Видео
В мире
Возможно, наступающий 2018 год впоследствии назовут «одним из предвоенных лет», как были таковыми названы последние 1930-е. Во всяком случае, признаки того, что разрешение существующих глобальных, региональных, а затем и национальных противоречий будет происходить по силовому пути, наличествуют, что называется, в полный рост.
В такой турбулентной среде невозможны «предсказания» - то есть, любые модели начинают работать все хуже и хуже, в объективную картину происходящего в такие моменты вмешиваются субъективные и даже частные факторы, которые в обычной обстановке играют очень незначительную роль. Кроме того, начинает расти роль личности в истории — которая становится значимым фактором именно в моменты разрушения стабильной объективной картины происходящего. Личность из субъективного фактора превращается в фактор вполне себе объективный.
Для России жизненно необходимым становится фактор борьбы за европейский рынок газа, от исхода которой зависит существование нынешнего режима.
Россия за последние почти 30 лет скатилась из передовых развитых стран мира, каковой она была как часть Советского Союза, на уровень развивающихся стран, причем динамика обрушения с каждым годом набирает обороты, что даже на бытовом уровне нашло свое отражение в саркастическом «поиске дна», причем мы понимаем, что в существующей парадигме у этого поиска нет конца — падение продолжается несмотря на все отчеты правительства и президента.
Моноэкономика, созданная в стране, выстроила для нашего развития узкий коридор, в пределах которого и ведется вся политика властей, как внутренняя, так и внешняя.
Именно поэтому борьба за рынки сбыта становится определяющей для правящего режима, так как созданная модель в случае поражения в борьбе за рынки практически немедленно приведет к краху не только самого режима, но и государства в целом. Без внешних валютных поступлений современная Россия не в состоянии даже обеспечить себя продовольствием, причем даже то продовольствие, которое производится в самой России, не гарантирует того, что оно способно прокормить население страны.
Скажем, бизнес-модель зернового рынка, существующая сегодня, ориентирована на экспорт, а это в свою очередь, привело к тому, что в России катастрофически недостаточно элеваторных мощностей для хранения зерна. Из заявленных 118-120 млн тонн мощностей хранения в реальности элеваторные мощности составляют всего 35 млн тонн, остальные — склады напольного хранения.
То есть, даже высокий урожай не гарантирует нас от голода в случае проблем с импортом продовольствия: у нас попросту негде его хранить. В бизнес-модели, ориентированной на массированный вывоз зерна на экспорт, такой подход вполне оправдан: зерно через перевалочные склады перегружается в порты, откуда идет на внешний рынок. В такой модели хранение всего урожая не требуется. Однако в модели схлопывания внешних поставок отсутствие мощностей хранения автоматически приводит к голоду.
Аналогичные или похожие примеры и в других секторах аграрной отрасли. Про промышленность и говорить нечего: разорванные кооперативные цепочки не только не восстановлены, а разрушены зачастую до основания. Зависимость от импортного сырья, комплектующих, расходных материалов тотальна. Вывод неутешителен: безо всякой войны сокращение валютных поступлений приведет к коллапсу всей экономики, можно лишь строить прогнозы, какие отрасли схлопнутся первыми, какие пойдут второй очередью. И как быстро будет протекать этот процесс.
Газовый рынок наиболее уязвим в силу специфики этого товара.
Он привязан не только к инфраструктуре транспортировки, но у него и довольно сложная система самих поставок, учитывающая сезонный фактор, требующая резервирования значительных объемов газа, а также непростая схема планирования добычи, исходя из необходимых объемов его поставок потребителям. Уже поэтому уязвимость рынка газа как для поставщиков, так и для потребителей существенно выше, чем, к примеру при поставке нефти или угля. Долгосрочное планирование и неукоснительное выполнение контрактных обязательств, создание сложной системы транспортировки, повышенные риски на транзитных территориях и узлах — одна из особенностей этого рынка.
Кроме того, газовый рынок опять же в силу специфики товара имеет несколько систем ценообразования: отдельно для контрактных трубопроводных поставок, отдельно для контрактов поставки сжиженного природного газа (СПГ), отдельно для спотового рынка разовых продаж.
Естественно, что в таких условиях предсказуемость рынка становится важнейшим элементом любой стратегии, и ошибка в прогнозах может носить совершенно катастрофический характер.
Такая ошибка, точнее, даже просчет, была допущена всеми игроками на традиционном рынке природного газа, которые недооценили эффект «сланцевой революции» в США.
Она, революция, стала мощным дестабилизирующим фактором как на газовом, так и нефтяном рынках, что резко обострило и даже ожесточило борьбу ведущих производителей и нефти, и газа (но газа в первую очередь) на ключевом мировом региональном рынке — европейском.
