Видео
В мире
В канун Рождества 1689 года в Москве на Болоте были сожжены два колдуна, по наущению врагов царя Петра Алексеевича наводившие на него порчу и беды. Позднее наказания за колдовство то усиливали, то смягчали. Однако они не шли ни в какое сравнение с тем, что делал простой люд с ворожеями, когда страх перед их чарами пересиливал желание с помощью колдовства в один миг решить все проблемы.
«Была сожжена у него на спине»
В самом начале самостоятельного правления Петра I, в декабре 1689 года, накануне Рождества, в Москве по его указу были казнены два чародея — коновалы Дорошка Прокофьев и Федька Бобылев, нижегородские жители. За «злой волшебный и богоотметный умысл» на здоровье государя их сожгли в срубе на Болоте. А подбившему их на колдовство Андрюшке Безобразову и его человеку Ивашке Щербачеву отсекли головы.
В царском указе объяснялось, что Безобразов, плавая на стругах по Москве-реке и по Оке, отправлял своих людей по городам и деревням разыскивать волхвов и ворожей. К нему приводили «на Москве Сеньку мельника, на Коломне мужика Ганьку, в Касимове женку татарку, в Нижнем Нижегородских жителей коновала Дорошку, портного мастера Ивашку, Оську Ахапкина; и те ворожеи, по его воровскому злому умыслу, ворожили у него на стругу и в Нижнем на подворье на костях и на деньгах и на воде о здоровье Великого Государя Царя… и матери его… и о бунте и о убивстве на бояр».
Все остальные виновные были «на козле биты кнутом нещадно и сосланы в ссылку на вечное житье».
Такие наказания за колдовство существовали с 1649 года. Они были установлены Уложением Алексея Михайловича.
И хотя и в XV веке митрополит Фотий в послании к новгородцам предписывал, чтоб «басней не слушали, лихих баб не принимали, ни узлов, ни примолвленья, ни зелия, ни вороженья», а в XVI веке Троицкий Сергиев монастырь приговорной грамотой, данной его землям и крестьянам, повелевал: «Не держать в волости ни волхвей, ни баб ворожей; иначе с сотского и с каждых ста человек взять пени десять рублей; волхва же или бабу-ворожею, бив да ограбив, да выбивати из волости», колдуны и волшебники не переводились на Руси.
Царь-реформатор решительно взялся за оздоровление ситуации. С архиереев стали брать клятвенное обещание учить против суеверия, а «притворно беснующихся, кликуш, босых и в рубашках ходящих наказывать и отсылать к Гражданскому Суду». Архимандриты и игумены должны были присягать в том, что в монастырях не будут держать «святош, затворников, ханжей и с колтунами».
В армии начальство также неусыпно должно было следить за подчиненными, чтобы вывести из их рядов «идолопоклонников, чернокнижников, ружья заговаривателей и богохулительных чародеев».
В московском архиве Министерства юстиции среди документов начала XVIII века сохранилась история солдата Третьякова. Это «дело о колдовстве» возникло по донесению полковника Н. Балка, в котором он сообщил, что один из солдат его полка, Ив. Третьяков, во время учения выронил «книжку скорописную в четверть дести». В ней оказались заговоры «для приворота девок к блуду». Третьяков, не отпираясь, что книжка принадлежит ему, на суде объяснил, что ту книжку дал ему крестьянин Митрофан Музыкин. Третьяков был наказан батогами, а Музыкина за обучение колдовству высекли плетьми и сослали в Сибирь. Книжка же с заговорами, говорится в деле, «была сожжена у него на спине».
В архиве Святейшего синода также хранился документ о волшебстве — дело об отставном солдате Выборгского полка Иване Краскове, который в 1723 году «по доношению С.Петербургской гарнизонной канцелярии прислан был для предания публичному церковному покаянию».
«Солдат Красков,— говорится в документе,— взятый по подозрению в волшебстве с подозрительными тетрадями, письмами, сделанными из дерева, жеребейками (игральными костями.— “История”) и разными травами и кореньями, как при следствии в Крихсрехте, так и на допросе в Синодальной канцелярии показал, что письма и тетради он нашел на Васильевском острову, около дома архитектора Трезина на берегу Невы,— жеребейки остались у него после умершего племянника, Желтухина полка солдата, Якима Гуткова, а травы он собирал сам, жеребейками он ворожил уже два года про себя, а именно: о здоровье и о смерти, и о других домашних нуждах, а людям никому не вораживал. Искусству ворожить научил его двоюродный дядя, коновал, который указал ему и найденные при нем травы, которые он хотел топить в печи и пить от грыжи и от ломоты и от животной болезни и от вередов и от других, тому подобных болезней, и другим хотел он давать для такого же пользования, а напредь сего такими травами никого не пользовал… а идолопоклонства, чернокнижества, богохуления, ружья заговариванья, чародейства и никакого с дьяволом обязательства он не имеет».
