Видео
В мире
Но лишь недавно стало известно, что «гений чистой красоты» была для поэта не только возлюбленной и музой, но и сообщницей задуманного побега из деревенской ссылки — за границу, через Ригу или Дерпт (Тарту). Эту версию литературовед Юрий Дружников рассматривает в своей книге «Пушкин беглец», и выглядит она очень убедительно...
Выражаясь современным языком, Пушкин был невыездной из России. Его приятели свободно катались в Париж и Рим, любовались Везувием и каналами Венеции. Да что там… Любая провинциальная барыня могла, прихватив свою дворню и любимых мопсов, отправиться на воды в Баден-Баден. Пушкину же путь за границу был закрыт высочайшим указом.
Почему — не очень понятно. Власти опасались, что он не вернется? Но мало ли российских дворян в те годы постоянно жили в Европе! Император опасался, что зарубежные откровения поэта повредят престижу государства? Возможно. Как бы то ни было, Пушкину «сверху» повелели оставаться дома, он всю жизнь из-за этого страдал и постоянно строил планы побега...
«Замыслил я побег»
Раньше об этом не писали, так как стремление Пушкина оказаться на Западе могло бросить тень на светлый образ русского поэта, да и его современники из соображений безопасности скрывали связанные с этим факты. Теперь же, когда рассекречены архивы охранки, изучены письма и дневники приятелей и родных поэта, косвенные «улики» сложились в четкую картину, и даже странно, как можно было не замечать, что все творчество поэта проникнуто мечтой о побеге.
Родилась эта мечта, похоже, еще в Одессе, куда 20-летнего поэта отправили из столицы за ехидные эпиграммы в адрес первых лиц империи и стихи, осуждающие крепостное право. Черное море сразу же покорило романтическую натуру поэта. Уходящие в туманную даль корабли навевали думы о дальних и, как поэту казалось, счастливых странах:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! — взываю к ней.
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей…
Это не просто стихи, это — программа действий.
В Одессе Пушкин пробыл всего год: генерал-губернатору Михаилу Воронцову не понравилось равнодушие поэта к служебным обязанностям и пылкие ухаживания за его женой Елизаветой. Поэта отправили в ссылку в родовое имение Михайловское — под Псков. Для него это был шок — после яркого южного города оказаться в деревенской глуши.
«У нас очень дождик шумит, ветер шумит, лес шумит… скучно», — жалуется он своему учителю, поэту Василию Жуковскому. Отсюда сбежать за границу еще труднее. Но чем строже запрет — тем сильнее желание его преодолеть. Мечта о дальних странах становится навязчивой идеей. В опасную затею подготовки побега втягиваются друзья и родственники поэта...
Заговор соседей
Солнечным летним днем 1825 года Пушкин лесной дорогой отправился в гости — в соседнее поместье Тригорское. Он любил ходить пешком, и расстояние в пять верст преодолевал с легкостью. Тянулся второй год его ссылки в деревню — «без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви». Хорошо хоть с соседями повезло.
Хозяйка Тригорского, Прасковья Александровна Осипова (по первому мужу — Вульф), относилась к юноше с материнской нежностью. Ее дом был полон молодежи — сын Алексей Вульф, с которым поэт подружился, дочери Анна и Евпраксия, дочь второго мужа Александра Осипова, племянница первого мужа Анна. Девушки восторгались поэтом, он кокетничал с ними, отвлекаясь от грустных мыслей.
Пушкин, конечно, делился с соседями своей печалью. Они сочувствовали. «Если Алекс должен будет оставаться здесь долго, то прощай для нас, русских, его талант, его поэтический гений… Наш Псков хуже Сибири, и здесь пылкой голове не усидеть», — сокрушается Прасковья Осипова в письме Жуковскому. «Или не убийство — заточить пылкого кипучего юношу в деревне русской?» — возмущается Петр Вяземский, опасавшийся, что его друг сойдет с ума.
Каждый по-своему пытался помочь поэту. Большие надежды Пушкин возлагал на Алексея Вульфа, который учился в Дерптском университете. Вот бы для начала попасть в Дерпт! А дальше — Лондон или Париж, или Рим, или… что-нибудь.
