Видео
В мире
— Если бы перед вами поставили задачу: изобразить латвийскую политику на полотне — что бы вы написали?
— В нашей маленькой стране политика состоит из фрагментов. Ее можно было бы назвать корзиной, которая наполнена яблоками разного цвета и разной величины. Там есть и белый налив, и такие плоды, которые уже начали портиться, есть и зимние яблоки, которые поспеют как следует лишь после Нового года. Есть красные, зеленые, желтые, в горошек… И каждая политическая сила, каждое самоуправление, город или край борются за себя как за отдельное целое. Каждый пробует свою лоббистскую силу, развивает свою модель конкуренции и думает, как выжить в этом конгломерате. Корзина будто бы одно целое, однако формой ее наделяют лишь внешняя территориальная граница. Яблоки в ней держатся благодаря централизованным механизмам управления, финансов, языка и культуры. Взаимные отношения разных уровней управления держатся на принципе: полагайтесь сами на свои поля зерновых и картошки, на свои пасеки, а государство и ее руководители — они где–то далеко. Их интерес к корзине — мизерный. Ответственность — и того меньше.
— Какова ценность этой корзины (политики)? Точнее, какие ценности она содержит в силе?
— Вечными мы можем считать такие ценности, как безопасность и ответственность. Также во все времена идеальной ценностью была этика. Другое дело — как то или иное время манипулировало, распоряжалось максимами этики. Именно политика, являясь инструментом носителей власти, нередко выставляла эти ценности релятивными, условными и неконкретными. Но как только ты заменяешь их одной лишь голой экономикой, то попадаешь будто в тиски — добиваться пользы для общества или добиваться пользы для себя. Смысл существования государства в значительной мере держится на способности правителей (или носителей власти) быть защитниками, быть альма–матер своим людям. Удается ли это нам, трудно сказать…
— У нас демократия. У нас правитель демос…
— То есть вы спрашиваете, какими ценностями, их качеством обладает демос, общество? Энтузиастам Народного фронта казалось, что им, по сравнению с той жизнью и режимом, в которых они пребывали, есть к чему стремиться. Но с той поры, с 1991 года, люди изменились. Я это чувствую, когда спрашиваю своих друзей в Германии, Англии, Швеции о том, как они нас сейчас оценивают. Они говорят: "Вы стали гораздо более похожи на нас". Я спрашиваю: "Как это?" Они говорят: "Вы стали намного равнодушнее к гостям, равнодушнее к партнерам. И вы уже воспринимаете приезд иностранных родственников или иностранных друзей в гости как обузу. Первым вопросом, когда я сообщаю, что приеду к тебе, является вопрос: что тебе нужно?"
Мы сейчас уже не так хотим инвестировать наше личное время в партнерские отношения, если только они не приносят прагматичной пользы. При изменениях ценностной ориентации многое для эмоционального, человеческого, филантропическог
Если на стыке восьмидесятых и девяностых годов интеллигенция чувствовала себя единой и руководствовалас
Подобную картину я вижу и в наиболее близком себе обществе ученых. Эти люди, безусловно, обладают способностями лидеров. Но эти способности инвестируются с сферу химии, нанотехнологий или медицины. Стало почти невозможно кого–либо убедить посвятить свою духовную энергию деятельности вне пределов своей отрасли. Хотя именно сотрудники научных институтов Академии наук Латвии были вдохновителями и трибунами третьей Атмоды. Сегодня они уже не в состоянии распределять свои силы между наукой, семьей и коллективной идеей. Не чувствуется, чтобы индивидуум — все равно, является ли он представителем интеллектуальной среды или среднего слоя, — обладал инстинктом спасения мира. Спасается, кто может, как может, и старается спасти лишь своего ближнего. Силу этики и силу духа определяет также критическая масса интеллектуалов. Двадцать пять лет назад в Латвии было 25 000 ученых. Сейчас — 3 700. Неудивительно, что интенсивность излучения представителей интеллигенции ослабла. Может статься, что иссякло также желание общества искать и увидеть этот свет. Потому что мы сами ограничили свой горизонт и стали самодостаточными
— Стали самодостаточными
— Да, общий сплачивающий общество идеал, общий мотив к действию отсутствуют. Имеются индивидуальное недовольство и желание оставаться на своей, засеянной цветами хмурого отторжения поляне. Не меняя себя. Это я замечаю, как в среде работников культуры, так и в среде ученых. Кажется, что пребывание экономических интересов на верху ценностной иерархии раскололо дотоле монолитное общество, которое взирало на интеллигенцию как на духовную силу общества. Профсоюзы способны мотивировать какую–то профгруппу лишь на "зонтиковую революцию", но о солидарном и по–государственн
— Как вы оцениваете отношения интеллекта и политики (власти) в целом: конфронтация, нейтралитет, симбиоз?..