Полковые лекари, исследовав травы, засвидетельствовали, что они «кроме пользы от разных болезней, никакого худа к порче и к погублению человеческому» не ведут. И в письмах ничего еретического и непотребного не оказалось. По приговору Крихсрехта, утвержденному князем М. М. Голицыным, Красков «гонян шпицрутены чрез батальон шесть раз» и отправлен в Синод для предания его публичному церковному покаянию. Синод определил письма и жеребейки сжечь, а Краскову в течение семи дней приходить к церкви Успения Пресвятой Богородицы в Петербурге, стоять вне церкви и каяться. Затем в церкви перед народом ему была прочтена его вина, он просил прощения и «впредь подобного обещался не творить».
«По исшествии же из церкви,— говорится в деле об Иване Краскове,— присланный с ним за печатью пакет на предуготовленном месте, сам положа на огонь, сжег пред исходящим из церкви народом».
«Весьма много напрасно народу гибнет»
Как ни усердствовал Петр I в истреблении суеверий среди своих подданных, но почти каждый следующий правитель был вынужден начинать царствование с борьбы с колдунами. Так, в мае 1731 года Анна Иоанновна утвердила указ «О наказании за призывание волшебников и о казни таковых обманщиков».
Стало известно, говорилось в указе, что «в России некоторые люди, забыв страх Божий и вечное за злые дела мучение, показывают себя, будто они волшебства знают и обещаются простым людям чинить всякие способы; чего ради те люди и призывают их к себе в домы и просят их о вспомоществовании в злых своих намерениях, что те мнимые волшебники им обещаются и за то получают себе немалые прибытки, а прельщающиеся на те их душевредные способы восприемлют себе втуне убытки, паче же гнев Божий, а по гражданским правам наказания, а иные по винам и казни».
За любое обращение к волшебникам, для чьей-либо пользы или для «учинения зла», было обещано наказание — битье кнутом и, возможно, даже смертная казнь. Волшебникам грозило сожжение. Если же, гласил указ, обманщики повинятся без доноса на них, то «вины отпущены им будут без всякого истязания».
Сколько чародеев пришло с повинной — неизвестно. Но глупо было виниться — можно ведь было просто перестать ворожить. Хотя крестьяне, жившие в неистребимой уверенности, что все болезни от «сглазу» и «порчи по ветру», сами не давали зарасти тропе, ведущей к жилищу знахаря или колдуна. А к кому они могли еще обратиться?
Один из самых просвещенных людей первой половины XVIII века В. Н. Татищев в духовном завещании своему сыну писал:
«В деревне, где ты жить будешь, необходимо при себе иметь должно лекаря искусного, дабы как для самого тебя, так и для крестьян своих и посторонних, в случае болезни, мог скорее помощь подать, что весьма сожалетельно: по неимению таких искусных людей, от деревенских проклятых обманщиков, ворожей, шептунов и колдунов, от их безумных и вымышленных лекарств весьма много напрасно народу гибнет, от чего и в неизлечимую болезнь приходят, а иные и вовсе умирают».
М. В. Ломоносов, рассуждая в 1757 году «о размножении и сохранении российского народа», тоже предлагал «вывести чары и ворожей размножением докторов и аптек».
Но некоторые его современники решали эту проблему по-другому. В труде о Северо-Западном крае России этнографы Д. З. Шендрик и М. В. Довнар-Запольский, рассказывая о ворожбе в Белоруссии XVIII века, привели письмо управляющего имением графа Тышкевича к своему пану:
«Ясневельможный пан! С возвращающимися крестьянами доношу, что с вашего позволения сжег я шесть чаровниц: три сознались, а остальные — нет. Две из них престарелые, третья тоже лет пятидесяти, да к тому же одиннадцать дней они все просидели у меня под чаном, так, верно, и других заколдовали. Вот и теперь господская рожь в двух местах заломана. Я собираю теперь с десяти костелов святую воду и буду на ней варить кисель: говорят, все колдуны прибегут просить киселя; тогда еще будет мне работа!»
