Видео
В мире
Кстати, по поводу мороженого. В пору, когда я стал настолько самостоятельным, что с друзьями стал выбираться за пределы нашего двора в Староконюшенном переулке (случилось это, когда мне стукнуло лет пять от роду – то есть примерно в 1970 году), путь наш частенько лежал на Гоголевский бульвар ко входу станции метро «Кропоткинская». Сам вход нас интересовал не сильно, но рядом стоял киоск с мороженым. Вот там мы и отоваривались, если находилась мелочь. Стандартный вариант – эскимо за 11 копеек или пломбир в вафельном стаканчике. Эскимо, которое было ещё старого дизайна – маленькое, с глазированный сырок, как у старика Хоттабыча в фильме 1956 года – было не всегда. А вот вафельный стаканчик почти всегда. Стоил 19 копеек. И венчала его нашлёпка в виде кремовой розочки. Так вот эта розочка мне категорическая не нравилась. Напоминала она кусок сладкого твёрдого масла. Я всегда её откусывал и выплёвывал. А иным нравилось, И ещё уж кстати. Примерно к 1974 году эскимо за 11 копеек исчезло как вид, а на его место пришло огромных размеров плоское эскимо, которое поначалу тоже стоило 19 копеек, а потом его цена была округлена до 20 копеек. Как и у вафельного стаканчика. Помимо округления цены, неведомые мастера провели редизайн и к моему вящему удовольствию удалили кремовую розочку.
Когда мне доводилось кушать торты, то их кремовые розочки я тоже старался обходить стороной. Не знаю, не любил я это кремовое великолепие. На мой вкус это был как-то очень жирно.
И в целом к сладкому я был достаточно равнодушен. Делал исключение только для пирожного «Наполеон» (цена 22 копейки), которое приобретал в буфетах кинотеатров. Такой джентльменский набор перед сеансом – пирожное «Наполеон» и стакан газировки «Буратино». А если «Наполеона» не было – а оно было не всегда, всё же это вам СССР, а не что-нибудь – покупал чего придётся. Например, эклер или песочное колесо с орешками за 15 копеек. Ну ладно, к десертами я вернусь чуть позже. А сейчас про хлеб наш насущный.
Вообще, рос я достаточно неприхотливым к еде. Как говорится, что дали – то и съем. Однако это не значит, что мне ничего не нравилось. Конечно что-то нравилось больше. Но в целом куда деваться – если постоянно то в детском саду, то в школе, то в пионерском лагере, то не очень-то побалуешь себя любимыми яствами. Так что, повторю, ел что давали. Единственное требование – когда можно было выдвигать требования – это чтобы в супе и жареной картошке не было лука. Я очень долго добивался, чтобы матушка закончила с этой непонятной причудой – добавлять в жареную картошку лук. Матушка категорически не желала понимать: что это за жареная картошка без лука. Но всё же под моим напором сдалась. Видимо её в итоге тоска взяла смотреть, как я ковыряюсь вилкой в тарелке с картошкой, с видом профессионального детектива выискивая кусочки лука. Каждый найденный кусочек, как улику, я клал на край тарелки, отчего по бортам образовывалась декоративное ожерелье из желтовато-коричневых личинок лука. И кто мы мне сказал тогда, что однажды в армии я буду за обе щеки уплетать зажаренный лук, прикусывая куском хлеба. Нда… Но я пока про детство. Моё советское детство брежневской поры.
Вот бабушка, которая периодически приезжала погостить из Иваново – другое дело. Она почти сразу приняла правила игры. За это пожаренной ею картошке я сразу без всякого обсуждения присуждал первое место. Матушку это несколько обижало. Как так, она – повар высшего разряда, не может пожарить картошку лучше бабушки. Мама жарила картошку по ресторанным правилам. Все кусочки представляли из себя почти идеальной ровности маленькие параллелепипеды, аккуратно и ровно обжаренные со всех сторон. Но мне нравилась бабушкина. Неровные куски, порезанные кое-как, в процессе жарки теряющие свой вид, с неровной прожаркой – на выходе что-то среднее между жареной картошкой и почти пюре. Но я уплетал только в путь. А если ещё с солёным огурцом – вообще объедение. Но огурец тоже должен был быть порезан правильно. Не поперёк в виде «колец» – а только вдоль, отчего куски огурца напоминали индейские пироги (в смысле индейские лодки, а не их хлебобулочные изделия).
