Нарва: посредник между Европой и Россией

Часть I: наследница ЛОМОНОСОВА Русских в эстонской Нарве абсолютное большинство: по статистике — 85,9%. Среди них корреспонденту "ВЕСТЕЙ" посчастливилось найти наследницу в восьмом колене рода великого русского ученого Михаила Васильевича ЛОМОНОСОВА. Фантастика: кибернетик Любовь Ивановна ОПАРИНА как две капли воды похожа на своего легендарного предка: вот она, великая сила генетики! "О, город древний! Город шведский!" — писал 100 лет назад Игорь СЕВЕРЯНИН. Невольно вспомнила строки любимого поэта Серебряного века возле изваяния ну жутко грозного льва (копия злобного зверя, который катает шар у королевского дворца в Стокгольме) в самом центре Нарвы… В этом году Нарва отмечает свой официальный юбилей: 670 лет назад, в 1345 году, Нарва официально получила права города от датского короля ВОЛЬДЕМАРА IV. — Нарвская крепость, по оценкам ученых, построена в 1172 году. Через 300 лет с небольшим, в 1492 году, по указу Ивана III на противоположном берегу реки Нарвы возведено мощное укрепление — Ивангород, — начала свой рассказ Любовь Ивановна ОПАРИНА, которая назначила мне встречу со свойственным ей юмором: "У лап шведского льва". Этот памятник — а вернее, его первый вариант — был поставлен еще при КАРЛЕ XII в честь победы шведов над городом в 1700 году. Возле бронзового царя зверей обустроен сквер с пышной клумбой. Отсюда, возьмите на заметку, открывается очень душевный вид, изображенный на канувшей в лету 5–кроновой купюре: как на ладони — река и две крепости. — Шведы в 1700 году назначили Нарву административным центром обширной провинции с просто сказочным названием — Ингерманландия (это была внушительная территория между берегом Финского залива, рекой Невой и юго–западным побережьем Ладожского озера), — делится информацией собеседница. Не могу, вы меня понимаете, не добавить, что в результате победы над шведами к 1719 году волшебная Ингерманландия вновь стала частью России (дело в том, что с 1558 по 1581 год Нарва входила в состав Государства Российского). Во все времена, включая наши, эта точка на карте выполняла основную функцию — посредника в торговых связях между Европой и Россией. Проверила: это единственное место в мире, где буквально бок о бок, на расстоянии полета стрелы, стоят две мощные и, в общем–то, мрачные крепости. Каменные молчаливые сторожа подозрительно косят друг на друга глазами–бойницами и вот уже пять веков подряд соперничают в силе и хитрости. А может, охраняют друг друга… Сегодня, как во времена царя Гороха, эти две крепости по–прежнему принадлежат разным государствам. А невидимая граница между Эстонией и Россией проходит прямо посередине Наровы, берега которой соединяет мост, с утра до ночи набитый дальнобойными фурами… К счастью, пока еще заполненный, и не дай бог ему опустеть… Мануфактура на Вороньем острове Любовь Ивановна от истории Нарвы плавно переходит к рассказу о своей удивительной судьбе. Горжусь, что мы стали вторыми журналистами (после нарвской газеты десятилетней давности), которые побеседовали с потомком Михайло ЛОМОНОСОВА по прямой. Как это в духе северной русской интеллигенции — из скромности молчать о своих корнях! Начнем с того, что Любовь Ивановна Опарина всю жизнь, почти 40 лет, проработала инженером в вычислительном центре (по терминологии тех лет — АСУП) Кренгольмской мануфактуры. В лучшие годы на знаменитой ткацко–прядильной фабрике Кренгольма трудились 12 тысяч человек, в худшие — 8 тысяч. Сегодня в величественных цехах с потолками высотой пять метров гуляют лишь призраки прошлого величия, по огромным помещениям заводских корпусов перекатывается гулкое эхо. О том, что здесь работали в основном женщины, красноречиво свидетельствуют полуослепшие маленькие зеркала, приклеенные к металлическим опорам, которые, видимо, стояли между станков… А ведь когда–то на Кренгольме все шумело, тарахтело и пыхтело! В 1858 году здесь были запущены первые 8 тысяч (!) прядильных машин. Представляете, сколько их было потом, когда построили второй корпус и третий! — В 1857 году купец первой гильдии Лев Герасимович Кнооп купил остров Кренгольм (в переводе с немецкого — Вороний) в Нарве, где в течение десяти лет построил известную на весь мир Кренгольмскую текстильную мануфактуру, — сообщает мне Любовь Ивановна. — К 1862 году Кренгольмская мануфактура стала самым современным текстильным предприятием в тогдашней России… Рабочие Кренгольмской мануфактуры получали зарплату каждые 14 дней, по субботам, в среднем по 90 копеек за смену. Это много! При том, что фунт (400 г) телятины стоил 14 копеек, фунт сливочного масла — 35, черного хлеба — 2, фунт семги соленой — 70 копеек. Десяток апельсинов стоил 35–40 копеек, творог (ведро) — 30, молоко (ведро) — 40, мука пшеничная (пуд) — 80 копеек, сахарный песок (пуд) — 5 рублей, осетрина свежая (пуд) — 14 рублей, картофель (ведро) — 10 копеек. В советские годы Кренгольм стал флагманом текстильной промышленности огромной страны. Нарва содрогнулась, когда в 2008 году