«Вступили в следствие весьма непорядочное»
Как сильно верили тогда в чары колдунов не только крестьяне, но и представители духовных и светских властей, свидетельствует история, случившаяся в 1770 году в Яренском уезде Архангелогородской губернии. В одной из деревень три бабы и одна девка прикинулись кликушами и обвинили в чародействе четырех крестьян. Клеветницы уверяли, что мужики производят порчу людей «посредством пущания на ветер даваемых от дьявола червяков… оные на ветр пущенные червяки имели входить в тела таких и порчею действо свое производить над теми только, кои из двора выходят, не помолясь Богу и не проговоря Иисусовой молитвы, или бранятся матерщиною». Для убедительности одна из баб приложила к обвинению несколько засушенных мух.
Мужики попали в руки сельской выборной власти — сотских, которые стали их сечь, мучить и грозить им за упорство еще большими пытками в городской тюрьме. Надеясь избавиться от отправки в город, крестьяне объявили себя чародеями. Сотские их обманули, и они прошли через допросы в Яренской воеводской и Устюжской провинциальной канцеляриях и в Великоустюжской духовной консистории. Наконец, дело добралось до Правительствующего сената.
Ознакомившись с подробностями дела, сенаторы пришли в ужас от невежества провинциальных судей. В длинном обличительном указе, последовавшем по итогам этого разбирательства, говорилось:
«Находит Правительствующий Сенат, к великому сожалению своему, с одной стороны закоснелое в легкомыслии многих людей, а паче простого народа о чародейственных порчах суеверие, соединенное с коварством и явными обманами тех, кои или по злобе, или для корысти своей оным пользуются, а с другой видит с крайним неудовольствием не только беззаконные с сими мнимыми чародеями поступки, но невежество и непростительную самих судей неосторожность в том, что с важностью принимая осязательную ложь и вещь совсем несбыточную за правду, следственно, пустую мечту за дело, внимания судейского достойное, вступили в следствие весьма непорядочное; из чего, сверх напрасного невинным людям истязания, не иное что произойти могло, как вящше простых людей в сем гнусном суеверстве утверждение, вместо того, что по долгу звания своего, и на основании ясных законов обязаны они стараться о истреблении оного».
Воеводу, его товарища и секретаря отрешили от дел и указали «впредь ни к каким делам не определять». Сотских и старост, по чьему своеволию оклеветанные крестьяне были высечены, приказано было «при собрании всех жителей наказать батожьем без пощады, и впредь в старосты и сотские не выбирать», а кликуш — «высечь плетьми публично в их жилищах на мирском сходе».
Во все губернии и провинции был разослан указ «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве и о чародействе и о наказании кликуш плетьми яко обманщиц». А к указу приложили описание этой абсурдной истории, «дабы каждое присутственное место яснее состояние сего дела видеть могло». Так Яренский уезд прославился на всю Россию.
«Всю бабу холстом обмотал»
С введением в империи в 1782 году Управ благочиния в ведомство полиции передали такие преступления, как колдовство, лжепредсказание и другие виды суеверия, ранее подлежавшие ведомству духовному.
Сотских и десятских обязали не терпеть в селениях волшебников, кликуш и других обманщиков; обнаруженных отправлять в городские канцелярии и наказывать.
Но и спустя полвека достойный подражания сельский хозяин Ф. Х. Майер в своей брошюре «Опыт сельского благоустройства, или полиции» писал:
«Необходимая мера осторожности есть преследование опасных, так называемых бабок (ворожей) и колдунов. Под этим именем разумею я тех обоего пола обманщиков, кои, будучи хитрее своих собратий, опивая и обирая их, лишают здоровья глупыми и вредными лекарствами, рассевают зловредное суеверие и, по большей части, будучи в связи с ворами, берутся отгадывать и отыскивать покраденные вещи, чтобы таким образом отвлечь внимание окраденных».
Кроме того, колдуны первой половины XIX века брались освободить юношу от рекрутства или повлиять на исход следствия. Один из известнейших адвокатов России Н. П. Карабчевский, изучивший десятки таких дел, писал:
«В 1840 году в вологодском совестном суде судился молодой крестьянин Соколов, обвинявшийся также "в колдовстве". Он не отрицал того, что имеет "искусство ворожить", хотя у святого причастия бывает. Крестьянину Иванову он "сделал услугу", наговаривал на воск, "как подойти к барам", чтобы сына не отдали в солдаты. Другому односельчанину он "ворожил" и делал наговор на воск, чтобы "подойти к становому", которого ждали на следствие. Наговором же на воск он лечил от разных болезней, преимущественно грудных ребят. На повальном обыске (допросе односельчан об обвиняемом.) крестьяне Соколова не одобрили: "нашептывает и наговоры делает на воск и на воду в том, что будут крестьяне оттого в милости у бар и начальников, и чрез это выманивает деньги, иных совсем разоряет, и к доброму общежитию нет в нем ни малой благонадежности"».