Фактически все события на периферии Европы, начиная с конца нулевых годов, так или иначе, но связаны с борьбой за передел европейского газового рынка. (Не только газового, конечно, но борьба на нем носит наиболее ожесточенный характер). Экономические методы в такой ситуации не работают, поэтому в ход пошли действия силовые, боевые и военные. Все ключевые производители нефти и газа, критически зависимые от сохранения своей доли на европейском рынке, так или иначе, но включились в начавшуюся периферийную войну, которая идет по периметру Европы — Северная Африка, Ближний Восток, Восточная Европа и Северная Европа.
Арабская весна, война на Украине, сирийская война, война в Ираке, назревающие события в Ливии, Египте, Судане, идущая уже сейчас война в Йемене, борьба вокруг двух Северных потоков, сдача российской акватории Баренцева моря, крах Южного потока и провал проекта Турецкого потока, сложная судьба Южного газового коридора ЕС, раздел Каспийской акватории, ряд особенностей афганских событий — все эти конфликты отчетливо пахнут газом. Естественно, как и любой конфликт, каждый из них обусловлен целым рядом факторов, как внутренних, так и внешних, но объединяет их во многом именно газовая война за европейское направление.
Это общий, самый рамочный обзор контекста происходящего. Теперь есть смысл сузить его до России.
2.
Если события заставляют проектировать войну, как единственный способ разрешения имеющихся противоречий, то следует понимать, какие цели вы намерены преследовать в ходе войны — ограниченные или «весь комплект».
В зависимости от целей существует два типа войн: прямые и непрямые. Прямая война — открытое столкновение с противником, она ведется, как правило, до поражения одной из сторон или обеих вместе. У прямых войн редко бывает исход «вин-вин», обычно они заканчиваются вариантом «луз-луз» или «вин-луз». Кто-то почти обязательно проигрывает, а то и оба, так как прямая война ведется на истощение, истребление или разрушение противника. Или всё вместе сразу.
Политическая цель прямой войны — капитуляция противника и принуждение его к выполнению условий победителя. Чем более истощен и разгромлен побежденный, тем выше гарантии исполнения им воли победителя.
Но за полноценную победу приходится платить и полной мерой. Достичь победы в прямой войне сложно, затратно, и зачастую баланс прибылей и убытков в такой войне даже для победителя находится в «красной зоне».
В общем, никто не любит прямых войн, их ведут от жестокой необходимости, и хотя они очень нравятся безмозглым зомби-патриотам, если есть возможность избежать прямого столкновения — эту возможность используют и решают задачи как-то иначе.
Непрямые войны в этом смысле выглядят более предпочтительнее. Целью непрямой войны является шантаж противника.
Вы создаете ему проблему и предлагаете свое решение в обмен на что-то очень вам нужное. Искусство непрямой войны заключается в том, чтобы создать проблему своему противнику настолько быстро и настолько критическую, чтобы он не успел ни отреагировать, ни обдумать внезапно возникшую угрозу, а сразу перешел к стадии принятия ваших условий.
Непрямые войны хороши тем, что даже слабый противник может решать с их помощью проблемы, вынудив более сильного пойти на свои условия. Конечно, здесь нужно «чуять берега» и не вынуждать своего противника терять лицо, но в целом такая война больше похожа на дипломатию, чем на героические махания шашкой. Самые успешные непрямые войны скучны и незаметны для внешнего зрителя, но они же являются высшим пилотажем для любого серьезного политика.
Сильные страны тем более любят непрямые войны, так как с их помощью решается сразу множество сопутствующих задач или по крайней мере, они существенно продвигаются, создаются новые заделы для решения новых перспективных задач. При этом ресурсно сильная страна может позволить себе ведение целой цепи непрямых конфликтов, реализуя региональные и даже глобальные проекты.
Ну, и теперь о России и о газовой войне за европейский рынок.
Положение, в котором находится страна, можно назвать критическим. В чем критичность положения? Чтобы понять, немного скучных цифр.
Поставки российского газа в Европу (всего, в млрд кубометров)
2012 138,8
2013 161,5
2014 146,6
2015 158,6
2016 178,3
2017 126,3 за 8 месяцев (190 ожидаемо за год)
Увеличение потребления газа европейцами связано с несколькими факторами, но главный — снижение его цены. В 2012 Газпром отчитался о средней цене в 299,8 евро за 1000 кубометров, в 2016 она составила 159,0 евро. Снижение — почти в 2 раза.
Это не отменяет тенденцию, согласно которой Европа взяла курс на диверсификацию поставок и на ускоренное развитие альтернативной энергетики, здесь речь идет о текущей конъюнктуре и только.
