Видео
В мире
История рождения постсоветской Литвы, настоящая, а не «написанная победителями», до сих пор остается загадкой. Общественности предлагаются парадно-протокольные мифы о национально-освободительной борьбе с игом «советской оккупации», но все же как в руководстве республики в условиях «тоталитарного СССР» смогли оказаться нынешние ярые антисоветчики? Под чьим чутким руководством сложилась политическая дружба современных литовских руководителей? Какую именно «свою маленькую войну» вели в то время люди, которые теперь пытаются вымарать всё советское из истории Литвы?
Ответы на эти вопросы есть у очевидцев формирования современной Литвы, многие из которых из-за своей хорошей памяти были вынуждены бежать из этой демократической, европейской республики. Один из таких людей — доктор философских наук Валентин ЛАЗУТКА, во времена перестройки — директор Института философии, секретарь парткома Академии наук Литовской ССР и некоторое время ректор Высшей партийной школы, где работала в то время нынешний президент Литвы Даля Грибаускайте. В 1991 г. под угрозой смерти Валентин Антонович покинул новую Литву, уехав сначала в Германию, а затем обосновавшись в Белоруссии. Несмотря на то, что В.Лазутка теперь старается избегать лишних контактов, после долгих поисков нам всё же удалось найти его в Минске:
- Валентин Антонович, как Вы восприняли начало перестройки в СССР? Как Вы её понимали?
- В 1984 году я был директором Института философии, социологии и права АН Литовской СССР. Встретил я перестройку во многих отношениях весьма положительно. Во-первых, у меня свои личные отношения были с Горбачевой. Мы с ней в один год закончили МГУ. Я учился на философском вместе с Раисой Максимовной. Кроме того, мы жили в одном общежитии четыре года. С Раисой Максимовной меня и другие связывали — и родственница там одна моя жила, и подруга. Поэтому имелся личный фактор.
Кроме того, к тому времени наконец-то вот пришла молодежь, наконец-то вся, так сказать, «геронтология» кончилась, и, казалось, мы пойдем более быстрыми и правильными шагами, чем до того. Казалось, что период культа личности-безличности закончился для нас, и придет новое руководство, более способное и активное. А Горбачев ведь очень активно себя с самого начала стал проявлять.
Как я понимал перестройку? Как и Горбачев писал в своей книге «Новое политическое мышление»: больше социализма, укрепления социализма и т.д. У меня не было никаких мыслей в отношении национальной независимости, отделения и выхода из СССР. Даже и в голову мне это не приходило. И я до конца держался этих позиций. Когда в 1988 году начался весь этот раздрай, уже стало видно, что все очень плохо.
Я и тогда воевал за социализм и его развитие. То есть я не видел того заложенного зла, которое содержалось в перестройке.
Начало перестройки было очень обнадеживающим. Было много обнадеживающих слов со стороны Горбачева. Что-что, а говорить он мог, и только это и признавал. А вот насчет того, чтобы действовать … Когда уже надо было действовать, действительно перестраивать, тут обнаружилась беспомощность всей государственной структуры, в то числе — беспомощность партии. Стало ясно, что мы попали в очень тяжелую ситуацию, и нас ожидает весьма печальное будущее. Я почувствовал это в 1988 году.
Скажем, я не поддержал явно антисоветский митинг в 1988 году. Я на нем не присутствовал. Меня потом обвиняли. Райком даже ставил вопрос об освобождении меня от должности секретаря парткома литовской Академии наук и даже об исключении из партии. Но я стоял на том, что антисоветский митинг — это не в поддержку перестройки, а наоборот.
- А как Вы отнеслись к Саюдису?
- Вы знаете, что Саюдис был создан 3 июня 1988 года. Я непосредственно привлекался к этому процессу. Дело было так: 3 июня мне позвонил главный ученый секретарь Академии наук и говорит: «В 11 часов состоится совещание в Доме ученых, приезжай туда, к 11 часам». Я несколько удивился, потому что Дом ученых находился далеко за городом. Когда я приехал, я там нашел главного ученого секретаря, потом ученого секретаря по общественным наукам и секретаря ЦК Компартии Литвы по идеологии, и мне еще представили одного незнакомого — представили как заведующего отделом науки ЦК КПСС. Я подумал, что разговор на совещании пойдет о науке. Действительно, разговоров несколько было на эту тему, а потом вдруг все изменилось, и сказали, что есть решение создать в Литве движение в поддержку перестройки. Ну что ж, я в принципе согласен. Явно перестройка пошла не туда, и уже не перестройка, а «катастройка» началась. Поддержать надо перестройку.
