«Всюду были избиваемы все русские»: 90 лет назад, в 1916 году, в Туркестане произошел бунт

90 лет назад, в 1916 году, в российском Туркестане произошел бунт, который историки называли народным восстанием, а современники — русским погромом. Масштабные акции насилия на национальной почве в России всегда вызывались ошибками правительства и корыстью патриотических лидеров.

"Этих женщин туземцы стали насиловать"

Мятеж 1916 года в Средней Азии создал для советских историков трудноразрешимую проблему. С одной стороны, марксистам-ленинцам хотелось вписать это выступление масс в общую картину борьбы народов России против ненавистного царского режима. Но с другой стороны, многие руководители восстания (религиозные авторитеты, крупные землевладельцы), мягко говоря, не соответствовали стандартным советским представлениям о революционных лидерах.      

"На следующий день после убийства пристава,— говорилось в обвинительном акте о мятеже,— в главной мечети селения Заамин ишан Касым-Ходжа при большом стечении народа был избран 'зааминским беком' (миром). Объявив 'газават', священную войну, ишан Касым-Ходжа для участников бунта отменил дневной пост 'уразу', и здесь же в мечети был устроен общий пир. Своих сподвижников 'новый бек' назначил при себе 'министрами'".

Мало того, многое из происходившего тогда прямо противоречило принципам пролетарского и любого иного интернационализма. В том же документе сообщалось: "Вести о бунте в Джизаке взволновали народ во всем уезде. В Караташской волости Зааминского участка находилось несколько караулок объездчиков, в коих они жили со своими семьями. Жители окрестных селений во главе с почетными лицами напали на эти караулки и большею частью перебили всех объездчиков и их семьи, все имущество и скот разграбили.

Бывший народный судья Караташской волости Мулла Игамеберды Маулянов с Умурзаком Ишматовым и другими в ночь с 13 на 14 июля перебили пять человек семейства объездчика Дудкина в урочище в Урукли, разграбили и сожгли караулку. Мулла Игамеберды Маулянов забрал себе оружие караулки. Затем в 15 верстах от караулки убили самого Дудкина, жену его, сына и зааминского учителя Варламова, после чего забрали их скот...

Казненные повстанцами русские крестьяне.

Вблизи селения Джит-кичу находилась караулка, в ней жила Кобзева, жена объездчика, призванного на военную службу, при ней находились дочь ее, гимназистка Самаркандской женской гимназии, и подруга ее, приехавшая в гости, Анна Гусева. В ночь с 13 на 14 июля во время нападения на караулку всем им удалось бежать. На следующий день утром Яхшилик Ирматов с 3 другими туземцами напали на них и убили палками, после чего трупы поволокли обратно в караулку.

Вблизи селения Гальдраут находилась караулка, в коей жил объездчик Андрущенко с женой и пятью детьми. Сам Андрущенко находился в урочище Терекли Санзарского участка, где погиб с другими от руки мятежников. Умет Джульмухамедов, собрав с другими толпу мятежников, напал на караулку Андрущенко и убил дочь Андрущенко, в то время как его соучастники убивали остальных членов семьи. Трупы убитых были мятежниками сожжены, караулка разграблена.

Вспыхнувшее восстание сразу охватило весь Джизакский уезд, всюду объявлен был влиятельными туземцами 'газават', священная война, всюду были избиваемы все русские, в том числе и железнодорожные служащие, имущество их разграблено, дома сожжены, женщины взяты в плен и насилованы. Разрушили полотно железной дороги, сожгли мосты и жилые дома, порвали телеграфные провода. Во время этого восстания были также убиты лесообъездчик Тарасов, несколько железнодорожных служащих и мать зааминской акушерки Черновой".

