знаю, можно выбирать и то, и другое...

– Вам же не пришло в голову про Цукурса написать?

– Ну, я хотел про женщину написать (смеется). Есть очень разные произведения. Главное, как решать. Есть «Гибель богов» Висконти. Кстати, Валентина, первой показала мне этот фильм. Есть фильм про Муссолини, есть фильм про Сталина, есть сокуровские фильмы о Гитлере, Ленине, японском императоре. Главное, что из этого получается, как на это посмотреть? А выбор, не знаю, можно писать о Пол Поте.

– Самый трагический музыкально и драматически момент в вашей опере?

– Может быть, это тот момент, когда мама заставляет Валентину остаться дома и не идти вместе с ними в гетто, потому что в принципе ясно, что там будет. Может быть, это такой переломный момент, с которого Валентина начинает жить отдельной судьбой, отдельной жизнью от своей семьи. Уже никого из них она никогда не видела.

– А встреча с отцом?

– Этого в опере нет.

– О сотрудничестве с режиссером Виестуром Кайришсом. Были ли моменты столкновения, противоречия между музыкой и тем, что режиссер хотел из нее вытащить или, наоборот, вложить в нее?

– Я очень доверяюсь Виестуру, как своему близкому другу, с которым я много лет вместе работал, и в театре и в кино. Я пизнаюсь, что я не все еще видел. Завтра (сегодня – Ves.lv) начинаются большие репетиции, когда будут сопоставляться оркестр и действие. Тогда я все увижу. Мы много работали вместе с Виестуром. Я не мог представить другого человека, с которым я хотел бы как с режиссером это воплотить.

– Слышал, что иногда вы работаете в большой спешке. В этой музыке все закончено или вы готовы вернуться к ней в дальнейшем?

– Никогда не бывает так, что все готово. Я даже в своих старых произведениях, которые уже известны, нахожу то, что мне хочется улучшить. Я такой. У меня не прекращается процесс до последнего. А что касается спешки, то, действительно, это было очень объемно – два года моей жизни с некоторыми остановками, стопами, перерывами на какие-то другие работы. Партитура «Валентины» оказалась на одну треть больше, чем планировалось, чем я когда-либо мог предположить – думал будет 550 страниц, а оказалось 740, и соответственно клавир. Для меня это огромная энергия, которую надо было найти в себе даже в последние месяцы. Я рад команде. Без них я бы не справился.

– Следуя пушкинскому критерию: «Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?», довольны ли вы результатом своей работы?

– Я не могу судить, потому что...

– Внутреннее чувство вам должно подсказывать.

– Внутреннее чувство такое, что кое-что там удалось (смеется).

– Спасибо.