Договорились, что в 18 часов в Академии наук, в зале нашем состоится собрание, где движение будет учреждаться. Главному ученому секретарю и мне поручили проводить это собрание и, собственно говоря, руководить и создавать все эти органы и прочее-прочее.
Но получилось так, что я позвонил своему другу и помощнику первого секретаря ЦК, который меня отослал в КГБ, к начальству. Тогда как раз председателя не было. Старый ушел, новый еще не пришел.
Так вот этот председатель, который ушел, полностью создавал Саюдис вместе с секретарем ЦК по идеологии.
Когда я связался с кгбистами и поговорил, я понял, что, собственно, создателями Саюдиса, оказалось, были органы КГБ. ЦК тоже как бы их поддерживал сбоку. А вот здесь на общественность с этой идеей приходилось выходить нам, ученым из Академии наук. И после этого разговора я отказался идти на это собрание и вообще категорически открестился от Саюдиса, стал его противником. А базой сопротивления Саюдису была компартия Литвы, которая раскололась и осталась на позициях КПСС.
Раскол партии произошел в 1989 году. Но внутренний раскол для меня был заметен уже тогда. По нашим планам, председателем Саюдиса должен был быть писатель Петкявичюс.
Мы за эту кандидатуру выступали. А КГБ выдвинул свою кандидатуру — Ландсбергис.
На первом собрании Ландсбергис не прошел, остался Петкявичюс, но буквально через месяц-два на Бюро ЦК Компартии Литвы Ландсбергис был утвержден председателем Саюдиса.
- А какая репутация тогда у Ландсбергиса была?
- Он очень тесно сотрудничал с Комитетом госбезопасности. Это понятно в силу того, что его отец был старым работником этой службы. Ландсбергис имел очень сильную поддержку, все время был под крылом этой организации, когда учился, когда работать заставили. Но в силу того, что в глазах общественности отец-то был профашистским, младший Витаутас два раза подавал заявление о вступлении в партию и его не приняли. В первый раз его отвергло собрание, во второй он собрание прошел, но не прошел Бюро райкома. Так он членом партии и не стал, хотя комсомольцем был. Такая у него сложная биография.
Мой брат работал заведующим отделом науки ЦК Компартии Литвы. Он рассказывал, что когда появился Ландсбергис-старший, приехал из Австралии, над ним взял шефство КГБ и намеревался его назначить главным архитектором Вильнюса.
- А за какие такие заслуги Ландсбергиса-старшего хотели поставить главным архитектором Вильнюса?
- Он неплохой архитектор, потом — он все-таки приехал с большими заслугами: был агентом КГБ в составе Временного правительства Литвы, которое сразу до оккупации немцами держало власть месяц или полтора. Он входил в это правительство. Он подписал два благодарственных письма Гитлеру за освобождение Литвы, потом вместе с семьей уехал и вернулся. Из Вены они переехали в Германию во время войны. Когда уже кончалась война, они перешли в американский сектор, в Америке были, затем в Австралии оказалась. Он был работником КГБ. Не агентом каким-то, а штатным работником. Он в звании был не меньше полковника КГБ. Кстати, он был работником не КГБ Литвы, а центрального. Из Москвы им руководили. Когда он уже вернулся, именно из Москвы давление шло.
Потом, конечно, в итоге его не допустили до главного архитектора. Он вернулся в Каунас, там ему вернули его бывшую дом-дачу трехэтажную в полную собственность, большую пенсию дали и назначили научным сотрудником института архитектуры. Это что касается отца.
А с Ландсбергисом-младшим я еще сталкивался по одному конкретному делу. Я был председателем ученого совета по защите докторских диссертаций в Вильнюсе, потому имел контакт с ВАК. Начальником отдела там как раз был мой бывший однокурсник и очень близкий друг в студенческие годы Григорий Григорьевич Квасов. Во время одной встречи я у него дома был, он говорит: «Слушай, а ты знаешь такого Ландсбергиса?». Тогда он абсолютно неизвестен был. Я говорю, что про него не знаю, но знаю отца, и рассказал, кто отец. Что работник КГБ, который большую службу провел, свои заслуги имеет и прочая-прочая. Он мне и говорит: «А-а-а, тогда понятно, почему эта организация на нас так жмет, чтобы ему дали профессора». Потому что он не имел никаких оснований. Он был кандидатом наук. Никаких изданных трудов у него не было. Для всех было очень непонятно, как это вдруг он получил звание профессора.