"Перед разгромом канцелярии,— говорилось в донесении участкового пристава Борилло,— акушерка Янковская и прислуга Клюева из больницы были переведены в дом Джевачи под охрану сторожа больницы Атакула и двух сыновей Джевачи и других неизвестных мне туземцев в числе 15 человек, где они и находились до их освобождения 25 числа. Как только эти женщины были перевезены в дом Джевачи, с первой же ночи этих женщин туземцы стали насиловать, насиловали почти открыто в присутствии двух туземных старух — родственниц Джевачи, имена этих туземцев по желанию потерпевших мною будут названы на следствии и суде. Эти женщины под влиянием насилия травились морфием, но их те же туземцы спасли".

Ситуацию с оценкой восстания осложняло еще и то, что большинство руководителей советских среднеазиатских республик, не обращая внимания на колебания историков, с помпой праздновали годовщины "выдающихся революционных событий" 1916 года.

Правда, размах торжеств с началом 1930-х стал снижаться. А после того как в 1937 году популярным обвинением для "врагов народа" в Средней Азии стал буржуазный национализм, празднования прекратились почти полностью. Интерес историков к неоднозначной теме тоже начал угасать, и с 1960-х о неоднозначном событии почти перестали упоминать в печати. Как и о других неафишируемых дореволюционных эксцессах на национальной почве — еврейских и немецких погромах, которые при всех различиях многими чертами напоминали среднеазиатский мятеж 1916 года.

"Раздавались крики: 'Бей жидов!'"

Ни для кого в России не было особым секретом, что еврейские погромы с самого начала имели скорее экономический, чем националистический характер. Утверждали, например, что в Одессе погромщиков спонсировали греческие торговцы, пытавшиеся таким образом ослабить еврейских конкурентов. Практически та же картина наблюдалась и в других городах Российской империи, где случались еврейские погромы.        К примеру, в Белостоке немалое количество успешно работавших мастерских и предприятий принадлежало евреям, что всерьез раздражало их польских и русских коллег. Технология избавления от еврейских фабрикантов не отличалась изощренностью. Следовало как следует их напугать, чтобы они собрали пожитки, распродали имущество и отправились по проторенному многими тысячами еврейских семей пути — в Северо-Американские Соединенные Штаты.

Обычно погромщиков прикрывали и поддерживали городовые и полицейские чины, испокон веку состоявшие на жалованье у богатых торговцев и предпринимателей.

Но в 1906 году, когда готовился погром в Белостоке, изменилась государственная политика. Николай II был абсолютно убежден в том, что революционная зараза базируется в еврейской среде и что выжигать ее следует каленым железом. В стране шла соответствующая пропагандистская кампания. Поэтому белостокский погром подготавливался в трогательном единстве армии и состоятельного христианского народа.

"В войске среди солдат,— докладывала Государственной думе комиссия по расследованию белостокского погрома,— появились прокламации самого возмутительного свойства. Но помимо этого еще существовала устная пропаганда, что следует убивать крамольников, что Государственная Дума — жидовская, что революционеры идут против Царя. Еще 30 мая в одном из полков вызваны были в канцелярию фельдфебели, и им приказано было сказать солдатам, что 1 июня будет процессия католическая и православная, что евреи бросят бомбу и будет погром...

Таким образом, все были приготовлены к погрому, подняты местные силы, в войсках розданы приказы. Еще 31 мая состоялся общий приказ по 16-й пехотной дивизии о распределении 1 июня войск по городу Белостоку сверх урочно назначаемых войск. Город был разделен на два района — северный и южный, и назначены были командующие того и другого района; в северном был полковник Войцеховский, а в южном — подполковник Буковский".

Дальше все шло строго по намеченному плану. Правда, бомбы, как выяснила думская комиссия, никто не бросал. Первые жертвы-христиане были поражены выстрелами из револьверов — и тут же начался погром. "На вокзал явилась толпа хулиганов, и лишь только прибывал какой-нибудь поезд и евреи показывались на платформе, как раздавались крики: 'Бей жидов!' Хулиганы набрасывались на них и избивали их палками.

