Константин Райкин: «ТВ так убедительно врёт, что и сам бы поверил: я негодяй, грабящий государство»

«Меня предупредили: будет серия атак на «Сатирикон»»

— Я так понимаю, президентский грант ставит временную точку в кампании против вас?

— Никакой точки не ставит. Президентский грант — результат долгой борьбы театра за жизнь. За то, чтобы его не вычеркивали. Потому что единственный федеральный театр, который вычеркивали из этого списка настойчиво и систематически, был «Сатирикон». Президент нас туда не вписывал — ему принесли список от правительства, в котором мы уже были.

— Ваше выступление с просьбой к коллегам «урезонить Мединского» — оно чем было вызвано?

— Очень просто: меня предупредили, что будет серия атак на «Сатирикон». И я решил сыграть на опережение. Это никого не остановило, но по крайней мере мы были предупреждены.

— Но Минкульт утверждает, что проверки не его, что это Росимущество...

— Я не сомневаюсь, что эти проверки происходят по прямому заказу Министерства культуры.

— Главная претензия к вам, насколько я понимаю, — конфликт интересов: вы якобы заказали реставрацию театра компании, которая вам же частично принадлежит...

— Никакого конфликта интересов нет. Завтра в «МК» (разговор происходит в пятницу. — Д. Б.) выйдет интервью нашего директора Анатолия Полянкина, где он расставит все точки. Мы бы и раньше ответили на вопросы «Новой газеты», и сейчас Полянкин подготовил подробный ответ — просто он человек слишком основательный и ничего не делает стремительно.

Я вообще в бизнесе ничего не понимаю и понимать не стремлюсь, потому что могу полагаться на него. Так вот: это вообще частно-государственное партнерство, и законом не запрещена аффилированность театра с реставрирующей его компанией. Мы просто должны о ней проинформировать, и только. Театр реставрируется не за счет государства, а за счет соинвесторов. Новый «Сатирикон» ни копейки не будет стоить государству. На время строительства мы вообще сняли свои имена из числа учредителей «Арт-Инвеста», наших денег там нет, потому что у нас и нет денег, нужных для такой задачи. Мы не получим никакой прибыли. Мы присутствуем там просто как представители театра, чтобы был контроль за тем, что делается. И когда этот объект будет закончен, он будет стопроцентно самоокупаемым — там исключается любая надобность государственной поддержки.

В сходном состоянии находится сейчас театр «Современник», тоже родной для меня. У них главное здание на реставрации, а играют они во Дворце на Яузе. И аренда этого дворца стоит вдвое дороже, чем у нас — сцена КВН. Но там за них платит город, а ощутимую долю своей аренды мы оплачиваем из бюджета театра. И об этом никто не говорит — я часто ловил Министерство культуры на такой избирательности.

И никакой доли в «Райкин Плаза» у меня тоже нет — это проверяется элементарно. Я живу на театральную зарплату и на мои концерты. У меня нет никаких иных источников существования.

«Поздравил Машкова и подписался: «Алчный казнокрад Райкин»

— Но тогда надо подавать в суд на РЕН ТВ (канал показал якобы разоблачающий Райкина фильм. — Ред.)...

— Мы этим займемся, но сейчас не до жиру. РЕН ТВ в известном смысле достигает своей цели: не скажу, чтобы я часто смотрел телевизор, но тут меня предупредили, что сейчас будет грубый, как это называется, наезд, и я посмотрел.

Должен вам сказать, что все очень профессионально: даже я время от времени хватался за голову — что же это за циничный негодяй, грабящий государство?! Боже мой, ведь это я! Недавно я поздравлял Володю Машкова с днем рождения и подписался: «Алчный казнокрад Райкин». Очень убедительно получилось, клянусь, тем более что эти горы лжи прослоены сантиметрами правды. Например, они показывают подлинную смету на спектакль «Все оттенки голубого». Костюмы получаются действительно фантастически дорогими. Они не говорят только, что это костюмы на два, а временами и три состава. Им кажется, что на всех актеров костюмы шьются одинаковые, без учета размеров...