— Политика Латвии добилась того, что носители интеллекта стали большими скептиками, даже нигилистами. Несмотря на то, что сами интеллектуалы и люди умственного труда зависят от страны, которая финансирует их деятельность. Положительно то, что латвийский интеллектуал не является врагом своего государства и не противостоит ему в анархическом гневе. Интеллектуалы по отношению к носителям власти занимают пассивную, отстраненную позицию страдальца, хранят в себе недовольство по отношению к той политической культуре, тем методам ее инструментации и тем предлагаемым целям, которые не имеют долгосрочного характера. Работа вхолостую рождает разочарование в любом индивидууме, который предрасположен к созданию духовных ценностей. Ошибка в том, что политики не ставят перед научной интеллигенцией и духовными авторитетами государственных целей: разработать, провести экспертизу, прогнозировать… Хотя часть из созданного интеллектуалами, вне всяких сомнений, можно было бы превратить в прибыль, в экономический или духовный доход. Не покидает чувство, что власть работает только на свой интерес, а остальные процессы в обществе обеспечивает деньгами и вниманием, согласно остаточному принципу. Основания для скепсиса появляются тогда, когда становится очевидным отчуждение власти и общества, а также нежелание носителей власти думать о государственной выгоде.
В государственном менеджменте не заметен ни малейший рост эффективности. За предыдущий период получения и использования денег от структурных фондов Евросоюза Эстония и Литва в своих странах устроили так называемые технологические парки. В них предусмотрено развивать изобретения инновационной науки, создавать для продажи на мировых рынках осязаемые научные продукты. Или же — созданными там образцами убеждать предпринимателей своей страны рискнуть и начать производство. А Латвия и в новом периоде использования структурных фондов ЕС не планирует создания эффективной научно–технологи
— Если власть отстраняется от общества, если в моде слово "трещина", чем же тогда является политика Латвии: вещью для нас, вещью в себе, вещью для себя?
— Политика как теоретическая наука есть "вещь про себя". Созерцая издали, о ней можно говорить как о "вещи, которая развивается в себе". Но мы в своей маленькой стране являемся и созидателями политики, и субъектами, которые на своей шкуре чувствуют воздействие созданного собой продукта. С советским режимом мы распрощались уже давно. В то время власть была отделена от общества. Однако ничего до сей поры не изменилось. Наследование власти произошло лишь на уровне номенклатуры. Новая номенклатура прекраснейшим образом воспроизводит управленческие механизмы советской номенклатуры, ее нигилистическое отношение к политическому субъекту, к большинству общества. Потому большинство общества чувствует себя обманутым, неуслышанным, опозоренным. Его активность задыхается в аморфном нигилизме власти, как в вате. Поэтому любое заявление, любой почин умирает уже под дверью первого работника канцелярии. Или в ящике его стола. Я повседневно вижу, какой субъективно большой властью обладают отдельные руководители министерских департаментов. Они волюнтаристски деформируют оценочные критерии, игнорируют принятые правительством документы, в вульгарной форме подгоняют как трактовку закона, так и ситуацию под непродуктивную схему. Нарушается финансовая дисциплина государственных закупок. Используя манипуляции с цифрами, деформируется равномерное развитие латвийской науки. При расчете базового финансирования научных институтов тот, кто оценен выше всех, получает самую низкую дотацию, а тот, кто был оценен ниже прочих, получает средневысокую дотацию. Что в таком случае происходит? Не производится то, что конкурентоспособ
— А вот директор Национального театра Оярс Рубенис недавно сказал, что сейчас как раз время посредственносте
— Я бы сказал, что не о посредственности следует говорить, а о катастрофическом отсутствии среднего слоя в пору, когда Латвию в значительной мере физически представляют бабушки и внуки, а средний слой находится на заработках в Финляндии, Швеции, Ирландии. Его Латвии недостает критически. Потому что средний слой — это почва и для интеллектуалов, и для служащих, и для будущих президентов. Из жизненной силы среднего слоя вырастает весь социальный спектр нации: хороший гончар, хороший поэт, хороший стрелок из лука и политик…
— Удовлетворены ли вы порядком выбора президента Латвии? Из какой политической пены он родится на сей раз?