При этом Газпром (и соответственно, Кремль) рассматривают украинский транзит как угрожаемое направление с недопустимо высокими политическими рисками, поэтому строительство обходных маршрутов вокруг Украины является ключевой задачей для удержания доли на рынке и создания задела для ее расширения.
Транзит газа через территорию Украины составил:
2012: 84,3 млрд кубометров (61% всех поставок Газпрома в Европу)
2013: 83,7 млрд кубометров (52,2%)
2014: 62,2 млрд кубометров (42%)
2015: 67, 0 млрд кубометров (42%)
2016: 82,2 млрд кубометров (46%)
2017: 85,5 млрд кубометров на текущий момент (93 млрд ожидаемо) (49%)
Провал 2014-15 гг. — известные события на Украине и те самые политические риски, которые так пугают Газпром и Кремль.
Понятна задача, которую должен решить Газпром: к началу 2019 года (когда закончит свое действие текущий транзитный контракт с Украиной) необходимо запустить маршруты обхода Украины, которые по своей мощности способны будут заместить украинское направление. Естественно, что никто не станет завинчивать вентиль на границе с Украиной, но новый контракт на транзит через ее территорию можно будет заключать на условиях Газпрома, причем максимально комфортных для него.
Проблема заключается в том, что у Газпрома нет резервов на уже действующих газопроводах: Ямал-Европа и Северный поток-1
СП-1 загружен уже почти на всю проектную мощность в 55 млрд кубометров:
2013 23,8 млрд кубометров (43% от проектной мощности)
2014 35,5 млрд кубометров (65%)
2015 39,1 млрд кубометров (71%)
2016 43,8 млрд кубометров (80%)
2017 49 млрд кубометров (ожидаемо по январь-майским показателям) (89%), при этом последние месяцы загрузка СП-1 составляет даже выше проектных показателей.
Говоря иначе, у Северного Потока-1 нет резерва по мощности, но ко всему прочему он находится в зоне повышенных политических рисков: только твердая позиция Германии позволяет загружать СП-1 выше 50%, большая часть других стран Евросоюза высказывает немцам претензии, касающиеся отступления от норм Третьего энергопакета.
Чтобы заместить украинский транзит, Газпрому нужно успеть ввести дополнительные мощности, перекрывающие его объемы. Варианта, как известно, два: Северный поток-2 и Турецкий поток.
Мощность СП-2 составляет 55 млрд кубометров, Турецкого потока (в текущих заявленных параметрах одной транзитной трубы) — 15 млрд кубометров. Даже в этом случае для удержания общих объемов транзита Газпром будет вынужден заключать новый транзитный договор с Украиной на объем не менее 15 млрд кубометров. Это лучше, чем сохранять сегодняшнюю зависимость от Киева, но все равно вынужденная мера.
Здесь и кроются ключевые проблемы. Ни Турецкий поток, ни СП-2 так до сих пор не только не построены, но даже не прошли согласования — ни с Турцией, ни с Европой. Есть локальные разрешения на работу на локальных участках, но пока в целом судьба обоих трубопроводов не решена.
Думаю, теперь понятна цель сирийской войны для Кремля: принуждение Турции к изначальным параметрам Турецкого потока в три транзитные трубы мощностью в 45 млрд кубометров. Такой транзит позволил бы диктовать условия как Украине (и стоящим за ней США) по транзиту через ее территорию, так и получить существенный резерв на северных трубопроводах СП-1 и СП-2. Кроме того, Турецкий поток создавал в таких параметрах серьезную конкуренцию Южному газовому коридору ЕС в составе трех систем: ТАНАП, ТАП и Набукко.
Война в Сирии для Кремля была в чистом виде непрямой войной с Турцией. Никаким ИГИЛ здесь не пахло даже вблизи, как раз переключение на прямые столкновения с Исламским государством — прямой показатель поражения Кремля в войне с Турцией.
Задачей Кремля было разрушение буферной зоны, созданной турками и их прокси на севере Сирии. Для Турции буферная зона в Идлибе и Алеппо является критически важной проблемой с точки зрения обеспечения государственной безопасности, и создание в этих зонах российского военного присутствия вынуждало Эрдогана соглашаться на условия Кремля и Газпрома. Классика: мы создаем вам проблему, после чего диктуем условия ее разрешения.
Но — не удалось. Эрдоган прекрасно видел, что делает Путин и сыграл на обострение. К непрямой войне Путин готов был, к прямому столкновению — нет. Цена вопроса: один самолет и два погибших российских военных. 24 ноября 2015 года война закончилась, Эрдоган победил. Всё остальное — прикрытие этого поражения. Включая турецкие помидоры и фейковую победу над ИГИЛ.