Но главное, конечно, что их не устраивает тематика. Они же сперва говорят, что и я, и Серебренников — мы ставим аморальные, растлительские спектакли. Все это даже радикальней, чем в советские времена, но схема именно та же.

— Ну хорошо, а миллионы, которые вы зарабатываете на школе?

— Хотел бы я зарабатывать эти миллионы! Я в школе преподаю студентам и веду курсы повышения квалификации для артистов и режиссеров, съезжающихся отовсюду. Суммарная моя зарплата составляет 60 тысяч рублей в месяц, и это тоже проверяется элементарно. Эти деньги уходят на талантливых студентов, которым нечем заплатить. Вообще не очень прилично такое про себя говорить, но я человек щедрый — в том смысле, что если, например, мне нравится какая-то дорогая вещь, я себе в ней отказывать не буду. Точно так же я не слишком трясусь над деньгами, когда надо оплатить общежитие хорошему студенту, который мне на курсе просто нужен. Я бесплатно работаю в школе, Дима. И если я не смотрю обычно РЕН, то газеты я иногда все-таки читаю. Вот «Аргументы и факты», например. И когда «Аргументы» пишут — догадываюсь, с чьей подачи, — что у меня три миллиарда рублей активов в «Райкин Плаза»... Я действительно не понимаю, как в их воображении образуются эти суммы.

— Но не могут же все эти люди просто так врать! Мединский у Соловьева очень убедителен...

— Мединский и в разговоре с вами очень убедителен. Он так картинно отводит и опускает глаза, так старательно сдерживает праведный гнев...

— Слушайте, похож, похож! Даже форма очков меняется!

— И когда Соловьев вместе с ним негодует...

— И он похож!

— Ну, это как раз нетрудно. Это входит в профессиональный минимум. Но этим минимумом они владеют.

«Мединскому по актерскому мастерству я бы поставил твердую пятерку»

— Как вы представляете дальнейшее развитие своих отношений с Мединским?

— Мединский — мой фактический начальник, и я хочу мирного сосуществования. Без этого не может быть никакой работы. У нас уже была попытка перемирия, тоже очень картинного, он фотографов созвал и, видимо, сам был в этом заинтересован. Но сам он мириться совершенно не настроен. Нам пытались устроить встречу — хоть худой, но мир, — особенно много для этого делал Фокин, мой любимый режиссер, с которым мы сделали вместе больше двадцати спектаклей. Он человек достаточно влиятельный. Говорил, что встречался, договаривался, что мне позвонят, но мне никто не звонит, да я и не жду в общем.

— Но в чем исток вашего конфликта с Мединским? Лично с ним?

— Исток в том, что я согласился войти в Общественную палату. Просто потому, что все видят: вокруг происходит беда. И политических комментариев, о которых постоянно просят, я не даю вовсе не потому, что стремлюсь налаживать контакты с руководством или опасаюсь за свою карьеру. Моя карьера, в общем, сделана, имя я заработал другими вещами. Но просто нет смысла говорить об очевидном.

И в палату я вошел потому только, что это был шанс заявить о вовсе уж неприличных безобразиях: о запрете «Тангейзера», например. Когда «Тангейзера» запрещают люди, впервые о нем услышавшие в связи с этой театральной афишей. Когда еще немного — и на Давида наденут трусы, понимаете? Они уже в Манеж врываются и портят оригиналы Сидура. Что за манера — бороться с культурой за нравственность?

А последней точкой стало выступление функционера от культуры, который говорил с деятелями культуры с интонациями даже не фельдфебеля, а сторожа, причем сторожа ночного. (Показывает. Похож.) Вот тогда я и не выдержал: как с нами говорят? кто говорит?! И мне приписывают желание выступить против цензуры, чтобы выбить из них финансирование. Хотя я выступил как раз тогда, когда это было наименее выгодно, когда вопрос об этом финансировании как раз решался. Просто они не допускают самой мысли, что у человека может быть мотив, кроме корыстного. И так убедительно об этом рассказывают! Я Мединскому за актерское мастерство поставил бы твердую пятерку.

