Видео
В мире
Елена Чудинова — автор нашумевшей и очень смелой антиутопии "Мечеть Парижской Богоматери", написанной 11 лет назад, — побывала в Риге, провела две встречи с читателями и изложила рижанам свою довольно провокационную и непопулярную в обществе точку зрения на процессы, происходящие в Европе, на проблему исламизации и беженцев, на такие понятия, как толерантность и ксенофобия.
Книга "Мечеть Парижской Богоматери" вышла в 2005 году, и по страшному, мистическому совпадению как раз в это время начались парижские бунты. Сегодня, после всего что случилось, Елена Петровна уже хочет только одного: чтобы она сама оказалась плохим пророком. Однако прогнозы на будущее у нее неутешительны. "Нам всем — и людям, и правительствам — стоит изменяться, и начинать с себя" — такой выход видит русская писательница, живущая на две страны: Францию и Россию.
Ее точка зрения на проблему иммигрантов и на ситуацию с исламом в контексте Европы может многих шокировать. Елена Петровна не боится острых вопросов, болевых точек и вскрывает многие нарывы общества, которые оно предпочитает замалчивать.
Каждый мусульманский ребенок в европейской стране — бомба замедленного действия
— Возможна ли исламизация Россия, на ваш взгляд?
— Я была более оптимистична в отношении судьбы собственной страны, России, и это и отражено в книге. По книге Россия не входит в Евроислам, Евроисламский блок, который пришел на замену Евросоюзу. Россия сохраняет баланс.
Но, к сожалению, за годы с момента написания книги оптимизма поубавилось. Все страны европейского генезиса (под европейским я понимаю христианский мир) так или иначе связаны между собой. И не могут где–то происходить какие–то процессы отдельно от других стран. Есть понятие — закон сообщающихся сосудов. И в России, к сожалению, идет та же самая экспансия ислама, правда, иначе, чем в Западной Европе.
Моя страна наступает на те же грабли, на которые французы наступили в 70–х годах.
Сначала французы, отдельные дельцы, захотели дешевой рабочей силы на непопулярные виды труда: черную работу и строительный сектор. Им показалось хорошим выходом пригласить рабочих из колоний.
Но гастарбайтеры, по их мнению, запрашивали слишком много. Сейчас, кстати, французы сталкиваются с интересным феноменом: те, кто приехал работать сюда когда–то, больше европейцы, чем их внуки, родившиеся во Франции. У тех была мотивация: получить работу, встроиться в общество в расчете на детей, которые, возможно, будут жить лучше. Сейчас мотивация утеряна.
В России был бум строительства, и маленькими группами по миллиону человек приходили среднеазиаты, которые и оставались.
И это поколение среднеазиатов, которое уже не помнит Советского Союза, не училось в школах с русскими, не знает языка и никак не встроено в языковой и культурный код страны, — это совершенно чужие существа.
Как говорил мой знакомый, отец Самюэль, француз арамейского происхождения: "Каждый мусульманский ребенок в европейской стране — бомба замедленного действия". Его за эти слова пытались засудить, но католики не дали. Это страшные и жуткие слова. Но в них содержится элемент той правды, от которой власти прячут головы в песок.
Во Францию сейчас уже приезжают не работать, а с целью объединения семей. Садятся на пособие, которое падает на плечи налогоплательщиков. Как сказал мне один знакомый француз: "Я кормлю на свое жалование пятерых арабов, если мне подвесят шестого, я уже не смогу его кормить, сам останусь голодным". Следовательно, те шестеро пойдут бунтовать. То есть мы наблюдаем систему, ведущую в тупик.
Россия стоит в самом начале этого процесса. Средняя Азия отделилась — это ее выбор. Почему мы должны решать вопросы Средней Азии? Если брать детей по московским окраинам, записанных в первый класс, — это странные фамилии. Хорошо, что они записаны в школу, но почему они тут?
Безумно обидно, что у нас не делают никаких выводов. Мы плетемся в хвосте по внедрению этих современных псевдозападных ценностей, в капкане всей этой положительной дискриминации, политкорректности, мультикультурности.
О цивилизационной угрозе и подмене понятий
— У Соловьева в передаче один режиссер рассуждал: как это здорово, когда есть такие различия в обществе, разные культуры, которым друг друга не понять. Я ему сказала, что мне вас сложно понять, ведь я из очень ксенофобской семьи, и это наследственное. В 1941 году семеро человек моей семьи проявили предельную ксенофобию по отношению к германскому народу, который всего–то лишь хотел решить свои экономические и территориальные проблемы, двигаясь в Россию.