Другой случай, описанный Карабчевским, произошел тоже в Вологодской губернии:
«Некий титулярный советник Александр Клеопатров заявил полиции "о колдовстве" крестьянина Марка Осипова… Осипов "производил" следующие лекарства: 1) возьмет огниво, кремень и на воду огонь высекнет, приговаривая слова, а воду ту даст для употребления; 2) соли и муки завяжет в узелки и молитву над ними кощунственную читает. Узелки такие Осипов раздавал крестьянам, требуя за каждый по рублю, но — "после усильных сквернословий получал только 25 копеек". Деньги эти он большею частью пропивал».
Часто обвинения кого-либо в колдовстве возникали после свадеб. Так, в 1840 году Московский совестный суд судил крестьян села Никоновского в Бронницком уезде Сергея Рубцова, Михаила Колбина и Михаила Абрамова, которые «посредством колдовства новобрачных мужей сделали неспособными к супружескому совокуплению».
В руководстве для врачей об этих частых случаях «порчи новобрачных» доктор медицины Рудольф Кребель писал:
«Часто встречается в России заблуждение, состоящее в том, что во многих отдельных личностях есть особенная дьявольская сила, посредством которой они, даже без намерения, только простым взглядом, не только производят болезни, но и делают неудачным всякое предприятие… Неспособность мужскую, являющуюся иногда у сильных и здоровых людей в первую брачную ночь, объясняют колдовством, хотя ее можно приписать только возбужденному воображению».
«Дела сердечные» были, пожалуй, самой частой причиной для обращения к знахарям, ведьмам и колдунам после болезней. Особенно отличались жаждой взаимных чувств сибирячки. И этим пользовались сотни бродяг, жившие за счет неиссякаемого суеверия женщин.
«По всей Сибири вера в наговоры, заговоры, присушку, порчу и колдовство необыкновенно развита и распространена несравненно более, чем в России,— писал сибирский публицист Н. М. Ядринцев в 1871 году.— Рассказывают, что при входе бродяг в деревню, женщины кидаются к ним с расспросами, не умеет ли кто присушивать и нет ли среди них знахарей. В этом случае бродяги служат самыми близкими поверенными сердечных тайн. Некоторые бродяги нарочно несут с собой разные корешки, травы, камешки, глину и всякую дрянь для мистификации и лучшего удостоверения своего звания. Как только откроется знахарь, а за ним дело не стоит, сейчас же сбегаются женщины, несут молоко, хлеб, холст и обращаются с просьбами. Тогда бродяга-знахарь наговаривает на волосок, на щепочку, "дабы раб Божий N сох также по рабе Божией N, как эта лучинка иссохнет на печке"».
«А он, слышь, это всю бабу холстом обмотал. Потом — ну, уж что было потом и рассказывать нечего: и смех, и стыд»
Ядринцев приводил и рассказы самих мнимых знахарей:
«Пришли мы раз в деревню,— рассказывал один из авантюристов-бродяг,— а с нами товарищ, знахарством занимался,— таскал разную дрянь. Вот обступили нас бабы, сарай нам отвели, молока, яиц, шанег — всего натащили. Одна молодуха так и пристает к нашему насчет присушки. "Ладно",— говорит; а нам и шепни: "Выйдите, мол, ребята, да и смотрите в щель, как я ворожить буду". Мы вышли и стали в щель смотреть. Видим, баба уж трубку холста принесла нашему колдуну. Ладно, думаю, что только теперь он с этим холстом будет делать? А он, слышь, это всю бабу холстом обмотал. Потом — ну, уж что было потом и рассказывать нечего: и смех, и стыд».
«О ворожбе,— подытоживал публицист,— ходит у бродяг бездна разных игривых рассказов в декамероновском тоне: к ворожбе примешивается и разврат».
«Старуха крикнула и умерла»
Огромное количество ворожей и колдунов появилось на просторах России после отмены крепостного права.