Я с первого дня говорил о сирийской войне, как о дичайшей авантюре Путина просто потому, что ее подоплека была как на ладони. Ну а как ее можно охарактеризовать иначе?
У Путина есть только одно оправдание: ему уже некуда было деваться. Он сам создал и привез себе катастрофические проблемы, которые решить можно только чистой авантюрой в пацанском исполнении: «взять на понт». Однако даже в подворотнях такой номер проходит с трудом, в политике — практически никогда.
Итог поражения Путина в Сирии: официальное признание Газпромом новых параметров Турецкого потока транзитной мощностью в 15 млрд кубометров и заявление о том, что транзитный договор с Украиной на прокачку 15 млрд кубометров после 1 января 2019 года необходимо заключать.
Однако не всё хорошо и на севере. СП-2 подвергается постоянным атакам и ударам со стороны США и Европы. Санкции США, введенные против России, все сильнее бьют именно по СП-2. Принятый 27 июля 2017 года в США закон о санкциях против России, Ирана и Северной Кореи в самом тексте содержит упоминание о таких целях санкций, как противодействие проекту Северного потока-2.
При этом нужно понимать, что СП-2 может быть построен, но запуск его на проектную мощность — отдельный разговор и отдельная борьба. Мало построить, нужно добиться разрешения на его полную загрузку. Но сегодня вопрос о загрузке даже не ставится — сперва его нужно построить.
Учитывая цейтнот, и то, что на все про все у Газпрома остается буквально год, становится более чем очевидно, что без политических инструментов у Кремля нет ни малейших шансов успеть решить весь комплекс проблем до дедлайна 31 декабря 2018 года. С 1 января 19 года прекращается действие текущего транзитного договора с Украиной, а потому нужно успеть до этого момента.
Война с Европой становится неизбежной. Только так можно вынудить европейцев принять условия Газпрома и Кремля по северному маршруту поставки газа на приемлемых для Газпрома условиях.
Естественно, речь не может идти о прямой войне. Это исключено в принципе.
Возникает острая необходимость в непрямых действиях на максимально проблемных для Европы направлениях. Настолько проблемных, что она будет вынуждена в случае победы Кремля в такой войне соглашаться на милость победителя.
Уже сейчас можно сказать, что любая война Кремля с такими целями будет еще большей авантюрой, чем Сирия, но не будем забывать, что положение путинской клики отчаянное, она борется даже не за деньги и не за долю рынка. На кону стоит ее выживание. Политическое, а возможно, и физическое. Поэтому авантюра — почему бы и нет? Куда деваться.
3.
Итак, для того, чтобы гарантировать прокладку двух транзитных маршрутов в Европу и обезопасить их от «наездов» с стороны европейцев в будущем, Кремль должен создать для Европы угрозу (а еще лучше несколько), которые и станут такой гарантией.
Это, конечно, не очень хорошо с точки зрения долгосрочной, а то и среднесрочной стратегии, но обстановка вынуждает. Нам бы ночь простоять да день продержаться. В таких условиях завтра — это уже очень далекий горизонт планирования, за который и заглядывать-то некогда. Лучше бы договариваться полюбовно, но конфетно-букетный период Путина и Европы давно завершился, вопрос «Ху из мистер Путин» уже никто не задает, для всех уже всё абсолютно понятно, ни о каком доверии и уж тем более симпатиях к Путину и его режиму в Европе нет и не будет никогда. Любовь возможна только по очень серьезному принуждению.
Чтобы не гадать, о каких угрозах задумались в Кремле, нужно следить за: а)направленностью нашей пропаганды и б)контактами и визитами.
Визит суданского лидера Омара аль-Башира в Москву и личный вояж Путина в Сирию, Каир и Анкару — очень хорошие маркеры происходящего.
Интерес к Египту довольно понятен и прозрачен. Египет важен для Кремля с точки зрения запуска проекта на территории Ливии, тем более, что хоть и неявно, но информация о наличии людей, занимающихся военными вопросами на территории Ливии, уже проходила ранее.
Ливия — очень удобная площадка для создания Европе очень серьезных проблем, причем противодействовать им европейцам чрезвычайно сложно. Ключевое понятие - «беженцы».
2015 год показал, что европейские институты, вполне справляющиеся с немалым потоком внешней миграции, обладают конечным запасом прочности. Миллион беженцев в Европу в течение 2015 года имел несколько пиков в отдельные месяцы, с которыми европейские структуры справиться не смогли.
При этом нужно учесть, что миллион беженцев в 15 году — это не только Ближний Восток и Северная Африка. Более половины беженцев 15 года — это выходцы из самой Европы, точнее, ее неблагополучных окраин вроде бывшей Югославии. Однако вторая половина — арабы и африканцы — перегрузили возможности евроструктур и вызвали кризис, очень серьезный кризис. Причем если бы беженцы распределялись равномерно — то даже в этом случае европейцы смогли бы справиться и с миллионом человек. Но пиковые значения стали для Европы чем-то близким к катастрофе.