Переписку Пушкина читают цензоры, и юноши, обсуждая план побега, пишут о коляске, которую поэт будто бы одолжил Вульфу. Если она сломалась — значит, дело зашло в тупик, если починили — значит, есть прогресс. Эта мифическая коляска, которая постоянно фигурировала в письмах друзей, долго сбивала с толку пушкиноведов.
Друзья решают выдать Пушкина за слугу Вульфа, Алексея Хохлова. Они подделывают на документе подпись Прасковьи Александровны и запасаются лаптями, которые поэт должен был обуть для маскировки в час Х. Не случайно в поэме «Борис Годунов» появилась сцена «Корчма на литовской границе» — тщательно выписанная, но не связанная с сюжетом. Этот рискованный сценарий откладывают на крайний случай, но Пушкин явно не сбрасывает его со счетов...
Поэтический заговор
Приезда племянницы хозяйки Анны Керн в Тригорском ждали с нетерпением. Появление нового лица в деревне — всегда событие, тем более красавицы, рискнувшей уйти от ненавистного мужа. Она искала убежища у родителей, в их имении под Полтавой, но те велели строптивой дочери возвращаться к мужу. Смирившись, она отправилась в Ригу, к месту службы своего генерала, а по дороге решила навестить сестру матери, Прасковью Осипову. Чем не повод отсрочить встречу с супругом?
Пушкин предвкушает встречу с Анной, которую хорошо запомнил еще по Петербургу. «Он всюду говорит: она была ослепительна», — пересказывала слова поэта Анна Вульф.
Конечно, Анну Керн сразу же посвятили во все секреты. В Тригорском наверняка надеялись, что жена генерала может попросить своего влиятельного мужа замолвить словечко за опального поэта. Она ведь по себе знает, что такое неволя. «Она… все понимает… и при этом чудо как хороша», — восторгается Пушкин. Хандра ушла, вернулось вдохновенье…
«Однажды он явился в Тригорское со своею большою черною книгой, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что он принес ее для меня, — вспоминала Анна Керн. — Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган»... (Напомним: герой этой поэмы, оставив город, отправился бродить по свету с цыганами и своей любимой. А еще в ней фигурирует «старый муж, грозный муж» — намек на господина Керна?)
Погостив три недели, Анна собралась в Ригу. Вечером, накануне отъезда, вся компания отправилась пешком из Тригорского в Михайловское. «Ни прежде, ни после я не видела Пушкина так добродушно веселым и любезным… Тетушка сказала: «Дорогой Пушкин, будьте же гостеприимны и покажите госпоже ваш сад, — вспоминала Анна. — Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться». Они долго бродили по темному парку, по аллее, которая теперь носит имя Анны Керн.
Утром же, 18 июля, произошло событие, превратившее красивую женщину в музу гениального поэта. «Он… принес мне экземпляр первой главы «Онегина», в неразрезанных листках, между которыми я нашла лист со стихами «Я помню чудное мгновенье…», — вспоминала Анна.
Бесценные строки — свой билет в бессмертие — она увезла в Ригу. Вместе с нею уехала тетушка Осипова со всеми детьми. Пушкин остался один...
Свою тоску он изливает в письмах Анне в Ригу, которые позже назовут стихами в прозе. Многие их строки почти дословно вошли в самые известные произведения Пушкина.
«Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши,— это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, — но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу. Прощайте, божественная; я бешусь, и я у ваших ног», — пишет Пушкин.
«Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас… Пишите мне обо всем, что придет вам в голову,— заклинаю вас… Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды… я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же… Мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени,— я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности…»
Такая вот головокружительная страсть. Но если знать, что в эти дни Пушкин одержим побегом, то эта многократно описанная love story приобретает новое измерение. Любовь к женщине усиливается порывом к свободе.
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии
— нетерпеливо вопрошает поэт...
«Я ношу в себе смерть»
Исследователи темы «Пушкин беглец» считают, что побывав за границей, поэт, вероятно, вскоре вернулся бы домой, разочарованный несоответствием реальности и воображаемой идеальной картинки. Четкого плана действий у него не было, да и денег в обрез. Тем не менее поэт упорно стремится к цели, пробуя разные варианты побега.