Жареные грибы я долго не признавал. Как меня мама не уговаривала, я воротил нос. А потом как-то мы, гуляя по Гоголевскому бульвару, насобирали много шампиньонов. И вечером мама их пожарила. Видимо по той причине, что в сборе грибов я принимал непосредственное участие, дал себя уговорить, испробовав один грибок. И что вы таки думаете? Зашло. Потом я увлёкся жареными лисичками. Но, конечно, с обязательной жареной картошкой. Никаких других вариантов не признавал.
А ещё я любил блинчики. Вот тут матушка брала главный приз на любых соревнованиях. Никто не мог печь блинчики лучше, чем она. Кажется испечь блинчик – плёвое дело. Ага, я вас умоляю. Блинчик должен быть идеально круглый, тонкий, с равномерной золотистой поджаристостью. Если у блинчика бледный вид, или он покрыт огромными чёрными «трупными» пятнами – это не блинчик, а вторчермет. И вкус конечно. Точное соотношение соли и сахара – это особое искусство.
Поедал я блинчики так. Сложенный конвертиком начинал откусывать с уголка, прогрызаясь к краям. Оставлял каёмку шириной около сантиметра, потом разворачивал. Получался такой блинный круг с огромным отверстием в центре – наподобие бублика, только плоского. Разрывал в одном месте – получалось нечто вроде ленты. И эту ленту я затем заглатывал, отправляя её в рот, как пулемётную ленту. Зрелище наверное было дикое. Но я был маленьким – ещё в школу не ходил. Позднее конечно от «пулемётной ленты» я отказался. Неудобно стало. Не солидно как-то.
Но так я поедал блинчики, если не было начинки. Из всех начинок на первом месте у меня стояла – да не осудит меня читатель – чёрная икра. Очень уважаю. Помню, много позднее, когда я был уже взрослым дядей, один англичанин меня спросил, какова моя любимая еда. Не знаю, что он ожидал услышать, но я честно ответил – блины с икрой. Он засмеялся и сказал нечто вроде: «Нет, ну ладно, это же штамп, что мол русские едят блины с икрой». Но с тем англичанином я был предельно честным. Люблю блины с икрой. Уж не знаю, потому ли, что я русский, или потому, что мама меня с раннего детства пристрастила, но люблю. Но, кстати, в детстве я любил только чёрную икру, а вот от красной нос воротил. Все мамины попытки заставить меня есть блины с красной икрой приводили к тому, что я «капризничал» и ел неохотно. Жизнь, конечно, внесла свои коррективы. Сейчас я с красной кушаю – только в путь.
Хочу по поводу напитков сказать отдельное слово. Иной раз в американских фильмах с удивлением наблюдаю, что у американских родителей существует какой-то внутренний запрет на то, чтобы поить своих детей кофеем. Мол, кофе – это для взрослых. А если ребёнок выпьет кофе – это прямо чуть ли не как если он виски выпьет. Не знаю, в самом деле это так или это голливудский штамп. Но я кофе пил с самого раннего детства. С молоком конечно. Это был такой утренний ритуал на завтрак. Стакан кофе с молоком после приёма пищи. Но не просто так, а через обязательную соломинку. Коктейльные соломинки мама приносила с работы. И без дела они не простаивали.
Кто подумает, что я не спеша томно потягивал через соломинку кофе с молоком из стакана, тот ничего не понимает в коктейльных соломинках. По правильному надо не всасывать через соломинку жидкость, а, наоборот, выдувать в жидкость воздух. Отчего на поверхности кофе с молоком получаются пузыри разного размера. А я ставил личные рекорды, насколько более крупный кофейный пузырь выдую. Мама называла это баловством и грозила больше не давать мне соломинку. Но каждое утро забывала про свои угрозы. Впрочем, таким образом я «пил кофе» тоже лишь в самом раннем детстве. Потом остепенился и соломинки отменил вместе с блинными «пулемётными лентами».
