Владимир Пастухов: «Существует ли русский «культурный код»?»

Привычка возвращаться

У русской истории есть проблема: она постоянно возвращается в одну и ту же наезженную колею. Точнее сказать, у самой истории никакой проблемы, конечно, нет: она как текла, так и течет по ей одной ведомому руслу. Проблемы возникают у тех, кто пытается эту историю интерпретировать с рациональных, то есть "европейских" (в иной формулировке - "западнических") позиций, полагая, что у русской истории есть скрытая цель, и состоит эта цель в том, чтобы Россия стала, наконец, "Европой".

Тут надо заметить, что русская история часто играла со своими толкователями в кошки-мышки, время от времени демонстрируя очевидное желание быть-таки похожей на Европу. Однако каждый раз после этого заигрывания оказывалось, что надежды "западников" были иллюзорны, и Россия возрождалась, пусть и в каком-нибудь совершенно новом обличье, но обязательно как самодержавная империя.

Русский код

Эти уходы-и-возвраты будоражили воображение многих поколений исследователей России, начиная от авторов знаменитых "Вех" и заканчивая легендарным Ричардом Пайпсом. Тем не менее, объяснить их толком так пока никому и не удалось. Так или иначе, все объяснения сводятся к гипотезе о существовании некоего несменяемого русского "культурного кода", который, как матрица некоего исторического ДНК, снова и снова воспроизводит одну и ту же комбинацию экономических и политических элементов. Впрочем, у этой гипотезы ровно столько же противников, сколько и сторонников.

И все же, если принять существование "русского кода" как некоторую гипотезу, то следует признать, что русская культура так или иначе определяет границы возможных на данном этапе экономических и политических изменений, жестко отсекая все то, что выходит за рамки сложившейся культурной парадигмы.

Таким образом, если кто-то хочет добиться в России на практике действительно масштабных преобразований, то он должен позаботиться в первую очередь об изменении ее "культурного кода" и создать тем самым основания для более глубоких и более устойчивых изменений в экономической и политической системах. Иными словами, из всех видов революций культурная революция продолжает оставаться для России наиважнейшей.

Секвенирование русского генома

Идею этой статьи, причем достаточно давно, подсказала мне подвижническая деятельность Андрея Сергеевича Кончаловского. Он многие годы является энергичным лоббистом идеи расшифровки "русского культурного кода", с моей точки зрения, совершенно справедливо полагая, что без основательной "культурной генной инженерии" (в его терминологии - "культурной индоктринации") решить стоящую перед российским обществом задачу модернизации всех сторон ее многогранной жизни будет непросто.

Кончаловский приложил немало усилий для того, чтобы обнаружить и озвучить базовые, по его мнению, характеристики русского "культурного кода". Вслед за Харрисоном, Хантингтоном и другими западными представителями "цивилизационной" исторической школы он выводит их (характеристики) из специфики "крестьянских обществ", обозначая, прежде всего, особенности социального поведения: короткий радиус доверия между членами общества за пределами семьи, низкий уровень социальной ответственности и так далее.

Отдавая должное этим и другим особенностям социального поведения, я, однако, полагаю, что еще большее и основополагающее значение в структуре русского "культурного кода" играют особенности русского мышления, которые, возможно, и предопределяют вышеуказанные социальные нормы и стереотипы. Русская ментальность определяет русскую социальность, и уже по одному этому заслуживает самого пристального внимания.

Логика русского мифа

Конечно, русская ментальность не первый раз оказвается в центре внимания общественности. Как правило, дискуссии о "русском характере" активно разворачиваются, когда Россия переживает какой-нибудь крупный исторический катаклизм. Больше всего об особенностях русского менталитета говорили и писали непосредственно до и сразу после большевистской революции. Тогда же всерьез заговорили и о мифологичности русского сознания.

Собственно говоря, ничего дурного в мифологическом сознании нет: это та отправная точка, с которой начинали все народы мира. Просто не все на ней задержались так надолго, многие все-таки пошли вперед, осуществив в основном (но нигде полностью) переход от мифологического к логическому сознанию.

В России этот переход не задался. Неразвитость логического сознания, нелюбовь к размышлению и даже боязнь размышлений, догматизм и начетничество - вот те родовые признаки русской ментальности, которые отмечали многие представители русской исторической и философской школ на рубеже XIX и XX веков. Весьма симптоматично, что сегодня интерес к этой проблеме снова растет, это видно даже из беглого анализа публикаций по теме и по дискуссии в интернете.

У мифологического сознания, как у исторически первой формы мышления, имеются свои уникальные черты. Среди прочего его отличают образность, непосредственность и чувственность. Человек, находящийся во власти мифологического мышления, не рассуждает, его представления об окружающем мире и о себе возникают как бы сразу, в готовом виде, в формате не тронутых логическим анализом образов.