- То есть особого авторитета в ученой среде к моменту Саюдиса не было у Ландсбергиса?
- Да, он больше примыкал к художественной богеме, был пианистом. Практически он работал в консерватории доцентом, потом профессором марксистской эстетики. Был такой курс — марксистско-ленинская эстетика. Он его и читал, и вел в консерватории.
Несмотря на то, что в партии не был, выдержанным марксистом считался, и все его так и принимали.
Перестройка с этого и началась. С того, что интеллигенция, Петкявичюс, известнейший поэт Марцинкявичюс, которые на первых шагах с энтузиазмом, примерно, как у меня, включились в перестройку, потом полностью отошли и стали противниками и врагами перестройки. По роману Петкявичюса видно, как он относился к Ландсбергису и Саюдису (книгу Витаутаса Петкявичюса «Корабль дураков» можно прочитать здесь).
- Как Вы думаете, с самого начала перестройка задумывалась как «катастройка»?
- Я полагаю, что с самого начала Михаил Сергеевич, да и Раиса Максимовна вообще искренне надеялись на социализм. Большой перелом произошел, когда стали очень активно работать с Горбачевым определенные силы. Вот скажем, его лучшим другом и однокурсником был Зденек Млынарж, чех, который во времена Дубчека был его главным идеологическим рупором, антисоветчиком, если угодно. Во все времена он был лучшим другом Горбачева, приезжал к нему в Ставрополь. Когда Горбачев женился на Рае, он был тамадой на их свадьбе. Ярый такой антисоветчик и антикоммунист, который особенно сильное влияние оказал на Раису Максимовну. Такая настроенность определенная у Горбачевых была со студенческих лет.
А вообще Горбачев еле-еле кончил школу. Потом даже не пытался куда-то поступать. Но была кампания по сборке урожая; его отец в райкоме работал и направил сына помощником комбайнера. Вследствие этой работы за один сезон Горбачев заработал Орден Почета. Орденоносцем был командирован обкомом для учебы в Московский университет на юридический факультет. Надо отметить, что Раиса Максимовна провела с ним колоссальную работу с точки зрения его образования. Она на две головы выше его стояла. Девочка начитанная, отличница во всех отношениях. Вплоть до того, что она учила Горбачева писать, потому что он писал с ужасными ошибками. Раиса из него сделала то, что она сделала. Надо отдать ей должное, кто бы что не говорил, а он без Раисы не мог ни поехать, ни пойти никуда. Она постоянно им командовала. Помню, в Вильнюсе Бразаускас давал им прощальный ужин. И вот предложено было выпить. Горбачев говорит: «Ну, да, сейчас можем и выпить». Тут же Раиса Максимовна: «Миша, тебе нельзя». Он без слов: все, нельзя. (смеется) Такой пример. Там много людей было.
- Интересный у Вас получается портрет и Ландсбергиса. А ведь он, пожалуй, политический наставник президента Грибаускайте.
- Да, он ее поставил, он ее провел…
Сначала Грибаускайте пришла в партийную школу непосредственно под руководством ректора Сигизмундаса Шимкуса. И она пришла в качестве заведующей кабинетом экономики. Одновременно Шимкус ее привлек в качестве секретаря совета школы. Всю документацию через нее отправляли, к ней обращались, пытались сделать быстрее, смотрели, куда надо послать, и так далее.
Изначально они познакомились на базе КГБ, потому что отец Грибаускайте тоже был сотрудником этой организации, но он был пожарным. Они не могли не познакомиться просто-напросто, потому что из КГБ могли попросить: «Возьми такую-то на работу, тут надо устроить». Она вернулась из Ленинграда, и КГБ занят был ее трудоустройством. Так она и перешла в партийную школу. Поэтому, когда началась уже суматоха с 1988 года, она исчезла, и вдруг мы стали слышать, что наша Даля почему-то работает в посольстве СССР в США. Но она там недолго работала — ее отозвали. Потом вдруг она пропала опять. Оказалось, она учится в одном из американских университетов. В этом университете была школа, которую прошла руководящая часть «саюдистов» — Буткявичюс и другие. И она, практически, прошла школу ЦРУ.