А вот в детском саду мне кофе не нравился. И вкус у него был какой-то не такой. И, особенно, выбивала напрочь обязательная пенка на поверхности. Почему у моей мамы никогда не было пенки а в детских садах пенка была обязательным атрибутом кофе с молоком и чистого молока – загадка. Но пенка была и иные надсмотрщицы требовали, чтобы пенка была съедена. Жабы. А ещё пенка была обязательным атрибутом манной каши. Я не столько не любил манную кашу, сколько эту толстенную пенку на её поверхности. Опять же – это всё тайные технологии детских садов. Хотя, в сущности, тайны никакой нет. Чтобы на поверхности манной каши не образовалось пенки, надо её начинать употреблять с пылу с жару, а не тогда, когда она почти замёрзнет. Поэтому в детских садах мы кушали манную кашу, предварительно пробив ложкой в центре пенки прорубь, а затем вычерпывая из под пенки кашу, обильно сдобренную комками. Фу, гадость, сейчас проблююсь, как вспомню. Но воспитательницы были неумолимы – кашу надо всю съесть.
Вообще много хорошего о кормёжке в детском саду вспомнить не могу. Нет, я конечно всё съедал, даже супы (типа «суп кандей из коровьих мудей»). Поэтому меня искренне удивляют иные нынешние летописцы, которые ностальгируют по еде в советских столовых, особенно детских. Но как ни странно, именно детский сад пристрастил меня к одному блюду, которое я и сегодня иной раз кушаю с удовольствием. Впрочем, никакое это не яство, а самый банальный бутерброд с сыром. А дело было так.
Однажды к нам в детский сад (она находился почти за самым домом Пороховщикова на Арбате) пришли какие-то дяди. Точного их количества за давностию лет я уже не помню, как и того, не было ли с ними ещё и тёть. Но как бы уж там ни было, а они учинили нам всем – личному составу подготовительной группы – прослушивание на предмет вокальных данных. Голос у меня в ту пору был звонкий. Может и не Робертино Лорети, но меня отобрали. Вместе ещё с двумя мальчиками из нашей группы. Куда нас отобрали я не знал. Потом выяснилось, что это были посланцы капеллы мальчиков Дмитрия Кабалевского, которая парковалась в помещении музыкальной школы возле метро «Пушкинская». Уже с родителями мы прибыли туда на более серьёзное прослушивание и отсеивание. Я выстоял и тут. Меня зачислили в капеллу, а помимо вокала определили ещё учиться на скрипке. Обучение, кстати, было платным. Деньги может и не драматичные, но всё же ежемесячно наши родители отчиняли сколько-то там советских рублей в кассу учреждения.
А какое отношение капелла мальчиков Дмитрия Кабалевского имеет к бутерброду с сыром? Господи, да самое прямое. Обучались мы там три раза в неделю. Это было самое настоящее обучение в школе. Только уроки были не математики или чистописания, а нотной грамоты, вокала, скрипка и т.д. и т.п. Учились мы с самого утра до обеда – ну как и все в школе. Поэтому в те дни, когда мы ходили в эту музыкальную школу, мы пропускали первую половину дня в детском саду. Но к обеду нас уже возвращали в родной детский сад наши провожатые. И вот тут я подхожу к главному. Как бы уж там ни кормили в детском саду, но по закону ребёнок в детском саду должен был получить свой кусок масла и свой кусок сыра, который ему положен. Этим СССР конечно был силён. Если ребёнок пропустил в детском саду завтрак – не беда. Дадим ему его завтрак в обед. Ну или, по крайней мере – самую существенную часть завтрака. А самой существенной частью завтрака был – ну вы поняли уже – бутерброд с маслом и сыром. Вот этот-то бутерброд мне и двум моим товарищам выдавали в обед в те дни, когда мы приходили в детский сад после учёбы в музыкальной школе.