Еще один момент. Ливия традиционно являлась и продолжает являться основным транзитным коридором, через который пытаются пробиться в Европу беженцы из Африки. То есть, не сами ливийцы бегут в Европу (хотя их немало), а выходцы из более южных стран континента: Чада, Нигера и так далее. Ливийцы на этом даже зарабатывают, переправляя несчастных в Европу.
При Каддафи Ливия довольно плотно контролировала этот поток и во многом служила европейским буфером и щитом на южном направлении. Война 11 года для европейцев стала выстрелом в собственную ногу, но с другой стороны, кто сказал, что европейские политики — умные люди?
Сегодня в Ливии установилось относительное равновесие между враждующими силами, сформировавшимися по итогам ливийской революции и гражданской войны. Соответственно, поток беженцев через Ливию вошел в относительно стабильные параметры, хотя, безусловно, имеющими более высокие значения, чем при Каддафи.
Вот здесь и порылась собака. Возобновление гражданской войны в Ливии немедленно приведет к усилению исхода беженцев через ее территорию, а при известном проектировании этой войны можно создать вполне регулируемый по своим значениям поток.
Инструментом возобновления и интенсификации гражданской войны может стать генерал Халифа Хафтар, личные цели которого в данном контексте несущественны. Важно то, что оказав Хафтару прямую военную помощь, Кремль может спроектировать серьезную проблему для Европы. Мало того, Кремль в таком случае будет иметь возможность увеличивать-уменьшать объем транзита беженцев простым действием: усилением-уменьшением объема помощи Хафтару. Здесь прямая зависимость: чем большую помощь Кремль окажет генералу, тем активнее будут идти боевые действия, тем выше поток беженцев через Ливию. И наоборот.
Естественно, что никто никому не верит, а поэтому Кремлю придется отправлять в Ливию не только танки, автоматы и снаряды, но и людей, занимающихся теми самыми вопросами. Советников, ЧВК, возможно, даже какие-то регулярные части. Естественно, для борьбы с ИГИЛ, который в Ливии наличествует, и даже во вполне товарных количествах.
Европе будет очень сложно противопоставить такому сценарию что-то симметричное. Вмешаться в ливийские события на любой стороне будет означать интенсификацию гражданской войны, чему Кремль будет только аплодировать. Не вмешиваться — значит, придется идти с Кремлем на переговоры, целью которых для Европы будет прекращение российской помощи Хафтару, ну, а для Кремля вопросом переговоров станет, понятно, Северный поток-2 и его беспроблемное строительство и эксплуатация в заявленных проектных параметрах.
Второй визит — визит Омара аль-Башира в Москву. Плюс достигнутые договоренности по строительству военной базы России вблизи Порт-Судана. Направленность договоренностей — создание угрозы на Красном море — важнейшей транспортной артерии для Европы. В рамках этого проекта не исключено даже вмешательство России в йеменский конфликт (если, конечно, не порвутся короткие штаны. Четвертая война для современной России может стать заключительной, слишком вырастают риски не вытянуть такое их количество).
Угроза серьезная. Советский Союз, кстати, по этому поводу тоже задумывался, и Южный Йемен плюс Сомали, входившие в зону советского влияния, отрабатывали ровно ту же задачу. Другой вопрос, что СССР все-таки был посерьезнее игроком, чем путинская Россия, но в который раз обращаю внимание на то, что критичность обстановки для Кремля сегодня запредельна. Поэтому авантюризм — последнее прибежище текущей стратегии Путина, ему деваться некуда. Времени потеряно бездна, состояние российской экономики катастрофическое, тут не до сложных комбинаций и продуманных решений.
Если оценивать две возможные непрямые войны, которые вполне могут быть запущены Кремлем в ближайшее время, то они выглядят вполне перспективными с точки зрения создания угроз для Европы, причем парировать эти угрозы симметрично европейцы практически не в состоянии. Однако будет ли это означать, что Кремль сумеет продавить необходимые себе решения через такой грубый, но вполне действенный шантаж?
4.
Теперь важное и пожалуй, ключевое отступление.
Рассматривать газовый конфликт Европы и России без рассмотрения ситуации с стороны США просто нелепо. Именно Соединенные Штаты инициировали турбулентность на нефтяном и газовых рынках, и именно они намереваются перераспределить европейский рынок в свою пользу. Соответственно, позиция США здесь играет основную роль.