Те евреи, которым удавалось проскочить через толпу и добежать до мостика, ведущего через железнодорожный путь прямо в город, встречали там солдат, и они почему-то не пускали их. Волей-неволей евреи направлялись через вокзал на подъезд, где их встречала вторая толпа хулиганов и избивала. Все эти ужасы избиения на платформе, в зале первого класса и на подъезде происходили на глазах жандармов, солдат, офицеров и коменданта, но никто из них не принял ровно никаких мер к прекращению этого; наоборот, некоторые даже посмеивались и одобряли хулиганов. Был случай, когда офицер, проезжавший в это время через Белосток, заступился за евреев, но хулиганы не обратили никакого внимания на него и продолжали делать свое дело. Один еврей, вырвавшись от хулиганов на платформе, попал на подъезд; лицо его было все окровавлено, глаз разбит; хулиганы встретили его здесь и снова принялись бить палками".

Практически то же самое происходило и в самом городе. Солдаты и полицейские вытаскивали евреев из домов и гнали их на толпу погромщиков, не давая скрыться. А некоторые слуги царя и отечества расстреливали "внутренних врагов империи", не прибегая к помощи переполненных верноподданническими чувствами штатских хулиганов.

"Погром начался первого июня и сопровождался значительным числом убийств и разгромом имущества. Из подведенных итогов, неточных, видно, что убито 82 еврея, в том числе 3 сгоревших, и считается около 70 раненых, а из христиан 6 убитых и 12 раненых. Эти цифры не могут претендовать на полноту, потому что некоторые раненые были увезены из Белостока; например, один был увезен в Варшаву; некоторые трупы были ночью увезены куда-то с вокзала, как сообщают свидетели; так что не все трупы и не все раненые попали в больницу, где главным образом они были сосредоточены".

То, что решение о государственной поддержке погромов было большой ошибкой, в Петербурге смогли понять достаточно скоро. Корреспонденты многочисленных иностранных изданий побывали в Белостоке вместе с думской комиссией, и весь мир был возмущен зверствами российского государства по отношению к собственным подданным. Но потери были не только моральными.

Постоянно нуждавшаяся в иностранных займах Россия много лет пыталась выйти на американский финансовый рынок. Особенно они были нужны после неудачной Русско-японской войны и бунтов 1905 года. Но после такого эксцесса рынок дешевых денег для России оказался закрыт еще почти на десяток лет, чему немало способствовало лобби из покинувших пределы империи евреев.
       

"Он ведет шантажную борьбу"

Абсолютно та же картина — ошибочная политика правительства и корысть патриотических лидеров — наблюдалась в 1915 году во время немецких погромов. Правда, в этом случае правительство не покровительствовало и не попустительствовало погромщикам (если не считать поджога немецкого посольства после объявления войны). Но оно, чтобы оправдать вступление России в войну, развернуло бурную антинемецкую кампанию, которую потом не в силах было остановить и которая подготовила население к новым погромам. Обывателям доказывали, что германские соседи веками злоупотребляли особенностями русского характера.

Один из вождей патриотического движения — депутат Думы князь Серафим Петрович Мансырев — писал: "Мы вообще инертны и косны по своей природе, раскачать нас трудно — и вся наша жизнь, за редкими исключениями, проходит в безмятежном созерцании окружающей нас действительности, а то так и в настоящем сне... Но иногда житейские обстоятельства нас все-таки донимают: идет жизнь, ровно, гладко, да вдруг сыграет такую штуку, что встряхнемся и с изумлением и ужасом оглядимся: однако в какой грязи мы живем, как все пусто и неуютно кругом, какая завелась нечисть и как мало осталось у нас достатков!

И начинаем кричать: обидели, обманули, расхитили! Себя редко виним, а больше других, что нас не оберегли, недосмотрели. Нажаловавшись вдоволь, мы спешно принимаемся за водворение порядка: чистим, моем, чиним — дым коромыслом; наконец, суматоха надоедает — мы чувствуем потребность в отдыхе и укладываемся спать надолго". Немцы злокозненно воспользовались этой инертностью и благодушием, и теперь, как писал князь Мансырев, "их мамаши, каждое слово которых дышало благочестием, отравляли колодцы в местах следования наших солдат".