И я вам доложу, когда все вокруг давятся чёрным хлебом, которым они обязаны заедать супец, а ты кушаешь бутерброд с маслом и сыром и белым хлебом, под завистливые взгляды окружающих – это охуенно. Вот так я пристрастился к этому простому на первый взгляд продукту питания. Только сыр должен быть порезан не абы как. Когда я сегодня вижу, как иные люди режут сыр толстенными кусками, у меня в душе всё закипает. «Варвары! – хочется мне воскликнуть. – Кто так режет? Кто так режет? Сыр надо нарезать тончайшими, почти полупрозрачными пластинами». Только так нарезанный сыр создаёт необходимые вкусовые ощущения. Ведь, граждане-товарищи, форма продукта питания порой влияет на вкусовые ощущения при его приёме не менее, чем сам продукт.
Бывают исключения. Вот, скажем, если растоптать чёрную икру, превратив её в некую единообразную кашу, то эту гадость, мне кажется, есть будет невозможно. А вот если с варёным вкрутую яйцом проделать тот же трюк? Ну или не с целым яйцом, а только с его желтком? Будет ням-ням. Если по уму сделать. Сейчас расскажу.
В Советской армии на завтрак в воскресенье помимо 20 грамм масла было положено ещё два яйца, сваренных вкрутую. Не знаю когда и кто придумал объединить оба эти ингредиента. Берёшь свою пайку хлеба – большой кусок, отрезанный от буханки, мажешь его маслом, а сверху равномерным слоем растаптываешь два желтка. Соль – по вкусу. Армейский бутерброд. Хотите верьте, братцы, хотите нет, а только я и по сию пору иной раз кушаю на завтрак этот армейский деликатес. Не из-за ностальгии. Просто мне это нравится. Как в армии привык к этому чуду гастрономического искусства, так до сих пор не могу себе отказать в удовольствии иной раз.
Но это я что-то перескочил через огромный пласт моей биографии – из детского сада сразу в армию. Исправляюсь и возвращаюсь.
Вообще, бутерброды – это была тема. Когда я оставался дома один – уже в школьную пору – то подкреплял свои силы бутербродами. Не с варёной колбасой, правда – у нас дома таковой не водилось – а с финскими салями и сервелатами. Придёшь из школы, забросишь портфель куда-нибудь, наделаешь себе груду бутербродов, в руки какую-нибудь увлекательную книжку – типа Конан Дойля, Жюля Верна или «Трёх мушкетеров», а то и Герберта Уэллса – и погружаешься в увлекательный мир приключений и фантастики. Друзья мои любили ко мне домой на бутерброды приходить. Мама, кстати, не возражала. Не было у нас такого, чтобы от друзей финские салями сундучить. Всё что есть – всё на стол. Вот, кстати, что мне тяжелее всего в армии далось, так это отвыкнуть от утреннего кофе с молоком и бутербродов. Ну и ещё ОЗК на сильном морозе надевать на время тоже как-то не очень. С остальным, в принципе, перетоптался. Но не будем про армию. Будем про гастрономию.
Уже позднее, когда я стал постарше, мама озаботилась тем фактом, что должен же я есть что-нибудь кроме бутербродов, когда остаюсь один до вечера. Экспериментальным путём выяснилось, что легче всего я поддаюсь влиянию жареной курочки. И тогда матушка стала мне в таких случаях жарить курицу. Первоначально я её поедал в холодном виде, прямо из сковродки – лень было разогревать и перекладывать в тарелку. Но потом возмужал малость, стал разогревать.
А вот жареное мясо не любил. Заставить меня съесть какой-нибудь эксалоп можно было только из под палки. И всякие там бефстроганоф – даже домашние, не говоря уже про жилистые столовские – не вызывали у меня повышенного слюновыделения. Только много позднее, уже взрослым человеком, я понял радость приобщения к мясу как таковому.
И ещё вот вспомнил. Ели говорить про детский сад, то он меня приучил ещё к одному виду пищи, помимо бутерброда с маслом и сыром. Молочная рисовая каша. Вроде тоже продукт простецкий. Но поскольку в детском саду рисовая каша была редкостью, а обычно норовили накормить манной кашей (выше я её уже описал) или пшенной – рисовая вызывала приступы счастья. Привык, короче. И сегодня с удовольствием на завтрак откушаю сладкую молочную рисовую кашу, отлакирую бутербродом с маслом и сыром, а потом залью застолье кружечкой кофе с молоком. Кофе, конечно, получше, чем было в советские годы. Но это не принципиально. После этого целый день ходишь бодрый и весёлый. Ну до следующего приёма пищи по крайней мере. Но частить тоже не надо. Каждый день такое надоест. Так, изредка, в охоточку.