— И тем не менее вы готовы с ним встречаться?

— Я не собираюсь просить пощады. Но работать приходится с тем министром, который есть. И я готов работать, если из меня не делают развратителя публики и расхитителя социалистической собственности.

Мне надо работать, понимаете? А в условиях, когда театр тратит свой бюджет на аренду помещения, мы можем репетировать один спектакль в сезон. Один! Артисты разбредаются по сериалам, и собрать этот оркестр, чтобы он звучал, мне становится все труднее. Я не могу начать репетировать новый спектакль — просто потому, что нет площадок и денег. Это хорошо, что наши актеры востребованы и перед ними не стоит вопрос выживания. Но инструмент, на котором играют все, не может быть правильно настроен.

— Но говорят еще, что вы находитесь чуть ли не в родственных отношениях с Масляковым, на чьей сцене репетируете...

— В родственных?! Слушайте, вот об этом я впервые слышу от вас.

— Ну или каких-то финансовых, я ведь тоже не бизнесмен... Что вы в сговоре с «Планетой КВН», короче.

— В каком?! Это просто единственная площадка, которая близко от театра. Чтобы человек приехал в «Сатирикон», понял, что ошибся, и успел попасть на спектакль. Куда нам было еще идти, они же наши соседи!

«Зритель перешел в новое состояние»

— С какой реакцией коллег вы обычно сталкиваетесь?

— Меня поддержал Евгений Миронов, спасибо ему. Очень трогательно написала Елена Коренева, Марьяна Спивак — наша актриса, только что награжденная в Лондоне за главную роль в «Нелюбви»...

— Но не можете же вы не чувствовать какой-то поддержки снизу! От зрителя, от кинозрителей ваших...

— Зритель сегодня — как и народ в целом — перешел в новое состояние, никем еще, по-моему, не осознанное или по крайней мере не описанное. Он смотрит на собственную судьбу — которая от него уже никак не зависит — с каким-то злорадным любопытством. Но это не предполагает участия в происходящем. Более того — это не предполагает и сострадания. Ни к одной стороне.

Один мой знакомый пиарщик вывесил на сайте два фото — Райкина и Мединского. И предложил высказываться — кто лучше. Преобладала реакция «Оба хороши».

— Да, это действительно новое состояние.

— Но вполне предсказуемое. И все думают, что их — не касается. Что их — не коснется.

— Костя! А может, вообще не надо было затевать эту реконструкцию? Ну был этот кинотеатр «Таджикистан», отданный вам в восемьдесят третьем. Ну реконструировали его три года. Но играть в нем еще вполне можно было...

— Я сам сейчас иногда так думаю. Да, была эта уродливая стройка в правом крыле, я тогда песенку сочинил на мотив Окуджавы: «Ты средь зданий Москвы главное стыдобище, то ль барак, то ли склад, сразу не поймешь... Ах театр мой, театр, ты мое уродище*. Ты, как я, плох с лица, но внутри хорош!» Что плохого в том, что театр похож на руководителя?

«Я не говорил, что радуюсь судьбе Крыма»

— Я не могу вас не спросить про одесский инцидент, но вижу, что вы избегаете его комментировать...

— Не то что избегаю. Но не хочу. У меня мать родом с Украины, жена украинка, соответственно дочь украинка и прекрасно знает язык, и Ступка был моим близким другом, и театр его — моей любимой площадкой, и такой публики, как там, не было больше нигде. Я этим летом, в июне, в Пушкинские дни отыграл в Киеве и Одессе три спектакля при битковом аншлаге в двухтысячниках и скажу вам без фальшивой скромности: это были хорошие спектакли, я просто давно так хорошо не работал. И принимали меня так, что по десять минут не отпускали со сцены. Я сейчас буду, как Аркадина из «Чайки»: «Ка-а-а-ак меня принимали в Харькове!»