Накал страстей усилился после первых поражений, которые списывали на предательство живших в России немцев. Пресса была полна сообщениями об изменах колонистов-германцев. К примеру, в 1914 году было опубликовано письмо, якобы найденное в кармане убитого немецкого солдата: "Наши доблестные колонисты не только разбогатели в этой варварской стране, но и устроили здесь настоящие немецкие крепости. Мы знаем все, что делается у неприятеля. Каждое его движение у нас как в зеркале. Я не знаю, что бы мы делали без этих истинных сынов Германии, служащих ей самым губительным из оружий — сыском и разведкой. Русские бессильны предпринять какие-либо меры против этого. Они даже не позаботились поселить между нашими колонистами своих. Они умеют прятать от неприятеля запасы, а когда приходим мы, находим все — и хлеб, и молоко, и чай, и сахар".

Особенно рьяно разоблачала российских немцев газета "Новое время". Она, к примеру, рассказывала о германцах-мельниках, подающих крыльями мельниц сигналы вражеской артиллерии.

Или о переодетых в русскую форму колонистах, заманивающих солдат под огонь немецких пулеметов. Насколько точно все это соответствовало действительности, сказать теперь трудно. Но в этом рвении была одна подозрительная черта. Многолетний владелец "Нового времени" Алексей Суворин славился среди русских газетчиков не только отличным чутьем, но и выдающейся нечистоплотностью. Страх евреев перед новыми погромами он лихо превращал в звонкую монету. "'Новое время' очень часто посвящает статьи против евреев,— говорилось в обзоре русских газет, изданном в 1910 году,— а посмотрите, сколько там объявлений фирм, хозяевами которых являются евреи".

После смерти Суворина и начала мировой войны его преемники стали испытанным способом вымогать рекламу у немцев. Петроградский градоначальник князь А. Оболенский писал в январе 1915 года князю А. И. Трубецкому: "Ты пишешь, что я напрасно штрафую 'Новое время', но ведь оно ведет шантажную борьбу, требуя денег с разных немцев и вообще лиц с немецкими фамилиями".

Но руководству "Нового времени" было далеко до патриотических лидеров, наживавшихся на немецких страхах в особо крупных размерах. После начала войны в стране появилось огромное количество обществ, ставивших своей целью борьбу с немецким засильем, объединение патриотов и т. д. и т. п. Достаточно скоро многие из них обратились за финансированием своей особо важной деятельности к правительству.

Однако наиболее предприимчивые патриоты занялись добыванием денег из частных источников. Русские купцы и промышленники решили воспользоваться ситуацией и вытеснить немцев с командных высот различных отраслей экономики, а также по возможности захватить их предприятия. И пресса вместе с патриотическими обществами играла в выполнении этой задачи огромную роль.

Общественники давили на власти, добиваясь принятия антинемецких законов. Они же добивались отзыва у принадлежавших немцам фирм промысловых лицензий, что означало запрет на работу предприятия и его банкротство с последующим поглощением. Для этого общественники составляли списки фирм вплоть до самых мельчайших, принадлежавших германским и австро-венгерским подданным, и представляли их властям. Но изобретательности истинных патриотов не было предела. Когда в воздухе запахло погромами, списки стали тиражировать и продавать за вполне приличные деньги — по рублю за штуку, чтобы желающие могли выбрать объект, при погроме которого хотели поживиться. Ведь одним был нужен автомобильный гараж, а кого-то устраивала и мастерская модистки.

Но при внимательном рассмотрении этих списков выяснилась одна крайне интересная деталь — в них отсутствовали сколько-нибудь значительные предприятий. К примеру, в них не было ни "Сименса", ни других электротехнических или химических немецких фирм, в обилии представленных в России. Из сонма фармацевтических компаний, некоторые из которых имели русские фабрики, в погромном списке оказалась только одна — "Мерк", имевшая в Москве только склад, да и тот к тому времени пустой. Сам по себе напрашивался вывод, что патриоты получили немалую мзду за исключение этих предприятий из погромных списков. В них осталась лишь мелочь, которая не могла ни за что заплатить.

