Видео
В мире
На вопрос ведущего, сумела ли русские, жившие в независимой Латвии в первой половине XX века сформировать более-менее единую общину, и как этот процесс выглядит в Латвии современной, Андрей Гусаченко предложил разделить ответ на «тогда» и «сейчас».
«На тот момент [в 1920-1930 годах] русское общество состояло из разных элементов. Были и те, кто проживали на территории Латвии уже по 200 лет и больше. А были такие, кто, в принципе, даже с удивлением обнаружили себя в составе Латвии.
Например, жители того же Пыталово — они просто с удивлением обнаружили, что оказались потенциальными гражданами новой страны. И, конечно, была белая миграция, местная интеллигенция — причём, между ними существовали существенные различия, которые особенно ярко проявлялись в 1920-х годах», — охарактеризовал «досоветских» латвийских русских историк.
Описывая различия, он подчеркнул: исторически Латгалия входила в состав не Остзейских (Прибалтийских) губерний, а была частью Витебской губернии. Соответственно, и образование, экономический, социальный уклад там в значительной мере отличались от остальной молодой тогда Латвии.
«Соответственно, когда Латгалия стала частью Латвии, подавляющее большинство крестьян там были очень-очень малограмотными. Но они, тоже составляя часть русского общества. [...] Существовала гигантская просто полоса непонимания [между теми же крестьянами в Латгалии и профессорами или офицерством]. Потому что, во-первых, им [крестьянам] была чужда трагедия развала Российской империи, трагедия белой иммиграции, «белое дело» и так далее. [...] Они очень часто голосовали за латышские партии, потому что те были им ближе по интересам. Несмотря на то, что латышский они не знали», — обозначил Гусаченко одну из линий разлома.
Между староверами и православными тоже были трения, хотя со временем противоречия перестали играть такую большую роль и бывало так, что депутаты одной конфессии защищали интересы другой.
«В принципе, по разным маркерам видно, что это общество было неоднородное, в нем происходили свои конфронтации. Но уже к 1930-м годам оно уже более-менее стало уже консолидироваться в какую-то общую сущность. Но этот процесс консолидации, образования своей идентичности был просто прерван советской оккупацией и последующими событиями», — констатировал собеседник LSM+.
Перейдя к «сейчас», он предположил, что современную «русскую идентичность» в Латвии (если она вообще есть) объединяют буквально считанные «общие знаменатели». В первую очередь — язык, в некоторой степени конфессиональная принадлежность (чаще к православию, реже к старообрядчеству)
«А остальное — я считаю, что нет. Это общество скорее атомизировано, и эти атомы оттолкнулись ещё больше после 2022 года», — заявил он.
А. Гусаченко предположил, что идентичность русских в Латвии в куда большей степени определяет советский багаж, чем «русский народный». Т.е. среднестатистический русский, по его мнению, вряд ли с ходу назовет десять русских народных песен, элементов народного костюма или блюд.
«В то же время если мы спросим латыша, он назовёт. Он даже назовёт, какие варежки в каком регионе вяжут.
Мы утратили именно национальный элемент. И он у нас конструируется на неосоветской основе». Если мы сейчас спросим у человека «назови традиционные советские блюда», он скажет: оливье, селёдка под шубой, винегрет и всё остальное. Там же «С лёгким паром» — всё это пойдёт таким потоком», — уверен историк.
Мартиньш Минтаурс в целом согласен с характеристикой коллеги, но, считает он, основной общий знаменатель национальной идентичности — это язык. В остальном же идентичность — явление многогранное и переменчивое.
«Идентичность в обществе воспринимается, как что-то целое. Но на самом деле она состоит из разных таких кристаллов, она неоднородная. […] Конечно, язык, на котором ты думаешь, на котором ты общаешься, пишешь статьи или что-то другое, — это основа культуры. А всё остальное со временем приходит и уходит. Это меняется в течение одного периода времени, даже во время одной человеческой жизни.— Считает историк.