Эти образы настолько свежи и непосредственны, что человек затрудняется провести четкую границу между реальностью и ее отражением в собственном мозгу. Для "человека мифологического ("homo mythical") его представления о реальности - это и есть реальность. И наоборот, реальность - это всего лишь его представление о ней. Об этом стоит помнить всем тем, кто так удивляется эффективности государственной пропаганды в России. Переживания русского человека поэтому всегда очень эмоционально окрашены (ему вообще свойственна высокая эмпатия - способность к сопережеванию), потому что напрямую завязаны на чувственное восприятие и интуицию, а не на "сцеженный" через сито логики опыт.

Именно "непереваренная" мифологичность, не замещенная логическим мышлением, и предопределила, по моему мнению, многие базовые свойства "русского характера". Отечественные историки и философы проделали за 100 с лишним лет, минувших с того дня, как Тютчев вынес свой приговор, огромную работу по кодификации черт "русского духа". Поэтому, не претендуя ни на полноту, ни на новизну, остановлюсь только на тех трех его "сквозных" свойствах, которые сегодня мне каждутся главными: фатализм, алогизм и релятивизм.

Конечно, речь не идет о чем-то исключительном, что свойственно только русскому народу и отсутствует в характере других народов. Дело, скорее, в пропорциях и соотношениях, которые и делают русскую культурную парадигму уникальной.

Фатализм

Мне уже приходилось писать о фатализме, который, по моему мнению, является как источником уникальной несгибаемости русского духа, так и причиной многовековых хронических болезней России. Русский фатализм имеет, безусловно, религиозные "православные" корни. Но он также сформировался и как следствие "усвоения" русским народом своего непростого и противоречивого исторического опыта. Русский человек верит в предначертанье больше, чем в себя.

Поскольку в существенной степени мифологическом русском сознании представления о мире формируются в значительной части подсознательно и "вплывают" в область сознательного в виде практически готовых и плохо поддающихся изменениям образов, то для этого сознания характерно аналогичное восприятие мира, как чего-то статичного, раз и навсегда данного, и потому почти целиком детерминированного.

Русские - фаталисты вдвойне, когда речь заходит об общественной и политической жизни. Они асоциальны, потому что им априори чужда мысль о том, что они могут на что-то влиять в собственной стране. Именно поэтому им глубоко безразлична политика, участие в которой они принимают спорадически и бестолково. Это, однако, не значит, что русские пассивны вообще. Отнюдь, но русский человек не видит обратной связи с окружающим его политическим миром, ему не интересны партии, выборы, политическая борьба. Он как бы знает заранее, что его обманут, и привык принимать этот обман как должное.

Русский фатализм – особого рода. В отличие от восточного фатализма, он является не созерцательным, а деятельным. Русские – "активные фаталисты". Они не ждут милости от природы, а всегда готовы отнять у природы все, что можно, и даже то, что нельзя. Как следствие, русский фатализм – бунтарский, он не усыпляет, а будит. Он заставляет русских людей идти все время вперед, не огладываясь и не рассуждая. Это позволило русским колонизировать огромные, не очень приспособленные для нормальной жизни пространства, создать на этих просторах империю и отстоять ее независимость в бесчисленных войнах.

Однако русский фатализм бесполезен "в быту". В России строят "на авось", но Россию нельзя "на авось" обустроить. Русские, будучи людьми деятельными, не являются при этом людьми действия. На это обращал внимание еще Горький, воочию наблюдавший за повседневностью русской революции в Петербурге.

Русским плохо даются осознанные и продуманные исторические действия, зато они способны совершать великие исторические поступки. Ни одна реформа в России не была успешно доведена до логического конца, зато революции и войны прославили русских навеки. Русские легко идут на смерть и подвиг, но организация своей повседневной жизни представляется им неразрешимой задачей.

Алогизм

Русское мышление парадоксально. В рамках сохранившегося мифологического мировосприятия русский человек обладает уникальной способностью не просто высказывать одновременно два взаимоисключающих утверждения, но еще и не испытывать при этом никакого душевного дискомфорта. Оруэлловский мир, который, как известно, есть война - это и есть русский мир. Для русского человека говорить одновременно о том, что белое - это черное, и о том, что черное - это белое, в принципе нормально.

Русский слух не режет, когда по одному каналу государственного телевидения говорят, что ставший знаковой фигурой российской политической жизни юрист Сергей Магнитский умер в тюрьме случайно от незамеченной болезни, а по другому сообщают, что он был убит в этой же тюрьме американскими шпионами. То, что тюрьма была русской, тем более никого не смущает. В России такие вещи легко пропускают мимо ушей как еще один парадокс русской жизни.