Ещё из детских общественных кушаний с удовольствием вспоминаю омлет и творожную запеканку со сгущёнкой, которую иной раз давали в пионерских лагерях на завтрак. Порции были недостаточные на мой взгляд, можно было бы и увеличить малёха. Но в целом после омлета или творожной запеканки настроение было повыше, чем после той же пшенной каши, которой повара отдавали предпочтение. Так что – да не удивится читатель, – я и сегодня могу заточить творожную запеканку со сгущёнкой или омлет. Омлет, правда, несколько иной, нежели тот, который делали в детских столовых на огромных противенях из расчёта «на весь лагерь». Но принцип тот же – яйца, молоко, соль по вкусу. Но без манки конечно. Это уж, извини подвинься.
Отдельное скажу про сгущёнку. Тут отдельные товарищи восхищаются райским вкусом варёной сгущёнки. Скажу однозначно – никогда этого не любил. На мой вкус – гадость какая-то. Но понимаю тех детей, которые слаще морковки ничего не пробовали. Им и варёная сгущёнка казалась лакомством. Но я некоторое время работал по теме сгущёнки обыкновенной, не варёной, а нормальной. В раннем детстве – в первом классе или даже чуть раньше – мне очень нравилась книжка «Пираты неизвестного моря». Читал её раз сто или тыщу. И был там один эпизод, Пионер достаёт из своего чемодана банку сгущёнки, пробивает в ней дырку гвоздём и пьёт прямо «из горла». Мне так это понравилось, что я взял из холодильника банку сгущёнки, благо она была початой, и стал читать, периодически ложкой зачерпывая тягучую белую густоту и отправляя её в рот. Вкусно. Но долго это не продолжалось ибо – приторно. А я и сегодня сладкого не котирую, и в те времена не котировал. Так что мой роман со сгущёнкой продлился не долго. Но пару-тройку листов книжки я ею всё же залил. Плохо – книжка-то была чужая.
А вот Кока-Кола мне сперва не понравилась. Моя тётушка, которая стюардессой летала по загранрейсам, как-то угостила меня Кока-колой. Я ещё тогда в школу не ходил. Стало быть это был год 1971-й или около того. Так вот Кока-Кола мне не зашла. Не понравилась. Как не нравился мне и «Байкал», к слову. Травяная гадость. А вот когда накануне Олимпиады-80 в СССР стали выпускать настоящую Кока-Колу в настоящих банках с настоящей открывашкой – вот тогда я зауважал этот напиток. Матушка с работы приносила. Конечно эта Кока-Кола в обычных советских магазинах не продавалась. Но в Москве в центральные рестораны её поставляли.
Так, ну что там ещё? А, вот – картофельное пюре с котлетой. В пионерлагере на обед когда такое давали – было моё искреннее гран-мерси поварам. Дома мне котлеты не так нравились – ибо в них хлеба было мало. А вот столовские котлеты – только в путь. А вот когда однажды мама дала мне попробовать котлету по-киевски, вот это я заценил. Правда перепадало мне не часто. Почему-то именно котлеты по-киевски были в нашем рационе редки. Потому что дорогие шибко, я полагаю.
Но главная гастрономическая тема моего детства – это конечно салат Столичный. Ну или, если хотите – «Оливье». Впрочем, между ними – между салатом Столичным и советским салатом «Оливье» – была разница. В салат Столичный шла курятина, а в «Оливье» – варёная говядина. Впрочем, у обычных людей в «Оливье» шла варёная колбаса. Я когда сегодня случайно натыкаюсь на какие-то ностальгические воспоминания типа «А вы помните наш Оливье с вкусной варёной колбаской», то мне прямо блевать хочется. Что за гадость? Салат с варёной колбасой! Бррр. Но, увы, большая часть советских людей жила так, что им и «Оливье» с варёной колбасой был в радость.