А вот в Европейскую комиссию она уже пошла как кадр Ландсбергиса, потому что он такой же кадр КГБ, как и она.
Ведь весь КГБ остался как есть. Заметьте, никто кгбистов не трогал. Их не преследовали. Некоторых, кто были русскими, еще как-то отстраняли, а так никто не трогал. В центре города был дом, где жил второй секретарь ЦК Компартии Литвы. Когда его не стало, дом занял председатель КГБ, который создавал Саюдис. С новой властью бывшие и настоящие сотрудники работали абсолютно в полном контакте, благоденствовали всячески. Эти же кадры и сейчас.
Еще до Ленинграда Грибаускайте уже вел КГБ. Она была сотрудником отдела кадров консерватории, а отдел кадров одновременно и спецотдел. Отдельного спецотдела не было. Спецотдел — это КГБ. То есть она уже тогда была работником КГБ, и уже тогда ею руководили. В Ленинград, соответственно, она попала с подачи и по рекомендации КГБ.
Кстати, американцы объявляли Грибаускайте персоной нон-грата как бывшего сотрудника КГБ. Без одобрения Комитета госбезопасности она работать в Вашингтоне не могла. Тут никаких разговоров нет. Она через КГБ прошла.
А потом, после СССР, она снова оказалась в Вашинтоне. Она там работала и одновременно училась — курсы проходила, подготовку. Главными были, я считаю, курсы. А пересмотрели в США свое отношение к Грибаускайте наверняка по рекомендации Ландсбергиса.
- Валентин Антонович, получается, что КГБ сыграло важную роль в распаде СССР и образовании новых государств, в том числе — Литвы?
- Для меня лично такая структура. Шла борьба за власть между двумя организациями: Компартией и КГБ. В резерве была армия, которую могли использовать и те, и другие. Армию постарались разгромить, дискредитировать полетами самолетов к Кремлю и прочими акциями. Гибли маршалы, сами кончали с собой. Таким образом армия была отстранена.
Например, Бразаускас никак не мог быть каким-то там зависящим от КГБ. Но другое дело, что всем — секретарям ЦК и другим — постоянно с КГБ приходилось иметь дело. Скажем, я — директор института, у меня был курирующий товарищ из КГБ. Ни информации, ни заданий от них я не получал, а чисто по работе имел с ними дела. В партийной школе такого куратора не было, как и в ЦК или в райкомах. А в Академии наук такие кураторы были.
Но когда Компартия Литвы раскололась, то произошло слияние двух сил: тех, кто за Бразаускасом пошел, и КГБ.
Когда этот вопрос возник, я лично позвонил новому председателю КГБ республики и попросил аудиенцию. Он согласился. Договорились. Я был у него на приеме, и у нас состоялся очень откровенный разговор. Я говорю: «Ну, как же так может быть? Вы, советские люди, сейчас в подчинении ходите у Ландсбергиса». Он мне говорит: «Запомни: все, что мы делаем, мы делаем по приказу из Москвы. Я получаю приказы от своего начальства из Москвы, и мне приказано обслуживать Ландсбергиса и с вами вообще не иметь никаких дел, никакой информации про вас не получать».
В Москве создавалась пятая колонна в самых верхах, Крючков пришел (1 ноября 1988 г. Владимир Крючков стал председателем КГБ СССР, а 20 сентября 1989 г. — членом Политбюро ЦК КПСС). Это от Москвы все шло — от Яковлева, от Горбачева.
- После раскола Коммунистической партии, судя по всему, многие колебались насчет того, к кому все-таки примкнуть? Та же Грибаускайте отпуск взяла и исчезла на время…
- Это она — чтобы не участвовать во всех перепалках. Ректор лег в больницу, а ей в больнице нечего было делать — послали в санаторий.
Сложное было время. В республике, когда в марте 1990 года принимали Акт о выходе из СССР, работало 400 сотрудников самых разных спецслужб из США и Европы.
- Это были литовцы-эмигранты?
- Да, из тех, что ушли с немцами в 1944 г. Для нас тогда было уже четко ясно, что Ландсбергис стал американским кадром. А Прунскене, кстати, европейским. Она в Германии училась, докторскую диссертацию защищала в Германии. У нее были свои связи.