Благодаря алогизму сознания люди довольно сносно выживают в круге "двоемыслия" и "двоесмыслия" русского бытия, где рядом сосуществуют две правды, две морали и два закона - "писанный" и "понятийный". Вообще русские от природы весьма диалектичны, они легко схватывают любое взаимопроникновение противоположностей. Ментальная гибкость на протяжении многих веков позволяла им приспособиться к самодержавной диктатуре (неважно, как она себя именовала) и при этом не сойти с ума.

Есть мнение, что русским плохо дается формальная логика (такое утверждение можно часто встретить на Западе или в среде русских "западников"). Думаю, что это ошибочная точка зрения, русские прекрасно владеют формальной логикой и с успехом применяют ее, но только в прикладных целях: доказательство лежит под рукой в виде Империи на одной седьмой части суши (а было и больше). Но они научились со своей формальной логикой "договариваться" и выключать ее "из оборота", когда она мешает их адаптивным способностям.

К сожалению, такие адаптивные механизмы хорошо работают на коротких и средних дистанциях, но в долгосрочном плане они приводят к необходимости постоянных болезненных революционных коррекций. И тогда в конце происходит то, что Виктор Черномырдин, - один из самых парадоксально мысливших и говоривших деятелей посткоммунистичепской России, - называл: "Никогда такого не было, и вот опять..."

Релятивизм

Поскольку в мифологическом сознании представление о мире и сам этот мир совпадают, то русским тяжело дается усвоение того, что же такое "объективная истина". В глубине души многие русские искренне сомневаются в ее существовании. Субъективное мнение русского человека о реальности и есть для него сама реальность.

Обратной стороной субъективизма русского сознания является его мечтательность. Русская фантазия имеет огромный простор для полета, так как гораздо меньше, чем у других европейских народов, прошедших через муштру логического восприятия мира, ограничена чем-то внешним. Практически она ничем не ограничена, кроме внутренней интенции. Русский человек способен истово поверить в сказку, особенно обращенную в будущее (об этом много писал Николай Бердяев). Вся история с русским коммунизмом - наглядное тому подтверждение.

К сожалению, мечтательностью русского народа можно легко воспользоваться, его ничего не стоит обмануть, потому что он внутренне склонен схватиться за любую фантазию, за самую что ни на есть разухабистую небылицу, и поверить в нее истово, практически религиозно. При этом свойственное русским "двоемыслие", о котором шла речь выше, проявляется в этом случае в особой извращенной форме. Даже зная о том, что некое утверждение есть, если и не ложь, то уж точно фантазия, русские обладают поразительной способностью полностью вытеснять из своего сознания в глубокое подсознание это неудобное знание. Только в России можно встретить так много людей, которые сначала лгут, а потом искренне верят в то, что ими же придуманная ложь есть правда.

В конечном счете, все это нашло свое лингвистическое воплощение в разделении понятий "истина" и "правда", практически невозможном в рациональной Европе и считающееся труднообъяснимым. Ничего трудного здесь нет. Правда - это субъективная истина, которая вполне может быть и ложью, но это не имеет никакого значения, если есть субъект, готовый в нее поверить.

Русская ментальность и русская социальность

Особенности русской ментальности во многом предопределяют те особенности русской социальности, которым так много внимания уделяет Андрей Кончаловский. Как мне кажется, одно достаточно легко выводится из другого. При этом именно фатализм является тем стержнем, на который нанизывается все остальное.

Фатализм делает русских эгоистами и сокращает до минимума пресловутый "радиус доверия" между людьми. Сомневаясь в значимости своих собственных индивидуальных действий, русские уж совсем ни во что не ставят действия коллективные. Они демонстрируют вопиющее нежелание вступать в кооперацию друг с другом. В любом совместном общественном начинании они будут "тянуть одеяло на себя". На это свойство русского характера неоднократно обращал внимание философ Иван Ильин. Для русских нет более чуждой им идеи, чем идея самоограничения и идея сотрудничества. Воля, а не свобода – вот их идеал.

Далее фатализм делает русских заложниками перманентного кризиса доверия. "Некооперативность" заставляет их видеть в окружающих исключительно помеху, а не средство для достижения цели. Многие русские полагают, что справедливость существует только в сказках, что если ты не обманешь первым, то тут же станешь жертвой обмана, если не оттолкнешь локтем ближнего, то будешь затерт толпой. Русское общество - это поле очень жесткой и даже жестокой конкуренции.