В 1873 году за «ложные чудеса и колдовство» были осуждены 62 мужчины и шесть женщин (для сравнения, за растрату казенных сумм и имущества или преступное пользование ими — 283 человека). Но наказание за чародейство было мягким: попавшийся в первый раз подвергался аресту от семи дней до трех месяцев; во второй раз — к заключению в смирительном доме от четырех до восьми месяцев. На этот же срок туда отправляли кликуш. Если действия волшебников приводили к смерти, то они приговаривались к заключению от восьми месяцев до одного года четырех месяцев и церковному покаянию.
Пострадавших от чар или их родственников это не удовлетворяло. По стране покатилась волна самосудов над колдунами.
В 1879 году в деревне Врочеве Тихвинского уезда 17 крестьян сожгли солдатку Игнатьеву, заподозренную в колдовстве. В 1880 году в селе Осиневке Пензенской губернии забили кольями колдуна-старика, из-за которого якобы заболела одна из крестьянок. Тогда же убили колдуна в Самарской губернии, под Николаевском. Самосуды происходили в Рязанской, Ярославской губерниях.
В том же году случилась расправа, описанная в «Московских ведомостях»:
«В одной из глухих деревень Пензенской губернии убит крестьянин Ф., слывший в околодке за колдуна. Он был приглашен почетным гостем на крестьянскую свадьбу, чем родители невесты думали снискать его расположение к новому супружеству. Но, должно быть, плохо угостили или по какой другой причине, а Ф. был недоволен, и когда молодые воротились от венца и лежали у ног "колдуна", мать невесты в это время стала "выкликать". Озлобились родные внезапно ставшей кликуши, не удержал их и страх сверхъестественной силы Ф., давно восставившего против себя всех своим колдовством, и на утро был найден труп его, изуродованный до невероятности: характер изувечений свидетельствует о той злобе, с которою наносимы были удары».
В 1880-е годы газеты нередко посвящали целые полосы рассказам о разнообразных народных наказаниях ворожей и колдунов. Стоило какому-либо местному листку сообщить об очередном происшествии, как другие газеты набрасывалась на эту новую «дичь».
В 1889 году, ссылаясь на газету «Кавказ», «Минские губернские ведомости» сообщили о том, как в Сухумском округе ворожея распознала в другой женщине колдунью:
«У одной старой вдовы скоропостижно умер младший сын, а через несколько времени опасно занемог и старший. Больной, по совету соседей, обратился к ворожее. Ворожея указала на мать как на виновницу его болезни и смерти его брата; при этом она настаивала, чтобы мать-ведьму вывели перед народ и заставили ее или покаяться гласно в грехах, или согласиться на испытание железом. Больной сын, узнав о таком обвинении своей матери, согласился, чтобы соседи произвели над ней обряд истязания. Соседи развели костер и стали убеждать мать больного или сознаться в грехах, или добровольно отдать себя на сожжение. Старуха так испугалась, что потеряла способность говорить. Сочтя ее молчание за сознание в грехах, стали прикладывать к ее телу раскаленные железо и медь. Видя, что она молчит, ее привязали к шесту и как на вертеле поджаривали старуху. Наконец, старуха крикнула и умерла».
Если удавалось установить участников расправ, то они приговаривались к смертной казни или к ссылке в Сибирь. Но на число колдунов и ворожей ни народные расправы, ни определяемые судами наказания никак не влияли.
«Деревенская Россия,— писал этнограф В. Г. Тан-Богораз,— вся расписана на колдовские приходы, нисколько не хуже церковных. В каждом селе четыре основные фигуры: священник, учитель, фельдшер, колдун. Частенько не хватает учителя, фельдшера, батюшки, но колдун уж, наверное, есть. Колдуньи же прямо на каждом шагу».
После революции произошли некоторые перемены. Врагами, эксплуатировавшими суеверие народа, новая власть объявила священнослужителей. А ворожей и колдунов с 1922 года причислили к мелким мошенникам, и уголовные дела на них, чтобы не злить народ, заводили очень редко.
«Раньше,— замечал Тан-Богораз,— колдовство было запрещенной, подпольной верой, но теперь оно действует совершенно открыто. У колдуна прием, порою прямо очередь. В одном селе у колдуна до 4000 пациентов в год, вдвое больше, чем у местного фельдшера. В другом селе порою до ста человек в день. Он ворожит пациентам перед зеркалом с ухватками гипнотизера, вызывает всяческих духов и "рогатых и камлатых" и называет их деликатно по-новому: "мои товарищи"».
Светлана Кузнецова, "Коммерсантъ".