Позиция европейцев несколько отличалась от американской. И Миттеран, и Коль были против ускоренного процесса объединения Германии. ФРГ после объединения уже почувствовала, что это значит, и получить нагрузку в виде Прибалтики не хотела. Американцы же рвались решить эту задачу — разгромить СССР. ЦРУ было за ускоренный разгром, за хаос, потому что у них в планах стоял не только развал СССР, но и развал России, её расчленение. Вот почему в Литве, казавшейся маленьким клочком, осколком зеркала, все это произошло. Когда американцы с европейцами начали борьбу, Прунскене сразу убрали безо всяких сомнений (возглавившая в марте 1990 г. правительство Литвы Прунскене ушла в отставку в январе 1991 г.). И власть полностью перешла к ландсбергистам.
- Прунскене ушла в отставку незадолго до событий 13 января 1991 г. Как Вам запомнились те события у телебашни?
- Я здесь начну немножко издалека. 1 января 1991 года наш первый секретарь созвал заседание Бюро ЦК. Главный вопрос был такой: Горбачев звонил и обратился с предложением ввести в Литве президентское правление. Мы обсудили.
Никаких конкретных разработок введения или заданий мы не получали, на эту тему перестали говорить. На этом же Бюро наш первый секретарь сообщил, что в Москве, в ЦК КПСС, состоится совещание. Туда пригласили группу представить нашу партию, и руководителем этой делегации назначили Лазутку, то есть меня. Выезжать нужно буквально завтра, потому что 3 января нужно быть в Москве. Так я оказался в Москве.
Совещание прошло. В день отъезда — это было 6 января — вдруг мне звонит помощник президента и говорит, что завтра в 11 часов меня хочет видеть Горбачев. «Хорошо, говорю, тогда я сегодня не уезжаю, сдаю билет, завтра к 11 являюсь». Прихожу к помощнику, он мне говорит: «Мы ждем, сейчас должен приехать ваш председатель Совета министров. Когда он приедет, тогда на это совещание и тебя вызовут. Значит, подожди». Я до 15 часов просидел. Что там случилось? Председатель не приехал. В общем, я так к Горбачеву и не попал.
Я поехал в Вильнюс. Прихожу в горком, и мне говорят, что там демонстрация около Сейма. Что такое? Докладывают: «Вы знаете, что правительство расформировано, освобождено? Прунскене уже не премьер-министр». Я подумал: «А, ну ясно, почему она не приехала». Вчера, значит, освободили. А Горбачев, что ли, не знал? Не сообщили никому? В чем дело было? Оказалось, что Горбачев намечал встречу не с Прунскене, а с бывшим последним председателем Совмина советской Литвы Сакалаускасом, который в это время работал в посольстве где-то в Африке (Витаутас Сакалаускас занимал пост председателя Совета Министров Литовской ССР с 1985 по 1990 гг., в 1990-1991 гг. работал советником-посланником по экономическим вопросам посольства СССР в Мозамбике). Был сослан туда.
В пятницу, 11 января, приезжает Бурокявичюс (Первый секретарь Коммунистической партии Литвы на платформе КПСС в 1990—1991 гг.) ко мне в горком. Мы выходим из кабинета на улицу, секретные разговоры мы в своих кабинетах никогда не вели. И он говорит: «Звонил Горбачев и сказал, что Совет Союза высказался против введения президентского правления». Я говорю: «Ну, что же, значит, мы свободны в субботу-воскресенье». Давно выходных у нас не было. Персоналу объявляю выходной. В субботу мы не работали. Я уехал на дачу к себе, где пробыл примерно до 4 часов. Потом мы с женой поехали домой. Приезжаем, а теща говорит, что звонила секретарь нашего первого секретаря — срочно надо явиться в ЦК.
Жена меня отвезла в ЦК. Прихожу — пусто, абсолютно никого нет. Захожу в приемный кабинет. Секретарь сидит и говорит: «Бурокявичюса нет, вы посидите подождите, он придет». Ладно, сел я ждать. Жду-жду. Ладно, что я буду сидеть? Пойду к себе в кабинет — у меня этажом выше кабинет секретаря ЦК. Вдруг появляются откуда-то четверо парней, хорошо сложенных, встали у двери и стали повторять то же самое: «Нет, пожалуйста, подождите здесь». Не буду же я с ними драться. Сел, посидел 10 минут, встал решительно, прошу «пропустите!». Меня тогда из приемной выпустили, провели в пустую комнату прямо напротив и закрыли. Я там просидел примерно с пяти часов до 22:30. Телефона нет. Я просил позвонить домой. Нельзя. Якобы Бурокявичюс все приказал. Потом вдруг около 23.00 вбегает секретарша: «Звонил Бурокявичюс, сказал, что в ЦК не приедет, вы свободны». Как — свободен, я могу домой идти? А куда хотите, туда и идите, говорит.