Есть некоторая сложность, связанная с тем, что описание интересов США даже по локальной газовой проблеме в Европе потребует очень широкого обзора, связанного с процессами, которые идут в самих США, и увязанного с общей обстановкой. Поэтому есть смысл сделать несколько наиболее общих утверждений, которые касаются темы, но при этом отдавать себе отчет в их неполноте и рамочности.
Если кратко, то США еще десять лет назад уяснили для себя, что эра углеводородов подходит к концу. Речь идет не об исчерпании запасов нефти и газа, так же, как угольная эра завершилась не потому, что закончился сам уголь. Скорее наоборот — сегодня доказанные запасы угля составляют не менее 60 лет добычи его на нынешнем уровне, но далее просто никто не считает, так как это находится за горизонтом самого дальнего текущего планирования.
Новые технологии требуют новых источников энергии. Миниатюризация, автономизация и переход от конвейерных производств массовой однотипной продукции к массовому выпуску индивидуальных изделий диктует и новые подходы к новым источникам энергии. Автономные источники электрической энергии признаны наиболее перспективным направлением, и ожидается, что они уже к 2030 году существенно сместят мировой энергобаланс, причем как раз за счет углеводородов. Повторюсь — это совершенно не означает, что нефть и газ перестанут быть товаром, они будут занимать и далее существенную долю, однако снижение спроса на них неизбежно, а это означает увеличение конкуренции между производителями на переходном этапе. Кто-то должен умереть, говоря по-простому. Собственно, сегодня и решается этот вопрос.
Вывод из сказанного с точки зрения США был очевиден: нужно «сбрасывать» избыточные стратегические запасы углеводородов, пытаясь получить за них максимально возможную выручку, которая и будет направлена на опережение всех конкурентов в области исследования и внедрения новых источников энергии. Пока Путин разглагольствовал про энергетическую сверхдержаву, Штаты без лишней помпы реализовывали эту идею. В этом и состоит разница между невежественными дилетантами и реальными политиками.
«Сброс» углеводородов в реальности означал двухступенчатую политику. На первом этапе Соединенные Штаты насытили свой рынок избыточными углеводородными ресурсами, сделав внутренний американский рынок практически бесперспективным для борьбы за него со стороны иностранных поставщиков. В России, к примеру, это выразилось в крахе проекта Штокмановского месторождения, ориентированного как раз на американский рынок. «Схлопнулась» и программа Катара, рассчитанная на поставки СПГ в США. Во многом возникли проблемы у австралийцев, вложивших в свою программу СПГ порядка 200 миллиардов долларов. Началась дестабилизация региональных газовых рынков.
В США отдавали себе отчет в сложностях первого этапа. Насыщение внутреннего рынка углеводородов снижало цену на них ниже уровня рентабельности и делало всю сланцевую программу своеобразной пирамидой. Об этом нас без устали уверяли в российской прессе, и в каком-то смысле были, конечно, правы.
Однако американцы вышли из положения по-американски изящно, хотя во многом был использован советский опыт строительства высокоинтегрированных вертикальных экономических структур, в которых убыточность одного из звеньев компенсируется общей синергетикой производства от добычи сырья до выпуска конечной продукции. В СССР электричество тоже стило 2 копейки за киловатт, существовали планово-убыточные предприятия и даже целые сектора, но экономика, как совокупность таких вертикальных структур, использовала их убыточность её обратной стороной: убыток сырьевой структуры подразумевал высокую доходность перерабатывающей и производящей, за счет чего вся структура прекрасно существовала и развивалась.
В США сланцевые добытчики путем обмена акциями вошли в собственность своих потребителей и компенсировали убытки общим доходом от всей деятельности созданных производственно-кооперативных цепочек. Естественно, что параллельно шел и еще один процесс — укрупнения отрасли, в ходе которого банкротились и поглощались мелкие производители, причем этот процесс носил массовый характер, что тоже подавалось отечественными СМИ как признак «вот-вот» краха всего сланцевого проекта.
Увы. Ничего не «крахнуло», все пошло, как и должно было идти. Сегодня сланцевые газ и нефть стали самодостаточным фактором и игроком на мировых рынках. Они выжили, пришло время развития и экспансии.
Избыточные американские углеводороды теперь должны пойти на внешний рынок, обеспечивая рост всей нефтяной отрасли США и предоставляя дополнительные ресурсы для работы над новыми источниками энергии и внедрения их в реальную жизнь. Эксперименты Илона Маска в этом смысле более чем показательны. Вне зависимости от конечного результата его деятельности перед нами классические опытно-промышленные изыскания на стадии внедрения в промышленность. Когда конкуренты решат заняться этой задачей, Штаты уже пройдут целый ряд этапов и будут опережать всех на годы. А в такой гонке запас во времени — это уже победа.
