Видео
В мире
титут, где готовили преподавателей для российских вузов. После учебы в профессорском институте Пирогова отправили стажироваться в Германию.
В мае 1835 года после стажировки в Германии он возвращался в Москву. Настроение было приподнятое. Еще бы: он возглавит кафедру в Москве. Когда из министерства будущих профессоров запрашивали, в каком университете каждый из них желал бы получить кафедру, Пирогов ответил не задумываясь: в Москве. Наконец–то он отблагодарит мать, сестер за лишения и жертвы! Писал матери, чтобы подыскивала достойную квартиру. Воображал, как подъедет в карете к университетскому зданию. Спеша, заканчивал дела. В уме уже подсчитывал койки в хирургической клинике Московского университета.
…В дилижансе было нестерпимо душно. Качало. Пятеро пассажиров сладко посапывали. Шестой, Николай Пирогов, всю ночь не сомкнул глаз. Горло пересохло так, что казалось, оно сделано из раскаленной жести, голова гудела, затекшие ноги не находили места в тесной карете. Экая напасть: заболеть в пути. Пирогов, к счастью, ехал из Германии не один. Рядом был математик Котельников, приятель по профессорскому институту. С остановками на постоялых дворах он кое–как довез больного товарища до Риги.
Убогий заезжий дом за Двиной. Ни копейки денег. Нестерпимый кашель, отвращение к еде, слабость, бессонница. Помощи ждать неоткуда. Пирогов написал отчаянное письмо генерал–губернатору. Барон Пален, бывший одновременно и попечителем Дерптского учебного округа, слыхивал об одном из способнейших выпускников профессорского института.
Не прошло и часа, как к Пирогову прилетел от генерал–губернатора медицинский инспектор, доктор Леви, с приказанием тотчас принять все меры к облегчению участи проезжего. Леви с живейшим участием отнесся к больному и был, по выражению самого Пирогова, его "гением–хранителем во все время пребывания в Риге".
Пирогова поместили в большой загородный военный госпиталь, где он пролежал около двух месяцев. Выздоровление пришло вместе с аппетитом к молоку. Обитатели госпиталя — доктора, фельдшеры, служители — все приносили больному Пирогову молоко. Он пил его бутылками, чувствовал: не по дням, а по часам наливаются силой ноги, а ведь недавно и ступить не мог. Когда молодой ученый уже поправился, его посетил генерал–губернатор и сообщил, что говорил о нем с министром и ему нет нужды торопиться с отъездом.
Молодой хирург был не в состоянии жить без дела. Поправившись, стал оперировать. Первая операция была пластической: безносому цирюльнику он выкроил из лба прекрасный новый нос. На бис пришлось повторить — изготовить сей считающийся необходимым на лице предмет еще и некоей даме. Затем последовали извлечения камней из мочевого пузыря, ампутация бедра, удаление опухолей, из которых одна (операция произвела сенсацию в городе) была величиною с тыкву.
В Риге Пирогов впервые оперировал самостоятельно. Не было рядом немецких учителей. Скорее он сам был в роли учителя. Ведь вокруг были зрители — рижские врачи: им предстояло перенять увиденное и повторить. Старый ординатор госпиталя сказал Пирогову: "Вы нас научили тому, чего и наши учителя не знали".
Из Риги Николай отправился в Дерпт. Там пришлось задержаться: пока он болел, московскую кафедру отдали другому. Предложили Харьков. Пирогов отказался. В конце концов, в 1836 году он был утвержден профессором Дерптского университета. О своей жизни в Дерпте Пирогов вспоминал: "Вот я наконец профессор хирургии и теоретической, и оперативной, и один, нет другого.
Это значило, что я один должен был: 1) держать клинику и поликлинику по малой мере 2,5–3 часа в день; 2) читать полный курс теоретической хирургии — 1 час в день; 3) оперативную хирургию и упражнения на трупах — 1 час в день; 4) офтальмологию и глазную клинику — 1 час в день; итого — 6 часов в день. По шести часов почти никогда не хватало; клиника и поликлиника брали гораздо больше времени, и приходилось 8 часов в день.
Положив столько же часов на отдых, оставалось еще от суток 8 часов, и вот они–то, все эти 8 часов, и употреблялись на приготовления к лекциям, на эксперименты над животными, на анатомические исследования для задуманной мною монографии и, наконец, на небольшую хирургическую практику в городе".
Он оперировал не только в городе. Брал двух–трех помощников и отправлялся по губернии. Это сейчас Рига и Тарту разделены государственными границами. Во времена Пирогова они были частью не только одной страны, но и одной губернии — Лифляндской. Поездки Пирогова в шутку называли "Чингисхановыми нашествиями" из–за обилия пролитой крови. Впрочем, это тот случай, когда "жертвы" были только рады…
Уже в качестве профессора Дерптского университета побывал Пирогов и в Риге, прожил здесь четыре недели. В Рижском военном госпитале было полторы тысячи коек, и он появлялся там к семи утра: обход, операции, вскрытия. Из госпиталя ехал в городскую больницу, оттуда — в богадельню, а дома — опять больные, амбулаторный прием… Закладывался фундамент будущей славы. Здесь, на берегу Балтийского моря.
В рассказе "Чудесный доктор" Куприн таким вывел Пирогова: "Доктор! Доктор, постойте!.. Скажите мне ваше имя, доктор! Пусть хоть мои дети будут за вас молиться!" И он водил в воздухе руками, чтобы поймать невидимого доктора. Но в это время в другом конце коридора спокойный старческий голос произнес: "Э! Вот еще пустяки выдумали!.. Возвращайтесь–ка домой скорей!"
Когда он возвратился, его ожидал сюрприз: под чайным блюдцем вместе с рецептом чудесного доктора лежало несколько крупных кредитных билетов… В тот же вечер Мерцалов узнал и фамилию своего неожиданного благодетеля. На аптечном ярлыке, прикрепленном к пузырьку с лекарством, четкою рукою аптекаря было написано: "По рецепту профессора Пирогова".
Памятник хирургу Николаю Пирогову в Тарту
"Рассказ не есть плод досужего вымысла, — писал Куприн в предисловии. — Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Я, со своей стороны, лишь изменил имена некоторых действующих лиц этой трогательной истории".
Илья ДИМЕНШТЕЙН.