 

Но принимали, в театре оперы и балета, и хотя я большой самоед, но я очень хорошо там работал. И не говорил я ни в каких интервью, что радуюсь судьбе Крыма, я говорил, и совершенно искренне, что часть моей души все равно радуется за Севастополь. И ни у кого из моих зрителей это не вызывало ложных трактовок. Я выступил в этот раз в Киеве, в Харькове — по-моему, это были хорошие концерты. Моноспектакли по любимым стихам. И в Одессе, я чувствовал, зал по-настоящему завелся, то есть они уже были мои. Я минут сорок успел отчитать в переполненном — в проходах стояли — зале. Вдруг топот, крики — и на «Струфиане» Самойлова появляются эти.

 

Я их не разглядел, потому что стоял в лучах и зал видел смутно. Они не успели меня ни о чем спросить — просто что-то орали все вместе. На сцену быстро вышли местные полицейские — довольно симпатичные ребята, кстати, — и я вместе с ними ушел со сцены. Я их спрашиваю: почему вы не наведете порядок? Они отвечают: «Константин Аркадьевич, вы просто не знаете. Все очень сложно. Может начаться драка, раненые, а виноваты сразу будем мы».

 

Я все равно вышел потом на сцену — люди ведь остались в зале, по крайней мере большинство. Я не мог не попрощаться. Вышел и сказал: дорогие друзья, видите, как получилось. Вы мне очень понравились, вы классные. Но сейчас я доигрывать не буду. Может быть, в следующий раз.

— И этот следующий раз будет?

— Не знаю. Думаю, что да. Ведь все эти люди на Украине, которые громче всего кричат... вам это ничего не напоминает?

— Я писал, что они похожи на ваших здешних травителей.

— Я читал. Да всем все понятно, и подливать масла в огонь я не хочу. Я удивительно спокойно — для самого себя удивительно — к этому отнесся. По крайней мере люди в зале по первой половине концерта успели понять, что они потеряли.

«Эта беда скоро не закончится»

— Вам не кажется, что русский репертуарный театр все-таки надо реформировать? Ну говорит же Ширвиндт, что десяти руководителям главных театров Москвы сегодня больше лет, чем Москве...

— Реформировать театр и способы его финансирования, безусловно, надо. Но не такими же способами! Не путем же закрытия одного из самых известных театров Москвы, который мы строили тридцать лет? Не разговорами же — которые ведет то же самое министерство — о том, что нарушения руководителей театра позволяют их уволить? Там нет таких нарушений, и я ручаюсь за это.

— Костя! А как скоро закончится вот эта беда, которая происходит?

— С театром? Если расторгнут контракт на реконструкцию, она может закончиться немедленно: просто не будет театра, и всё.

— Нет, я в более глобальном смысле.

— А в более глобальном — вы все время говорите: через два года...

— Ну, в некотором смысле это и закончилось, потому что после Крыма и Донбасса началась действительно другая эпоха.

— Вы и про нее говорили, что она закончится.

— Да. И думаю, что скоро.

— Ну, а я думаю, что она не закончится.

— И что вы будете делать?

— Если будет возможность — работать. Я вообще-то не правозащитник, я хочу делать свое дело.

— Знаете, к вопросу о вашей работе. Вы не хотите сделать спектакль про все вот это? Ведь вы показываете их так, что... Был бы хоть какой-то толк от всей этой ситуации...

— Боже мой, но ведь все это уже было. И я все это уже играл. Был спектакль Фокина в «Современнике» — «Монумент» по роману Энн Ветемаа. Семьдесят седьмой год. Очень нашумевший.

— Даже я знаю.

— Ну, вы-то пешком под стол ходили... Но я играл там с Гердтом, играл как раз такого персонажа — с говорящей фамилией Вооре. Мы все уже играли в этой пьесе, понимаете?! В этом ужас, ни в чем другом.

 

Дмитрий БЫКОВ, "Собеседник".