Более того, погром, который должны учинить Штаты на внешних рынках углеводородов, преследует в том числе цель создания проблем конкурентам, создание помех в вопросах разработки новых перспективных энерготехнологий, существенно сокращая возможность их финансового маневра.
США ведут борьбу сразу за два крупнейших рынка сбыта, причем свой собственный они уже завоевали и обезопасили. Речь идет о европейском рынке и юго-восточном азиатском.
На европейском рынке доминирует Газпром, имеющий треть всего объема поставок газа. Соответственно, он и стал целью Соединенных Штатов. А так как «газ — это бизнес президентов», как сказал однажды Кучма, то борьба с Газпромом автоматически означает и борьбу с Кремлем. Регион ЮВА нас касается мало, так как позиции Газпрома там минимальны, но стоит отметить, что ключевым игроком там является Катар, и мы видим, что как раз Катар сегодня стал пособником международного терроризма и вообще плохим парнем. Это при том, что казалось бы, Катар — западный лимитроф и полностью подконтрольная Западу система.
Здесь и кроется ответ на вопрос: почему Путин, который убивает Россию в интересах Запада, теперь стал изгоем и его врагом? Ответ прост: ничего личного, только бизнес. Дело не в Путине, дело в позициях России и Газпрома на тех рынках, которые требуется освободить для Соединенных Штатов. И уж точно США ни секунды не интересуют проблемы российского народа, демократии и прочих полезных штук на территории России. Здесь нужно сразу закрыть все иллюзии и патриотической, и либеральной общественности на этот счет.
Сказанное означает, что в интересах США является конфликт между Россией и Европой, создание непреодолимых барьеров на пути транспортировки российского газа в Европу, и значит, автоматическое высвобождение европейского рынка для объемов американского газа. Парадокс в том, что у Путина сегодня нет другого пути, чтобы сохранить газпромовскую долю на европейском рынке без конфликта с Европой. Что полностью соответствует американским интересам.
Говоря иначе — сам факт того, что Путин проектирует непрямую войну с Европой, уже означает победу США над Газпромом, так как это укладывается в общую стратегию США по захвату европейского рынка. Причем если Путин не станет бороться, он тоже проиграет — но уже без борьбы. Просто проиграет и всё.
Так создают комбинации настоящие политики.
Ну, и последнее. Европа, конечно, имеет мало шансов противодействовать возможной потенциальной непрямой войне и угрозам своему положению в Ливии и угрозам на Красном море от российской базы в Порт-Судане. Имеется в виду симметрично противодействовать. Не воевать же на самом деле впрямую?
Однако вариантов несимметричного ответа и создания проблем для Кремля у Европы (и США) более чем достаточно. По всей видимости, европейцы будут играть на опережение, чтобы не позволить Путину создать для них угрозы. Однако им придется действовать довольно быстро и жестко.
5.
И последнее. Что делают и что будут делать американцы и европейцы, ведя борьбу с Кремлем на всех имеющихся сегодня фронтах, включая и борьбу за газовый рынок Европы?
Любая война и любая борьба стремятся дезорганизовать противника, разрушить или существенно затруднить его систему управления. Это позволяет разрушить организованное сопротивление, переводя его в формат локальных бессистемных стычек, которые дезорганизованный противник рано или поздно, но проиграет просто по определению. Порядок всегда бьет класс, а если еще и в классах серьезный разрыв, то исход предсказуем практически всегда.
Любые хитрые планы Путина и его многоходовки имеют два критических неустранимых дефекта: крайняя степень невежества российского руководства и отвратительная управленческая ситуация в созданной Путиным «вертикали управления». В определенном смысле наши противники тоже не выглядят гениями, поэтому некоторое уравнивание шансов возможно, хотя и на короткой дистанции. На длинных дистанциях шансов у современной российской управленческой школы нет. Это не злословие, а констатация. В деспотиях, ориентированных на личную преданность, иначе не бывает. Достаточно взглянуть на нашего главу правительства, чтобы ставить этой управленческой системе диагноз. Паталогоанатомический.
Логика подсказывает, что удар по такой дефектной вертикали решает сразу любые проблемы борьбы с Россией. До тех пор, пока борьба не имела решительных целей, управленческая нищета путинского режима была его конкурентным преимуществом по сравнению с любым другим возможным с точки зрения Запада: ну зачем менять такого прекрасного партнера, который неспособен ни на что? Если для этого нужно щекотать его непомерное себялюбие, лепить из него великого и ужасного Гудвина — да какие проблемы? Что, так сложно дать звание человека года? Напечатать портрет на обложке Тайм? Заодно можно создать медийную угрозу из России и стращать ею собственный электорат. Ну вот чем плохо?