Летом 1825 года он решил сказаться больным — настолько серьезно, что на родине не вылечиться. «Уже 8 лет я ношу в себе смерть», — драматично сообщает он знакомым. У него аневризма — расширение сосудов — то ли на ноге, то ли в сердце, и необходима операция за рубежом. Друзья и родные бьют тревогу. Неужели император откажет в выезде и обречет поэта на гибель?
Жуковский обращается к профессору Дерптского университета, уважаемому врачу Иоганну Мойеру с просьбой помочь Пушкину. Анна Керн по пути в Ригу заезжает в Дерпт, где она до этого жила с мужем, и тоже встречается с этим доктором, вероятно, добавляя красок. Профессор принимает болезнь Пушкина близко к сердцу. Он готов немедленно выехать в Михайловское, чтобы оказать помощь «первому поэту России». Это провал — Пушкину не нужна операция, ему нужна справка от врача, которая позволит получить разрешение на выезд в Дерпт.
С трудом успокоив Мойера, друзья предпринимают новую попытку вызволить михайловского узника. Прасковья Осипова «со всей заботливостью дружбы» поговорила о нем с хирургом Рижского военного госпиталя Иоганном Руландом. Наверняка тут не обошлось без коменданта Керна, который, разумеется, имел влияние на военных врачей. Тот сделал правильный вывод: операцию нужно делать в Риге. И снова император ломает все планы: пожалуйте, господин Пушкин, во Псков, там вас вылечат, — отвечает Александр I. Поэт в отчаянии: неужели опять зимовать одному в засыпанном снегом имении?
18 сентября Пушкин пишет Анне: «Вы могли бы, наконец, помириться с г. Керном. Он, право, не так глуп, как вы думаете». Вот так поворот! Ведь всего три недели назад, 28 августа, поэт советовал ей совсем другое: «Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его…приезжайте… в Михайловское… Вы представляете себе, как я был бы счастлив?»
Что же изменилось за это время? Исчерпав все варианты спасения, Пушкин хватается за соломинку: может быть, генерал Керн сможет ему помочь? Похоже, Анна прислушалась к словам Пушкина.
В октябре она приезжает в Тригорское… вместе с мужем. Неожиданная семейная идиллия! Давно ли они помирились? Что заставило генерала отправиться за 300 верст к родственникам жены? Наверняка его тоже убедили принять участие в спасении больного поэта.
Анна никогда ни словом, ни намеком не обмолвится, зачем они тогда приезжали, о чем говорили. Зато поэт называет еще недавно презираемого генерала «милым человеком». Получается, они о чем-то договорились? Не случайно же после визита Кернов Пушкин начинает добывать справку о том, что во Пскове делать операцию нельзя. Опасаясь повторения истории с чересчур ответственным Мойером, поэт обращается… к ветеринару. Тот подписывает нужную бумагу. Мать готовит очередное слезное прошение царю.
Кажется, наконец, все сложилось и на этот раз ему повезет. Но тут вмешалась сама судьба: 19 ноября Александр I внезапно умирает. До Михайловского эта весть дошла через несколько дней.
Новый царь — новые порядки. Вот он, долгожданный шанс! Пушкин велит запрягать лошадей. Он едет в Петербург! Торопится, гонит во весь опор. И вдруг — останавливается и велит поворачивать обратно, в Михайловское. Почему? Об этом пишут разное: то ли заяц дорогу перебежал, то ли священника встретил — и то, и другое плохая примета.
Интуиция его не подвела. Продолжив путь, поэт оказался бы в эпицентре подготовки восстания декабристов. Оно быстро подавлено, начались аресты и допросы, на которых часто упоминаются его имя и его стихи. Тут уж не до Венеции — как бы в Сибири не оказаться.
«Пусть рок решит мою судьбу», — с горечью пишет Пушкин Анне.
…До конца его Михайловской ссылки оставался год. Но невольником он чувствовал себя всю жизнь. Может быть, поэтому она оказалась такой короткой…
Ксения ЗАГОРОВСКАЯ
Фото автора, из архива и Дмитрия Белюкина (публикуется с разрешения автора).