Когда я вышел из этого заточения, ко мне высыпала целая толпа наших работников. Первыми попались мои секретари горкома, второй и третий. Потом секретари райкомов. Все накинулись на меня и говорят: «Что же вы с нами делаете? Нас в три часа посадили в зал, мы сидим, нас не выпускали из зала!». «Кто вас посадил?» - спрашиваю. «Ну, сказали, что вы созвали нас», - отвечают. Ребята, я не звал, я понятия не имею, говорю. Оказалось, что в горкоме тоже собрали партийный актив в зале. В основном — дружинники. Тоже по моему приказу как бы. Я ничего абсолютно не знал. Собрались, поругались. Бурокявичюса обругали всякими словами, потому что все ссылались, что это по его приказу было.
Пришли мы в горком, там полно народу. Я отправил второго секретаря, пускай объясняется, потому что я не хочу ходить. Прихожу к себе в кабинет. За моим столом сидит полковник Шурупов. «Ого, у нас уже первый секретарь?» Отнекивается. А вы здесь что, спрашиваю. А мы, говорит, готовимся вручать петицию в Сейм и в кабинет министров. Я удивился: «Да вы с ума сошли что ли? В 12 ночи кого же вы там найдете?» Да нет, отвечает, время согласовано с Ландсбергисом. Ландсбергис сказал прийти к 12 часам».
И вот эти две группы отправились — одна к Совмину, другая к Сейму. Та, которая шла к Ландсбергису в Сейм, спокойно дошла и вручила. А та, которая шла к Совмину — их там часть захватили, избили; другая часть прибежала ко мне в горком. Несколько человек избитых я отправил со «скорой помощью» в военный госпиталь, потому что в больницу боялся отправлять. Они были так избиты, что один, например, мой завсектором, кандидат наук аж три месяца проболел, не выходил. Одного 60-летнего тоже так избили, что в итоге он ушел с работы на пенсию из-за своего состояния.
И мы сидим в зале, а этот полковник говорит, что должно быть обращение из Москвы о введении президентского правления. Какого президентского? Кто сказал? И когда мы сидели, вдруг пушки стрелять стали. Я послал товарища, который был под рукой, узнать, в чем дело. Он приходит и говорит: «Движутся танки! Стреляют!». И вообще непонятно: народ около Сейма, который там охранял, кинулся к телебашне. Только тогда я узнал о так называемых «январских событиях». Никто у нас из партии не участвовал, потому что ничего не знали.
Вдруг мне звонит наш секретарь ЦК генерал-майор Науджюнас: «Слушай, где ты был? А где Бурокявичюс?». А я не знаю. Потом наутро я Бурокявичюса спросил: «Где ты был?». Там же, где и ты был, отвечает, так не твой приказ был? Шутишь, говорю, какой мой приказ?
Потом вдруг утром я узнаю по радио, что создан какой-то Комитет национального спасения. Среди членов комитета называли в том числе и меня. Я не знаю, ни что это за комитет, ни кого он был должен спасать. И вообще, как я мог там очутиться, если ни о чем не слышал? Много родных на меня кинулись — ты что, с ума сошел?
Я вообще не знаю, кто придумал тот Комитет национального спасения, идиотская выдумка была. А нас этим здорово подвели — и Бурокявичюса, и других.
- А по поводу снайперов, вокруг которых столько споров, Вы что думаете?
- Есть даже не предположения, а точные данные. Когда был решен вопрос, что нужно взять под контроль радио и телевидение, телебашню, это хорошо знал начальник Департамента охраны края Буткявичюс. Он взял отряд так называемых литовских пограничников, рассадил по крышам — они и стреляли. Это Буткявичюс несколько раз признавал. Правда, когда два года в тюрьме отсидел, он вдруг вспомнил, что не рассаживал. А до этого в нескольких интервью признавался, что так сделал. Так писали историю Литвы.