Ведь надлежит понимать, когда речь идет о мирном диалоге, а когда — о цивилизационной угрозе. И делать вид, будто бы цивилизационных угроз не бывает — абсурдно. Они еще как бывают.
У нас ведь сегодня любой, кто говорит о среднеазиатской экспансии, тут же становится Гитлером. "Гитлер" нынче — это переходящее красное знамя. Моя подруга, либералка, с которой мы дружим с детства, говорила, что Милошевич — это Гитлер. А сейчас она говорит, что Путин — это Гитлер. Гитлера теперь переназначили. И его будут переназначать, потому что это невероятно удобно. Навесил ярлычок — и пошел дальше.
Я, кстати, все время выступаю и в прессе: хватит спекулировать термином "нацизм". Нацизм — это национал–социализм. Это совершенно конкретные вещи. Обвиняйте сионизм, либерализм, капитализм, империализм и прочие измы по совершенно конкретным пунктам, но прекратите подмену понятий!
О разнице менталитетов, своих и чужих
— Надо понимать другой менталитет. У нас его не понимают. Бабушки говорят: "Вот Иван, мол, нагрубил, а Ахмет всегда улыбнется, спросит, как я себя чувствую…" Правильно. Ему нужно укрепиться.
Это другая цивилизация. Пока у них нет позиции силы, они будут улыбаться, угощать пловом и спрашивать про здоровье, но только до поры. А потом будет совсем другая картина.
Теоретики русского национализма пребывают в растерянности, потому что национализм России несвойственен. У нас всегда было православие как объединяющая идея. И, по подсчетам ученых, если бы не Первая мировая, нас было бы в 5 раз больше, чем сейчас.
Русских было так много, что человек не нуждался в поддержании своих, не нужно было разбирать, где свой, где чужой. И русскому человеку сложно объяснить, что Ваня нагрубил, а Ахмет вежливый, но тем не менее свой–то все–таки Ваня. Это все очень сложно. Доброта русского человека, его благодушие, широта воззрений, оставшаяся от Российской империи, мешает нации чувствовать опасность.
Как только началась Вторая мировая война, тут же поменялся дискурс. До этого вечеринка в народных костюмах расценивалась как великодержавный шовинизм, а когда возникла реальная опасность, вдруг появился фильм "Александр Невский" и стали открывать церкви…
Стало понятно, что за Интернационал никто не хочет умирать. Иван хочет умирать за Марью, что совершенно естественно.
Поменяют ли сейчас политический дискурс или инстинкт самосохранения у наших властей отбит толерантностью — не знаю.
Все правительства предают свой народ или дают слабину
Проблема экспансии ислама на весь Европейский континент — реальна. И практически все правительства в той или иной степени либо просто предают свой народ, либо дают слабину.
Например. Когда в Париже произошел террористический акт в редакции газеты "Шарли Эбдо", я сказала: будут еще террористические акты. Хочу обозначит свое отношение: я сама верующая, и, если мои религиозные чувства оскорбляются — я подам в суд. Так как основы европейской цивилизации — закон. Убийством отвечать на убеждения глубоко противно всей моей сути.
Но почему я, русский писатель, поняла, что будет еще террор и он будет страшнее? И почему французский президент, у которого есть спецслужбы, аналитические штабы, аппаратура, этого не понял? Он дурак или предатель?
— Правда ли, что выпуск книги Уэльбека "Покорность" совпал с терактом "Шарли Эбдо"?
— Я бы оценила это иначе. Идею эту Уэльбек выпустил позже меня лет на 8. Видимо ждал, убьют меня или нет… "Эбдо" — это был спланированный акт устрашения. Эти братья проходили военную спецподготовку, изучили досконально город, пытались уйти живыми, тщательнейшее готовились, и, безусловно, никто из них не читал этот несчастный журнальчик, который никому, по сути–то, не был ни нужен, ни интересен. Это такие старички, привыкшие хулиганить и пакостить, так и не повзрослевшие, покуривающие марихуанку и продолжающие пакостить и рисовать всякую дрянь.
Уэльбек тогда должен был презентовать свою книжку, но он сорвался скорей в Америку, видимо, прекрасно поняв, что может быть уничтожен за убеждения. Могли выбрать и его. Но выбрали карикатуристов. Выбирали хоть какую–то связь с тем, кто оскорбляет ислам, с их точки зрения. На мой взгляд, сначала был запланирован теракт, а потом уже только определили, а кого, собственно, убьют.
Выдавливать из себя по капле телераба
— Везде есть здоровый слой и предательство или слабость элит. Процессы, которые идут в современном мире, архисложные, и не нужно подгонять их под одну схему.