Единственное, что меня не устраивало в салате Столичном – это варёная морковь, которая была одним из ингредиентов. И я изжил варёную морковь, как класс. Не только моя матушка, но даже все её знакомые знали, что если мы приходим в гости, то специально для меня надо готовить салат без моркови. Однажды мамина подруга – видимо под влиянием известного эпизода из нового (на тот момент) фильма «Служебный роман», добавила в Столичный салат яблочко. Я стоически выдержал это. Но до сих пор помню этот тошнотворный вкус.
Ещё из холодных закусок я ценил осетрину горячего копчения и варёный язык. Осетрина у нас дома бывала часто. А вот с варёным языком была засада – только по праздникам. И это тот самый случай, когда труднодоступные вещи кажутся особенно вкусными. Впрочем, салат Столичный я всё равно котировал выше всего. Мог съесть его целое ведро, мне кажется. Но готовили его только по праздникам.
Что там ещё? Красная рыба? Вот уж это увольте. В советское тёплое ламповое брежневское время было всего два сорта красной рыбы: горбуша и кита. Киту ещё можно было откушать с жареной картошкой, например, а вот советская сухая пересоленная горбуша – это не для меня. Но для многих советских людей и это было почти недоступным деликатесом. Когда я говорю, «было два сорта рыбы», то имею в виду конечно не советские продуктовые магазины. Бывала эта рыба только в ресторанах.
Ну вот, вроде и всё. Уже после армии, во второй половине 80-х, появилась такая тема, как пицца. Если верить фильму «Старый новый год», то в иных домах про пиццу слышали и пораньше. Но, думаю, была эта пицца такой же, как та, которую я едал в модной в конце 80-х московской «пиццерии», которая находилась аккурат за нынешней галереей Ильи Глазунова на Волхонке. Была эта «пиццерия» переделанным типовым летним кафе. Очередь в неё была знатная. А пицца была в сущности традиционным русским открытым пирогом с грибами и мясом. Потом открылась пиццерия в гастрономе Смоленской, где её пекли как уже в привычной всем сегодня типовой пиццерии. Вот там я на это дело подсел капитально. Салат Столичный сразу отодвинулся на второй план.
Ну а вскоре и СССР приказал долго жить. И оказалось, что в жизни может быть много самой разнообразной пищи. Но, говоря по гамбургскому счёту, несмотря на то, что мой стол стал куда более разнообразным, чем в советское время, каких-то новых любимых видов еды у меня не появилось.
Ну а под занавес пару слов про сосиски. Сосиски я никогда не любил. И не знаю никого из сверстников, кто бы их любил. Но в школе на завтра часто давали варёные сосиски. Причём прямо в целлофановой обёртке. Ну мы извращались как могли. Или выдавливали из целлофана начинку, как размазню. А то и просто кидаясь друг в друга недоеденными сосисками. Иногда давали сардельки. Примерно с тем же результатом. Но вот рассказывала мне одна бывшая девочка, моя однолетка, жившая в одном городе в Алтайском крае. У них самым любимым днём в школе была среда. Почему – среда? Потому что в этот день на завтрак детям давали сардельки. Рассказывала, что перед большой переменой все готовились к броску в столовую и с первым же звонком все бросались из класса, потом по лестнице вниз в столовую, где начиналась битва за лучший кусок сардельки. Дело в том, что детям была положена не одна сарделька, или, скажем, полсардельки, а сколько-то там грамм. Порция такая. И повариха резала эти сардельки как попало. Кому-то могла достаться середина – лучший кусок, а кому-то – две связанных жопки. И вот за лучший кусок сардельки дети этой школы по средам устраивали драки. Но всё равно это был радостный день – ибо всего раз в неделю дети получали кусок сардельки. А московские дети в это же самое время швырялись друг в друга недоеденными сосисками и сардельками.
Так что да, в самом деле, СССР, он был разный. Но хорошего столичного СССР было как-то до обидного мало и на всех его категорически не хватало. Да и хороший столичный СССР тоже при ближайшем рассмотрении был очень уж хорошим далеко не для всех жителей столицы.