под протяжный стон фабричного гудка был остановлен последний ткацкий станок мануфактуры, которая снабжала Европу тканями более 150 лет… Несколько лет назад имущество Кренгольмской отделочной фабрики было выкуплено фабрикой Kreenholmi Manufaktuur. Новый владелец выкупил брэнд Krenholm, под которым в другом месте выпускает домашний текстиль. А на месте фабрики будет что–то иное: художественные галереи, какие–то объекты культуры. Когда–нибудь, если кто–то сильно захочет. Девочка из архангельских Холмогор …В руках у Любови Ивановны Опариной — многочисленные документы, фотографии, справки с еще царскими гербовыми печатями. Все это вместе с архивными выписками определенно и безапелляционно доказывает, что она — из рода тех самых холмогорских ЛОМОНОСОВЫХ, что и сам Михаил Васильевич. — Моя бабушка Варвара Васильевна Самойлова — правнучка Петра Евсеевича Головина, сына родной сестры Михаила Васильевича — Марии. Таким образом мне и посчастливилось оказаться в кровном родстве с самим Михаилом Васильевичем Ломоносовым — в восьмом поколении… Как рассказала Любовь Ивановна, узнала она об этом замечательном факте, когда была студенткой, — от музейных работников в родных Холмогорах. Как выяснилось, ее бабушка (умерла в 1946 году) панически боялась распространяться о ломоносовских корнях: мало ли что. — Ну и я тоже никогда не трепалась на эту тему. Зачем болтать–то? Великий предок — это, конечно, приятно, но в жизни каждый должен сам доказать, чего стоит, — улыбается собеседница и скромно теребит платочек в руках. — Как у нас на родине говорят: "Помор наукой отцовской, дружками да своим трудом силен". Моя мама Анастасия, строгая и справедливая, красоты была редкой, работала лаборанткой на молокозаводе. Папа колхозом руководил. В семье нас, детей, семь человек было. Один мой брат во время войны до Берлина дошел, на Рейхстаге расписался, но с фронта пришел тяжелобольным и вскоре умер. Еще один брат живет в Архангельске, одна сестричка — в Подмосковье, другая — в Холмогорах; к ней в гости собираюсь съездить, края–то у нас какие чудесные — одно слово, русский Север! После окончания школы Любовь Ивановна устроилась на должность инкассатора, таскала мешки с деньгами. Юной служащей даже пистолет тогда не выдали: не положено по инструкции, больно молода! — О поступлении в институт я тогда даже не мечтала: мама тяжело болела, а отец — инвалид войны (огромную дыру в черепе носил), какая уж тут учеба? По хозяйству надо было помогать, — вспоминает собеседница. Когда комсомолка Опарина согласилась поработать в сельской школе в сибирской глухомани (в те годы катастрофически не хватало учителей), никто особенно не удивился. Любовь Ивановна просто блестяще знала многие предметы: математику, немецкий, химию, физику. И, конечно, русский язык: — Мне нравится определение Михаила Васильевича, который писал: "Карл Пятый, римский император, говаривал, что гишпанским языком — с Богом, французским — с друзьями, немецким — с неприятелем, италианским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие гишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков…" Хорошо сказано, не правда ли? В Ленинградский университет поморская девушка поступила легко, хотя к экзаменам не готовилась. Что примечательно, до города на Неве "разными оказиями" добиралась, приехала с 30 рублями в кармане. Ради наук она даже жениху (за Любовью Ивановной один офицер упорно ухаживал!) решительно отказала. Потом, несмотря на тяжелую болезнь и сложнейшую операцию (первую такого рода в бывшем Союзе), Опарина блестяще окончила ленинградский вуз. По распределению в 1972 году приехала на Кренгольмскую мануфактуру, где требовались специалисты в отдел автоматизированных систем управления предприятиями — АСУП. Работала инженером–разработчиком, постановщиком экономических задач. Когда фабрику закрыли, ушла на пенсию. Эстонию она полюбила, лучшая подруга — эстонка. — Замуж я так и не вышла: болячек в молодости просто не счесть, обузой хорошему мужчине боялась стать, — признается наследница Ломоносова. — У меня нет почки, нет желчного пузыря. Но сдаваться не привыкла. Мы, поморские, крепкие люди: лыжи, ягоды, пешком 14 км прохожу, в бане парюсь, в море купаюсь. У нас в Нарве, так и напишите, атмосфера кренгольмского братства — и никакого национализма… Эстонская Нарва — очень русский город. При этом дух пролетарского фабричного Кренгольма, рабочие которого устроили в 1872 первую в истории России стачку (и, к слову, победили!), не выветрился. Пусть Нарва и похудела за последние 20 лет на 20 тысяч человек (причем молодежь бежит скорее на запад, нежели на восток), памятник ЛЕНИНУ — живее всех живых, стоит с вытянутой рукой недалеко от шведского льва. И ничего с этим не поделаешь: история, однако… (!) Продолжение следует "Я грежу Нарвой, милой Нарвой, Я грежу крепостью ее, Я грежу Нарвой — тихой, старой – В ней что–то яркое свое…" Из стихотворения Игоря СЕВЕРЯНИНА "Нарва" (поэт жил рядом с этим городом) Людмила ВЕВЕРЕ. 18 июня 2015. №24