Наконец, фатализм делает бессмысленным формирование чувства персональной ответственности. Какую ответственность может нести человек за то, что предрешено, что все равно нельзя изменить? Как все, так и я, какой со всех спрос, такой и с меня. Концепт человека-винтика в этом смысле очень русский.

Столкновение культурных парадигм

Эти свойства русского характера сами по себе ни хороши, ни плохи. Его (харктера) недостатки являются продолжением его достоинств, и наоборот. Все те же фатализм, алогизм и релятивизм позволили русским создать цивилизацию там, где у других народов давно бы опустились руки. Но эти же свойства обрекают эту цивилизацию на очень непростое, непрямолинейное развитие с вечными катаклизмами и хождениями по историческому кругу. К сожалению, как это часто бывает в жизни, плохое невозможно просто взять и оторвать от хорошего.

С одной стороны, существующая культурная парадигма накладывает очень существенные ограничения на выбор сценариев исторического развития России. Многое из того, что в Европе кажется естественным, по этой причине в России невозможно себе представить. С другой стороны, в такой неизбалованной культурными переменами стране как Россия даже самые минимальные культурные подвижки могут привести к немыслимому, фантастическому сдвигу социальных и политических пластов, открывая перспективы, которых сегодня никто не видит.

Если не баловать организм антибиотиками, то применение их в критической ситуации может оказаться очень эффективным. Небольшая подвижка культурной парадигмы в России на рубеже XIX и XX веков привела социальному взрыву такой мощности, который поменял не только Россию, но и весь мир (безусловно, это перемены были очень неоднозначны).

Конечно, культура - вещь очень консервативная, и изменения в ней происходят крайне медленно и уж точно не под заказ. Но, как показывает история других народов, да и история России тоже, подвижки время от времени случаются. Иначе Европа всегда оставалась бы такой, какой ее увидел Атилла. К сожалению, изменения эти, как правило, происходят неожиданно и скачкообразно. Люди, живущие на вулкане догадываются, что он рано или поздно проснется, но никогда не знают точного времени. О столкновениях культурных платформ мы знаем еще меньше, чем о движении тектонических плит Земли...

Что хорошо немцу, то русскому смерть

Для большинства честных и мужественных людей, искренне желающих видеть Россию свободной и современной, где "каждый правый имеет право на то, что "слева" и то, что "справа"", любой разговор о "русском характере", о "русском культурном коде", то есть об особых свойствах русской культуры и в целом о ее детерминирующей и ограничивающей роли в русской истории есть, как это ни странно, очень сильный раздражитель с ярко выраженной отрицательной коннотацией.

Вряд ли это поспособствует скорейшему преобразованию России.

Мы привыкли читать Лескова с Востока на Запад, с сожалением относясь к бедному "немцу", который может и умереть от того, что для русского хорошо. Увы, но слова Лескова с тем же успехом можно прочесть и с Запада на Восток: то, что немцу хорошо, может для русского оказаться весьма плохо. Проблема "западников", которые, я полагаю, совершенно искренне радеют за европейский выбор России, возможно, состоит в том, что, с одной стороны, хоть они еще только призывают Россию сделать "европейский выбор", но ведут они себя при этом так, будто Россия этот выбор уже давно сделала и является обыкновенной европейской страной, только что-то недопонимает.

К сожалению, на "европейском пути" между точкой выбора и пунктом назначения лежит огромная дистанция, которую надо преодолеть, сообразуясь с реальным, а не вымышленным культурным рельефом. Иначе можно врезаться в какой-нибудь незамеченный исторический склон и разбиться насмерть. И хоть насчет постижения России умом я бы с Тютчевым поспорил, но в вопросе применения к России общего аршина, я, пожалуй, готов с ним согласиться. Может быть, Россия и придет в Европу (я хотел бы в это верить), но это будет какая-то другая, ее собственная Европа, очень не похожая на ту, которую держат за образец русские "западники". И придет она туда очень извилистым, непростым и нескорым путем (и Путин, кстати, - это даже не булыжник, а малюсенькая щербинка на этом пути).

Русские "западники" хотят убедить русский народ в полезности европейских ценностей, надеясь на его рациональный выбор. Учитывая описанные выше ментальные особенности этого народа, сторонникам "теории рационального выбора" придется очень долго ждать. Русский народ, как женщину, надо не убеждать, а впечатлять. Иначе получится как у Сергея Довлатова: можно долго рассказывать русскому народу о его прекрасном европейском будущем, приводить разумные доводы, делать экономические выкладки, рисовать таблицы и графики и, в конце концов, обнаружить, что ему просто противен тембр твоего голоса...

Владимир Пастухов – доктор политических наук, научный сотрудник колледжа Сент-Энтони Оксфордского университета.