Сам немецкий погром в Москве в мае 1915 года мало чем отличался от еврейских начала XX века: те же толпы под охраной полицейских, те же бессмысленные убийства пожилых женщин.

Пострадало 475 торговых предприятий, 207 квартир и домов, 113 германских и австрийских подданных и 489 русских подданных (с иностранными или похожими на иностранные фамилиями). Заодно пострадали и предприятия, работавшие для фронта, и общий убыток составил 50 млн рублей.
       

"Взяточничество до архивозможных пределов"

Поводом к бунту в Туркестане в следующем году стала очередная ошибка правительства, решившего призвать среднеазиатских мужчин в возрасте от 19 до 43 лет на тыловые работы. Никто в Петрограде не подумал о том, что уклад жизни в Туркестане таков, что многие семьи, лишившись единственного мужчины, останутся без средств к существованию и будут отрезаны от мира, поскольку женщина не может говорить с посторонними и работать вне дома. Правительство в очередной раз подготовило почву для роста недовольства. А местное самоуправление из туземцев только осложнило ситуацию, когда начало исключать из списков мобилизуемых тех, кто смог достойно оплатить свой отказ от принудительных работ.    

Как утверждали представители русской военной администрации в Туркестане, ситуация могла взорваться в любой момент и без всякой мобилизации. С ними соглашался даже такой завзятый великорусский шовинист, как князь Мансырев: "Когда я туда приехал, через 30 лет с лишком после присоединения края к России, то я на месте чиновничества тамошнего застал касту, касту отдаленную как от русского чиновничества, так и от местного населения и даже от пришлых чиновников, командируемых туда со специальными какими-либо поручениями, касту самодовлеющую и самодовольную, которая смотрела на себя как на настоящих и единственных хозяев в крае, перед коими край должен трепетать и воздавать почести и мзду.

Взяточничество развито было до архивозможных пределов, и под всяким благовидным или неблаговидным предлогом, натурой или деньгами оно всюду и везде практиковалось как необходимое подспорье к получаемому содержанию, зачастую превышая его. Поборы производились по всякому поводу всякого административного исправления обязанностей...

Бывали случаи в мое пребывание там, что волостной управитель, получающий по закону жалованья не больше 500 руб., должен был истратить до 30 тыс. рублей для выбора своего в должность волостного управителя,

а срок его службы трехлетний, и, следовательно, можете себе представить, сколько он должен был вернуть с местного населения, чтобы уплатить эти 30 000 р., затраченные им при выборах".

Правительство в этом случае сделало не одну, а целую череду ошибок. Ну а дальше, как обычно, подключились материально заинтересованные патриотические силы. Одни из видных патриотов из-за мобилизации лишались рабочих рук и, соответственно, доходов, другие хотели получить власть или расширить уже существующие полномочия или — чем черт не шутит — выйти из-под влияния России, благо из-за войны в Туркестане остались лишь малочисленные и плохо вооруженные русские части. Правда, на этот раз ошибка правительства привела к зеркальному результату — громить начали русских.

Восстание поначалу развивалось успешно, но каждый новый правитель волости действовал сам по себе, а во многих районах прежние хозяева сохранили всю полноту власти и спокойствие населения. Затем подтянули войска и начали карательные экспедиции. Метод поимки и наказания бежавших при приближении войск мятежников отработали в считанные дни. Войска поджигали дом религиозного авторитета или в крайнем случае мечеть, спрятавшиеся беглецы бросались на помощь и тут же расстреливались. А оставшиеся голыми и босыми русские поселенцы начали громить и грабить дома туземцев. Причем, как и в случаях с евреями и немцами, погромщики действовали под прикрытием российских войск.

Мятеж оказался кровавым и абсолютно безрезультатным. Среднеазиаты, как им и было предписано, отправились на тыловые работы. Правда, пробыли они там сравнительно недолго. Развивая патриотизм погромного типа, допуская погромы, любое правительство теряет контроль над населением, а затем теряет власть. Что в России и случилось в феврале 1917 года.

Евгений Жирнов, "Коммерсантъ-Власть".