Однако приходит время решать проблемы, в рамках которых нужно перестать играться, а именно что использовать те критические и неустранимые проблемы управленческой вертикали Путина.
Генезис путинского режима восходит к 90 годам — времени, когда российская мафия, состоящая из «обычной» организованной преступности и аффилированных с ней чиновников и представителей «силовых» структур, набирала свою ресурсную базу, проникала во все звенья управленческого аппарата, легализовалась и готовилась к захвату государственной власти. К нулевым годам период сосредоточения завершился, и началось строительство Мафия стейт, которое сегодня представлено во всей красе.
Финансовая основа Мафия стейт — это собранная в ходе разворовывания страны дань, сосредоточенная в сотнях «общаков» под управлением назначенных миллиардеров. По сути, любой миллиардер путинской эпохи — это полковник Захарченко, только максимально высокого полета. Они — просто держатели "черных касс" и ответственные за легализацию, отмывку и хранение денег уполномочивших их кланов. В путинской России просто нет и не может быть классических миллиардеров, заработавших свои состояния.
Естественно, что Запад прекрасно осведомлен о реальном положении дел, и оно устраивает его как нельзя больше. Как известно, в криминальном государстве главным аргументом назначения на должность является максимально грязное досье соискателя. Чем больше в нём «косяков» и преступных эпизодов, тем больше у претендента шансов на получение заветного места. Просто потому, что преступный шлейф предоставляет его нанимателям великолепную основу для контроля над ним. Очевидно преступный характер и происхождение капиталов российских нуворишей предоставляет Западу бесконечный перечень любых мероприятий против всей российской номенклатуры, а если обстановка потребует, то против какой-то ее части.
Дело «Абрамович против Березовского», которое рассматривалось в Лондоне, дало бездну материала, помогающего понять механизмы возникновения миллиардных состояний в России и действий держателей этих клановых «общаков». Дело против Керимова демонстрирует, по какому пути будут развиваться репрессии против всей путинской номенклатуры. При этом целью репрессий будет не столько конфискация нажитого непосильным трудом, сколько системное выдвижение ультиматума всей российской номенклатуре. Фактически это есть та же самая непрямая война, когда создается угроза, после чего предлагается решение на условиях победителя.
Остается последний шаг — чтобы российские мафиози признали себя побежденными и приняли ультиматум. Желательно, еще до начала боевых действий.
Это непросто, так как есть ряд кланов, для которых любое отступление будет сродни полному поражению, за которым последует политическая и, скорее всего, физическая смерть. Это, конечно, в первую очередь те, кого принято называть «друзьями Путина» - вряд ли они на самом деле друзья, но их благополучие полностью зависит от политической поддержки с его стороны.
Облегчается для Запада ситуация тем, что клан «друзей» захватил как раз те отрасли, которые и являются предметом боевых действий за европейский рынок углеводородов. Другие кланы российского Мафия стейт собирают свою ренту с других ресурсов, а потому ложиться костьми за интересы «друзей» им резона нет. К примеру, это банковская олигархия или региональные элиты. Именно здесь Запад будет вбивать клин между разными группами российской номенклатуры, сводя борьбу с ними к прямой, как шпала, формуле: российская элита должна признать свое поражение и сдать позиции на всех тех направлениях, которые являются целью для Запада в целом и США в частности.
Собственно, в этой плоскости и лежит несимметричный ответ Запада на любые попытки Путина запустить непрямые конфликты с Европой с целью решить свои собственные задачи по сохранению рынков сбыта.
Будет ли эта задача реализована через какой-либо вариант «цветной революции», будет ли это решено через какой-либо более жесткий сценарий — сейчас сказать сложно. Погром российских нуворишей, который начнется с февраля будущего года — это не цель, а инструмент ее достижения. Молоток вам нужен не для того, чтобы лупить по гвоздю, а для того, чтобы на этот гвоздь повесить картину. Молоток, гвоздь, картина — это инструменты и предметы достижения конечной цели — картины на стене. Точно так же раздевать российское ворье будут не от любви к справедливости, а с другой, более серьезной целью, которая для Соединенных Штатов выглядит гораздо более важной, чем просто наказание криминальных лидеров российского Мафия стейт или конфискация их активов.
Призом в этой борьбе станет контроль США над гораздо более важным активом: огромным европейским рынком, самым большим в мире. Это — настоящая цель, и по ней можно будет судить о победе или поражении участников идущей на наших глазах войны. Естественно, она не единственная. Естественно, что у любой войны вообще есть целый перечень целей и задач, которые достигаются с ее помощью. Но в данном случае я сознательно опускаю все остальные факторы и аспекты этой войны ввиду обширности и сложности темы, ограничиваясь только ее частью — газовой войной в Европе.
Автор: Анатолий Несмеян.
