Видео
Русские пушкари под Венденом.
Лев Усыскин беседует с Александром Филюшкиным, доктором исторических наук, профессором Санкт-Петербургского государственного университета, крупнейшим на сегодня в России знатоком и исследователем Ливонской войны.
— Александр Ильич, с момента выхода вашей «Изобретая первую войну России с Европой» прошло около двух лет… Книга стала элементом обязательного чтения для тех, кто занимается русской историей раннего Нового времени и первым, насколько я понимаю, обоющим труомд об истории борьбы за Прибалтику в XVI веке.
—Работ по Ливонской войне на самом деле много. Проблема в том, что Ливонская война — это 25-летний конфликт. В архивах Европы отложилось колоссальное количество материалов. Если русские материалы я пересмотрел практически на 99%, то про западноевропейские сказать такое невозможно. Имеется колоссальное количество документов о Ливонской войне, которые никто еще не смотрел. Одному человеку не под силу поднять этот огромный объем документов в польских, латвийских, эстонских, датских, шведских, немецких, итальянских архивах. У меня — скорее, введение в изучение Ливонской войны.
Много, конечно, было пересмотрено по частным вопросам. Но это никак не отражается на господствующих представлениях.
Скажем, знаменитый тезис о том, что Ливонская война велась за выход к Балтийскому морю, порожден недоразумением. Если мы посмотрим на карту, то увидим, что до Ливонской войны, в первой половине XVI века, Россия владеет почти теми же прибалтийскими землями, что и сейчас — от устья Невы до устья реки Наровы (сегодня к ним добавлено еще северное побережье Финского залива от Петербурга до Выборга). Да, там не было инфраструктуры, портов, городов, но земли-то были!
Если нужен выход к морю — пожалуйста, строй там порт, верфь, собственно флот. Ведь Петр I так и делал спустя 150 лет! Строил Петербург, и потом — Гангут, Гренгам и «все флаги в гости будут к нам». Но почему-то мы считаем, что Иван Грозный не мог додуматься до простой мысли основать город на прибалтийском побережье, а для выхода к морю должен был завоевать соседнюю страну с готовой инфраструктурой.
Кстати, в русских источниках мы не найдем мотивации Ливонской войны как войны за выход к морю: война велась за земли и за доходы ливонских городов (действительно, получаемые с балтийской торговли, но Россия хотела наложить руку именно на доходы, а не вытеснить их с балтийских торговых путей. Торгуйте, но делитесь доходами в нашу пользу).
Единственный раз, когда в русских источниках прямо говорится о выходе к морю, — когда русские дипломаты жалуются Ватикану на польского короля: напал на нас, выгнал нас из Прибалтики, а она нам нужна, чтобы… ездить к Римскому Папе! Пожалуйста, одерните зарвавшегося монарха. Вряд ли этот текст может служить аргументом, что Ливонская война была развязана для выхода к морю. Заметим, что и до начала войны, и после нее Россия имела выход к Балтике, потеряла его только после Смуты, Столбовского мира 1618 года и вернула затем только при Петре I.
— А вот, кстати, хочу задать такой вопрос. Я когда-то беседовал с Виталием Пенским, и он придерживается мнения, что вступление России в Ливонский конфликт — это было почти случайное стечение обстоятельств, планов всерьез там воевать изначально не было.
— В общем, и да, и нет. Безусловно, не замышлялась такая масштабная война. Инициатива в конфликте была с российской стороны, но это был конфликт, имевший в начале, выражаясь современным языком, скорее «рэкитирский» характер. Ливонцы не платят «Юрьевскую дань» — надо их вразумить. И до 11 мая 1558 года война носит явно характер демонстрационный. Вошли, сожгли несколько деревень, рассылают всюду грамоты: мы знаем, что вы хотите заплатить нам дань — заплатите, мы уйдем. Не платят. Опять пошли разорять. Рассылают грамоты: такая-то деревня нам заплатила, мы ее не тронули.
То есть цели завоевания нет, никто не ставит вопрос о гибели ордена. А когда стало ясно, что платить никто не собирается, а 11 мая, опять-таки случайно, была взята Нарва, и стало ясно: вместо того чтобы выбивать деньги, можно просто взять города, тогда характер войны резко меняется — начинается завоевание. Начинается взятие городов, раздача земель детям боярским, захват торговых факторий в свою пользу, позже начинается «Нарвское плавание». Но изначально таких замыслов не было, и потом, конечно, Иван Грозный не ожидал столкнуться с таким объединением противников: одно дело — слабый в военном отношении Ливонский орден, а другое дело — когда целый набор противников: Литва, Польша, Дания, Швеция, без военного, но с существенным политическим участием — Священная Римская империя. Конечно, такого конфликта никто не хотел, но логика конфликтов иногда сильнее намерений их инициаторов.
—Мы знаем, что начало XVI века характеризуется значительными изменениями на Западе Европы: стало поступать серебро из Америки, сдвинулись цены. В какой степени это повлияло на ситуацию в Прибалтике?
— Падает роль Ганзы. Ганза резко уменьшает влияние и, благодаря этому, на Балтике выходят «молодые хищники»: Швеция освобождается от власти Дании в 1523 году и начинает развиваться в регионального лидера. Дания, потеряв большие владения, пытается их компенсировать в Прибалтике. Англичане проникают в Россию, и возникает новый торговый путь. Германия, отстав от морских держав и понеся потери от Реформации, разворачивается на Восток. В Прибалтике Германия начинает свой колониальный проект — оказавшийся неудачным. Выходит на политическую сцену Польша, которая стремится стать господином региона, добивает Тевтонский орден: 1525 год — триумф польской истории, когда гроссмейстер ордена становится на колени перед польским королем на центральной площади Кракова.
Польше остается добить Ливонский орден — и от Поморья до устья Невы будет сплошная Польша! И здесь Польша сталкивается со Швецией, и это истоки драматических событий XVII века, вплоть до Потопа. Но важно, что уровень развития, уровень экономического и политического мышления у всех участников разный. И если мы будем судить о намерениях России по тому, что об этом думали в Германии — а там выходили целые трактаты «что Россия будет делать, если получит Прибалтику», — то мы увидим следующие опасения немцев: русские купцы будут торговать, вытеснив немецких, они разорят немецкие ярмарки, в Германии многие останутся без работы и так далее.
Я сильно подозреваю, что Иван Грозный не знал, что несет угрозу немецким ярмаркам, не знал, что его считают источником немецкой безработицы: это были опасения немцев, так бы поступили они, оказавшись на месте русских. Выходили бы к морю, строили фабрики и заполоняли Европу дешевыми сукнами, завоевывали бы местные рынки. У русских этих понятий в XVI веке еще в голове нет. Для России главный интерес в Прибалтике — это земля. Это раздача земель дворянам. И это, конечно, доходы от торговли ливонских городов. Скажем, то же «Нарвское плавание», очень выгодное для русской казны, — что характерно, плавали-то не русские купцы. Ливония — государство-транзитер, и Россия хотела захватить Ливонию, чтобы взять под контроль транзит. Но при этом вовсе не собиралась налаживать свою серьезную торговлю, замещать немцев русскими: пусть торгуют как раньше, лишь бы пошлины платили. То есть лучше оценивать интересы той или иной стороны по источникам, принадлежащим этой же стороне, а не ее оппонентам.
Вообще, надо сказать, первая треть XVI века — это открытие Европой России. После публикаций авторов XVI века, писавших о России, но никогда в ней не бывавших — Павла Йовия, Иоганна Фабри, Альберта Компьенского, — возникает резкий всплеск интереса к России в Европе, Россией увлекались. В этих публикациях много интересного, в том числе и полуанекдотические заявления, например Иоганн Фабри буквально пишет: «Что русскому здорово, то немцу — смерть». «Русские, они, конечно, дикари, но как дикари они сохранили первобытную чистоту. У них политический порядок и послушание властям. Они лучше наших немцев, которые отравлены Реформацией, занимаются демократией». Он пишет, что у русских хорошая аристократия, а у нас олигархия и демократия. Но потом вышел трактат посетившего Россию С. Герберштейна — 1549 год. Он, конечно, обрушил это позитивное восприятие России. Но вторая половина XVI века — колоссальный рост интереса к России, Россия выходит, как бы сейчас сказали, на первые полосы газет. Ну, тогда место газет занимали всякие «летучие листки», и известно более 60 таких листков, посвященных русской проблематике, в частности Ливонской войне. Такого не было никогда.
Взятие Полоцка Иваном Грозным.
—Задам «неакадемический» вопрос. Насколько та политическая история, которая имела место, была единственно возможной? Могло бы в чем-то сложиться иначе? В какой степени все это зависело от индивидуальных особенностей тех или иных политических деятелей?
— Начнем с того, что оценку Ливонской войне дают очень разную. С точки зрения России, войну в значительной степени мы выиграли. Ну, что: пришел супостат, занял Псковщину. Потом он ее почти всю, кроме Велижа, вернул. Значит, его победили, не так ли?
Были оценки негативные, но они были связаны с Прибалтикой. Грозного упрекали, что чужих городов хотел достать, а свои не сберег. То есть уже тогда была альтернатива мнений. Да, потеряли Ливонию — территорию, которая успела в сознании людей стать русской. И те русские, кто не хотел уходить из Ливонии, получившие там земли дворяне остались. Если вы поедете по шоссе Нарва – Таллин, то на 81-м км стоит крест с надписью на русском и немецком языках. Написано, что там лежит «русский боярин Разладин», который воевал на стороне шведов, был убит русскими и похоронен в этих прибалтийских землях. Это один из эмигрантов.
Что касается вопроса, могла ли Россия выиграть Ливонскую войну? До 1577 года она ее выигрывала. Прибалтика почти покорена, разделена. Мало того, в 1562 году заключен договор с Данией о разделе Прибалтики: Дания признала русские завоевания в Ливонии потому, что Россия признала права на Эзель датского принца Магнуса. Это была единственная европейская страна, признавшая завоевания России. В общем, все было хорошо, пока в Польше не пришел к власти король Стефан Баторий, привел армию из европейских наемников, которая стала бить войска Ивана Грозного.
Могли ли оказать ему эффективное сопротивление? Наверное, вряд ли. Но, тем не менее, из возникшей ситуации Россия вышла с наименьшими потерями. Действительно, была захвачена почти вся Псковская земля и военных сил для ее освобождения не было. Другое дело, что блестяще сработали русские дипломаты, тогда дипломатия умела хорошо работать. В Рим поехал Истома Шевригин, который даже не обещал ничего, а так то-оненько намекнул, что Россия согласится на унию с католиками и вот если вы нам поможете остановить польского короля… Пока польский католический король с нами воюет — какая может быть уния?
Самое смешное, что поверили, прислали Антонио Поссевино, который искренне считал, что Баторий занимается ерундой. Дескать, воевать надо не друг с другом, а с турками. Надо мириться, максимально безболезненно для России, чтобы она не обиделась. Он давил на польскую делегацию, требовал от нее уступок. Псковщина была освобождена без боя. Дипломатическим путем.
Говоря об общем поражении в Ливонской войне, мы забываем, что могло быть много хуже: скажем, Баторий мог не отдавать Псковскую землю и рано или поздно взять изнемогший от осады Псков. Военных сил у России для отвоевания этих территорий в 1582 году не было. И русско-польская граница проходила бы под Порховым и Великими Луками. Этого не произошло благодаря блестящему успеху русских дипломатов, которые извлекли из ситуации максимум возможного, вывели страну из войны с минимальными потерями для собственно русской территории. А не удержали Ливонию — так не свое, чужое.
— Мне даже интересна альтернатива на более ранних этапах. Скажем, еще до взятия русскими Полоцка в 1563 году, могли с Польшей заключить какой-то договор о разделе Ливонии и на этом успокоиться?
— Во всяком случае, Россия, я думаю, могла бы на это пойти. Польша — вряд ли. Для Польши война за Ливонию была войной за честь польского короля, который заступается за своего клиента. Рижский архиепископ Вильгельм Бранденбургский был родственником польского короля Сигизмунда II Августа. Это война в защиту того, кто тебе поверил, пришел под твою протекцию — Ливонский орден по Первому и Второму Виленским соглашениям (1559–1561) подался под защиту польской короны. Так что обе стороны претендовали на все. Делиться им не хотелось. А вот с Данией Россия поделила Ливонию. С Данией получилось потому, что она была согласна на кусочек. Собственно, во время войны были разные перемирия с разделами территории — по берегам Двины и так далее, — но это было ситуативно, временно. Очень долго и нудно утрясали все со шведами. Плюсское перемирие 1583 года по сути ничего не решило, оно фиксировало только остановку боевых действий. Территории потом расписывали несколько раз в ходе переговоров — для чего и потребовалась новая русско-шведская война 1589–1595 годов, которая и поставила точку в разделе Прибалтики. Интересно, где проходила граница России со Швецией по Плюсскому перемирию — по реке Стрелка, то есть когда мы приезжаем в Стрельну, переезжаем плотину — мы попадаем из России XVI века в Швецию XVI века. Современные Петергоф, Ораниенбаум — уже в Швеции по меркам XVI века.
— Наверное, можно поговорить о влиянии Ливонской войны на внутреннюю жизнь России — но это уже отдельная тема.
— Тут есть определенные сложности, потому что мы входим в опасную область историографических стереотипов. Скажем, есть концепция, восходящая к XVIII веку, сегодня ее поддерживает А.Л. Хорошкевич, что опричнина была реакцией на Ливонскую войну. Страна нуждалась в мобилизации. Война идет, воевать дворяне не хотят, нужны ресурсы — и вот вводится опричнина как жесткий режим выкачивания ресурсов, мобилизации людей.
Все бы хорошо, но мы не знаем на самом деле, что такое опричнина. Актуальны остаются слова Ключевского: «Опричнина — это событие, не понятое современниками и не разгаданное потомками». Сегодня есть интересные концепции — Юрганова, Булычева — о символическом характере опричнины, поиске ее природы и причин в духовной культуре. Тогда причем здесь мобилизация?
Другая точка зрения — Ливонская война вызвала страшное разорение страны и тем самым сыграла роль в закрепощении крестьян. Мол, крестьяне бегут, дворяне разоряются, дезертируют из армии, возвращаются крестьян ловить, требуют от правительства закрепощения крестьян, а не то мы не будем воевать. Хронологически это да, совпадает с введением заповедных лет в 1580-е и урочных лет в 1590-е годы. Вроде бы все так, но вся русская история до 1626 года, когда в очередном московском пожаре сгорели здания приказов вместе со всеми архивами, — большое черное пятно. По крепостному праву в 1580-е годы у нас случайно сохранилось восемь грамот. Восемь! Можно ли по восьми отрывочным документам судить, как дело было? Экономической, социальной статистики нету. Насколько эта теория, вроде бы логичная, подтверждается многочисленными показаниями источников, а не отрывочными иллюстративными сведениями? Ответа нет и пока не предвидится.
Мне кажется, что главным влиянием Ливонской войны было то, что выросло несколько военных поколений. То, что мы увидели в Смуту, — когда вся страна пошла воевать — это поколения, привычные к войне. Люди, которые не мыслят себя без войны. В Смуту воевали те, кто ментально формировался в 1570–1580-е годы, кто воевал с европейцами, с Речью Посполитой. И в этом плане Ливонская война и Смута очень связаны.
Источник: http://gefter.ru
