Видео
В мире
В ноябре 1909–го в Ригу приехал автор "Поединка", "Гранатового браслета", "Ямы" — мэтр русской словесности Александр Иванович КУПРИН. Писатель тогда находился в зените славы: Российская академия наук только–только присудила ему престижнейшую Пушкинскую премию. К этому же времени относятся и слова Льва ТОЛСТОГО о нем: "Самым талантливым из нынешних писателей я считаю Куприна". Приезд виртуоза слова освещали все крупнейшие газеты Латвии — русские, латышские, немецкие. Газетные статьи, а также письма, отправленные писателем из Риги, помогают воссоздать картину его пребывания в нашем городе.
В Ригу КУПРИН приехал вместе с семьей — дочерью Ксенией и супругой Елизаветой Морицевной. Как сообщают газеты, почитатели встречали его на главном вокзале города 14 ноября. Куприн, как известно, был очень общительным человеком, любил находиться, что называется, в гуще жизни. Однако на сей раз он хотел уединения: ехал на берега Даугавы не развлекаться, а лечиться. Потому поселился на окраине города — в Торнякалнсе. Там, на улице Лиела Алтонавас, 6, располагалась известнейшая в те годы лечебница Эрнеста СОКОЛОВСКОГО.
О своем житье–бытье Куприн рассказывал журналисту "Рижского вестника":
"Я живу степенно, отдыхаю: колю дрова, чищу снег, беру массаж. После восьми вечера отсюда уже никуда не пускают…"
Неудивительно, что доктор Соколовский выбрал для своего известного пациента метод трудотерапии. Подобное практиковали в те годы многие лечебницы Латвии. Одна из них располагалась на Рижском взморье, на месте нынешнего санатория "Мариенбад". По воспоминаниям современников, директором заведения был чудаковатый старик–немец НОРДШТЕМ. "Больных он заставлял нагишом ходить вдоль берега моря. И уповал не на лекарства, а на целебный воздух и морские купания".
Рижские старожилы могут рассказать и то, что до войны местные медики рекомендовали жителям центра по нескольку раз в день подниматься… на Бастионную горку. Это, как они считали, было отличным средством от бессонницы и неврозов.
Неврозы, бессонница мучили и Куприна. Его "Бастионной горкой" стал близлежащий парк Аркадия и окрестности Задвинья. Куприна часто можно было встретить на дорожках парка, на тихих улочках Задвинья. Утопающие в тени деревьев деревянные домики со скрипучими лестницами, еще не потерявшие осенней красоты сады, аллеи с вековыми деревьями — все это будило воображение.
Метод рижских лекарей дал результаты — Куприн вновь сел за письменный стол. Писал повесть "Нищие", редактировал прихваченные в Ригу черновики.
"Сейчас я на пути знойной работы, — извещал он своего друга–литератора Ф. БАТЮШКОВА. — Где достать письма к Пушкину? