Видео
В мире
Шевченко всегда вызывает крайние эмоции, причем чаще всего искреннюю и беззаветную ненависть. Он даже, кажется, научился находить в ней источник сил. Убежден я в двух вещах: во-первых, он верит во все, что говорит. Это не делает его убеждения более симпатичными для меня, но его самого – делает безусловно. А во-вторых, он хороший поэт, как и его учитель Гейдар Джемаль, которого я тоже ценил прежде всего в этом качестве.
– Губернатор – расстрельная должность. Ты понимаешь, на что идешь?
– Я иду прежде всего с политической программой, с лозунгом «Вся власть Советам». Я и депутатам хочу сказать: хватит быть декорацией! Пора отдать власть на места. Решения должны принимать те, кто знает обстановку. Сам я не намерен навязывать свою волю – у меня будут мощные консультанты-экономисты, серьезная команда. Назвать их имена сейчас не могу, чтобы не подставить их под удар, но не сомневайся.
Сенцова надо освободить
– Раньше твое внимание привлекал не Владимир, а Дагестан: при Васильеве там начались сдвиги?
– Я не уверен, что уже можно об этом судить, но одно точно сдвинулось: арестован Шамиль Исаев, заказчик убийства моего друга Хаджимурада Камалова. О том, что именно он – заказчик, я говорил много раз. В 2011 году на могиле Камалова я поклялся, что убийца будет найден. И сейчас это сдвинулось.
Когда я говорил Михаилу Федотову о высокопоставленных заказчиках Камалова, он тоже обещал разобраться и тоже ничего не мог сделать – и у него всегда нет времени, он же так много ездит! Я пока не знаю до конца, какую тактику изберет Васильев в Дагестане, но по крайней мере один преступник при нем назван.
– Ты оказался вне Совета по правам человека, а теперь еще исключен из Совета по межнациональным отношениям: похоже, у тебя не остается возможности лично обратиться к Путину?
– Ну вот была у меня такая возможность, и я обращался – и что от этого менялось? Из Совета по правам человека я вышел, когда там отказались реагировать на избиение студентов казаками. И что в этом смысле изменилось? Как не обсуждали эту ситуацию, так и не обсуждают.
Я лично говорил Путину о том, что на Ставрополье убиты семь ногайских имамов, в том числе родители тех девочек, которые носили хиджабы и которых за это осуждала вся страна. Семь безнаказанных убийств религиозных деятелей за год – и никакого расследования! Я рассказал ему об этом. И что?
Дважды говорил я ему о деле Расула Кудаева. Он балкарец, приговорен в Нальчике к пожизненному. До этого был в Гуантанамо – он через Афганистан двигался в Пакистан, чтобы получить духовное образование; его задержали дустумовцы, передали американцам, а те – нашим, после пяти лет в концлагере Гуантанамо. Никаких преступлений за ним не нашли, он был освобожден. В 2005 году его арестовали – якобы за нападение на административные объекты и убийство полицейского. Полицейского никто не называет, орудия убийства нет, доказательств нет, а он сидит в «Черном дельфине» в Соль-Илецке, и, когда к нему приезжает мать, его нарочно переводят в карцер, чтобы они не могли увидеться. А ему таких свиданий положено два в год, и она ездит к нему из Нальчика, и им не дают встретиться!
Говорил я об этом Путину, и что? Президент тогда спросил: «А в Гуантанамо он попал случайно?» Я объяснил, как он попал в Гуантанамо. Изложил все обстоятельства его ареста и освобождения. Пообещали разобраться. Ничего.
У меня вообще всю жизнь ситуация «Жалует царь, да не жалует псарь». Путин готов выслушивать и давать распоряжения, чтобы разобрались. Все это на разных этажах профессионально тормозится. А каждый раз обращаться лично к нему невозможно. В результате пирамида господствует во всем, а разговоры об усилении местной власти приравниваются к сепаратизму, и так во всем – от госуправления до правозащиты. Я не могу тратить жизнь на участие в картонных декорациях, я не на помойке себя нашел, в конце концов.
– А Совет по межнациональным отношениям? Тебе-то, кажется, там самое место...
– А там я оказался единственным человеком, проголосовавшим против совершенно непостижимого закона о национальных языках. Исключение языков народов России из обязательной программы – это удар по многонациональной России, на местах возмущались все, а против не высказался никто. Я примерно догадываюсь, почему его тогда инициировали: считалось, что это даст Путину более высокий процент голосов. Объединит русское большинство. Но никакой необходимости его дополнительно консолидировать не было, это преступная по сути мера на ровном месте.
И тоже я, честно говоря, не вижу для себя особенного смысла участвовать в этом сугубо декоративном совете.
– Надо ли освобождать Сенцова?
– Я много раз высказывался о том, что Сенцова надо освободить. Я за освобождение всех политзаключенных – заметь, леваки и в этом последовательны, потому что некоторые высказываются только за идейно близких политзэков. Мы требуем освобождения всех политзаключенных, за обмен Сенцова на политзаключенных Украины, за взаимодействие омбудсменов, которое сегодня сорвано.
И вообще, не помню случая, чтобы я поддерживал репрессивные меры – даже когда репрессиям подвергаются мои оппоненты.
Трамп часто блефует
– Напоследок: встреча Трампа и Путина. Один из камней преткновения – Иран. Это же в принципе твоя тема...
– Иран требует обсуждения стопроцентно. Трамп будет давить и шантажировать войной, но в действительности воевать против Ирана он, конечно, не готов.
– Почему?
– Потому что это уж точно мировая война. Первая же американская бомба вызовет ответный удар – и не по Израилю, как думают некоторые, а по Саудовской Аравии. Готов ли Трамп к такому ближневосточному конфликту, куда скоро окажутся втянуты все? Думаю, нет. Он блефует часто, но до известного предела.
Иран не стоит недооценивать – это одна из самых свободных стран, какие я знаю.
– Рискованное заявление.
– Но справедливое. Тебе бы очень интересно было туда съездить. Внутренне они действительно очень свободные люди. Больше того, если американцы начнут там войну, американские иранцы приедут воевать за Родину, сколь бы богато и комфортно ни жили они в Штатах.
Внутренняя свобода – вообще главная черта всех людей, твердо в чем-либо убежденных. Рабами бывают только те, кто ни во что не верит.
Дмитрий БЫКОВ, "Собеседник".