На год я сделала перерыв от политики — писала новую книгу. А в какой–то момент при погружении в политику у меня было ощущение, что человек по мере продвижения наверх проходит какой–то тест на тупость, иррациональность, нечистоплотность, подлость и предательство…
Конечно, люди должны первым делом учиться мыслить здраво. Стараться не верить телевидению. Из разных, даже противоречивых источников получать картины, складывать их, пытаться получать свидетельства из первых рук. И начинать с себя, выдавливая по капле телевизионного раба. Эти готовые телеблоки, которые закладываются в одной стране такие, в другой — сякие, это очень страшненько.
Франция — это Советский Союз 70–х годов
— У некоторых моих знакомых представление о Франции как о невероятно свободной стране. Да помилуйте! Это Советский Союз 70–х. Шаг вправо, шаг влево — тебя лишают карьеры.
Существует ряд стереотипов, против которых нельзя идти. И точно так же, как и в советское время, все обсуждается на кухнях. Говорить между собой можно, а официально — нет.
Я не конспиролог. Конспирология не имеет смысла. Мы не знаем, кто там стоит за кулисами, какой кукловод, но мы видим убийства и знаем, что у них есть исполнитель, и этих исполнителей мы видели в лицо. Я имею дело с конкретным фактом, из–за которого льется кровь. И это называется исламизмом.
Для меня особенно больно, что льется кровь не только по религиозному признаку, потому что я люблю всю Европу. Любую страну европейского генезиса я готова исходить вдоль и поперек, и ничего, кроме христианских стран, мне не нужно. Таков уж мой личный выбор.
Франция сама по себе очень разнородна. И я широко известна, как говорится, в узких кругах. В моем кругу и православные французы, и католики. Мои читатели — Жан–Мари Ле Пен и его дочь, Мари–Каролин Ле Пен, Бруно Мегрэ. В общем, вся правая верхушка и середина — все они меня читали.
Но это все те люди, которые плывут против течения. Те, кто мыслит телевизионными блоками, — это не мои читатели. Мой круг — узкий круг носителей настоящих французских ценностей, у которых по 10 детей, и они рвутся из кожи вон, пытаясь дать им хорошее образование, посещают церкви, живут семейно.
Количественно моя Франция сильно уступает, но мне в этом хорошо, ведь я сама из "белогвардейской" семьи, и мне привычно жить в узкой прослойке. Левые нас, русских, просто ненавидят, но я с ними не общаюсь, дружу с правыми. И мне хорошо.
О беженцах в Восточной Европе и Прибалтике
— Я сильно опасаюсь, что, поскольку действительно процессы происходят везде, прогноз не очень хороший. Как раз на Восточную Европу, думаю, попытаются многое спустить. Кто слабее, в том числе и экономически, — тому сложнее диктовать свою волю.
Никто в маленьких городках Франции не хочет строить социальное жилье, чтобы там висело белье, ставилась "тарелка", транслирующая Аль–Джазиру, а вокруг шатались странные, ничего не делающие люди, которые, дай бог, чтобы действительно ничего не делали. Но им сверху присылают разнарядку, и этот муниципалитет не может от этого отказаться. Также и с маленькими странами.
Добродетель, доведённая до абсурда, становится пороком
— Знаете ли вы, что такое термин "толерантность"? Это в медицинской сфере означает ослабление организма, неспособность его противостоять бактериям.
Все это придумали, безусловно, люди хорошие, которые после Второй мировой войны хотели, чтобы это больше не повторилось. Решили: будем терпимыми к другим, не будем преследовать по национальному или религиозному признаку, и все будет хорошо.
Хорошая установка? Безусловно! Но добродетель, доведенная до абсурда, становится пороком. И мы это сегодня наблюдаем.
Ксенофобия — это боязнь пришлых, пришельцев. Как раньше работали механизмы? Появляются в селении люди чужие, с другим языком. Они должны доказать местным, что они не украдут их детей, что смогут быть им чем–то полезны, что они не опасны.
То есть пришелец доказывал, что он пришел с добром, с миром, и предлагал свои умения и знания. Мы же не пустим чужого человека в свой дом, верно? Считаю, что это нормальный механизм. Так почему же мы тогда должны пускать их в нашу страну?
Я считаю, что человек также должен доказать, что он полезен, не опасен, у него нет каких–то злых намерений. И это нормально. А сейчас что происходит? Появляется чужак, и местные жители бросаются наперебой ему объяснять: мы знаем, что ты не опасен, ты нам полезен, и мы с тобой будем прекрасно сосуществовать. Есть в этой логике что–то не то.
Тата НЕВСКАЯ.