— Да, мы желаем обрести президента будто в лотерее. Надеясь на большой приз. Тут я задумываюсь как педагог: а где у нас находится учреждение по подготовке, воспитанию, селекции будущих президентов? Или хотя бы их тренировочный полигон? Проблема: как из двухмиллионной нации дистиллировать умнейшего, честнейшего, красивейшего, обладающего безупречным слогом? Наш дистиллят, наше зеркальное отражение — сеймовская сотня — кость из нашей кости: выпивает, плохо водит автомобиль, мошенничает, грызется, неэффективно трудится или вообще не интересуется работой. В результате вся ноша перекладывается на исполнительную власть, которая тянет лямку, как может, администрирует, согласно своему пониманию или так, как ей заказывают.
Кроме того, разве это нормально, если за три, за два месяца до выборов президента не известны претенденты, если между ними нет никаких дискуссий, никаких проверок понимания претендентами дела, их эрудиции? Мы все сваливаем на случайность, на счастливый случай или сказочную мудрость: тот, кто первый попадется нам навстречу… Что из этого получалось до сих пор?
В случае первого президента восстановленной республики политтехнологи поработали мастерски и ослепили публику фамилией наиболее значительного, видного, но в то же время и наиболее противоречивого президента Первой республики.
Второй президент — на мой взгляд, единственная персона, которая, благодаря своей закалке в академической среде Канады, Америки, Германии, была способна успешно работать на мировой арене и в наиболее значительные для страны годы, плодотворно занимаясь внешней политикой, добилась признания Латвии как субъекта международного права и игрока большой политики. Она способна представлять страну на уровне безупречного протокола, ей присущи аналитическое и быстрое мышление, способность молниеносно схватывать тему, оценить партнера и достойно реагировать. Такие качества можно обрести лишь академической тренировкой. Если искать возможного кандидата в этих кругах, то эта, наверное, была бы самая обнадеживающая среда.
Третий президент — очень уважаемый медик. Однако понадобились два года, чтобы познать размах ответственности, чтобы распознать непривычную сферу и почувствовать, что означает груз решений и ответственность, налагаемая высшим постом страны. Советники могут написать речи, статьи, поздравления, многое подсказать, но неизбежны ситуации, где в блицинтервью или в разговорах с сильными мира сего с глазу на глаз должной реакцией и знаниями обязан обладать сам человек.
Глядя на третьего президента нашей восстановленной страны сейчас, когда он уже не президент, я бы сказал, что ныне он как раз и подготовлен для этой должности. Сейчас его личная свобода, широта взглядов, а также круг знаний соответствуют уровню государственного деятеля.
Четвертый президент. Так и хочется спросить: о чем ворчит часть общества? Только лишь о том, что Андрис Берзиньш не посещал курсов художественного чтения? Какой еще смертный грех мы можем обнаружить в этом человеке? Разве он не знает экономику? Разве он не знает народное хозяйство, не ориентируется в банковских делах, в бизнесе? Участвуя в международных событиях, он получил такую тренировку, как никто другой, кроме министра иностранных дел. И разве его, кто долгие годы руководил общественными структурами, можно считать начинающим во внутренней политике?
Я допускаю, что поступки наших партий за пару месяцев до выборов определяют два возможных сценария. Первый — все остается без изменений. И президент, который является наиболее надежной гарантией стабильности. Потому что свою работу он знает, и единственной претензией к нему может быть то, что он не посещал курсов риторики. Вторая схема — в последний момент партии выставляют какого–то, публике пока не известного резервиста, и, быстренько перегруппировавш
Плохо то, что должность президента страны у нас является ценностью для партийного политического и экономического бартера. Даже не символической и не властной картой. Потому что, если кто–либо в стране считался бы с президентом как с субъектом власти и если бы его действия существенно влияли на процессы, то невозможно было бы обращаться с ним так унизительно — оставлять решение до последней ночи, до последнего заседания. Но должность президента Латвии не создана для реального осуществления власти.
— Философ Василий Розанов считал, что политика, которая отказалась от совести, религии и поэзии, не должна иметь место. Иногда кажется, что отказалась, но существует.
— Философ прав. Поэзия, религия и совесть являются теми этически существенными категориями, теми ценностями, которые созидают в человеке его духовную и этическую внутреннюю иерархию, помогает справляться с теми парадигмами, среди которых человек пребывает по будням.
В июне прошлого года, будучи гостем на празднествах столетия Объединенного фонда курляндского рыцарства, я на службе в дрезденской Фрауэнкирхе разговорился с окончившим Университет Бундесвера генералом запаса. Он сказал, что представителям инженерно–технич
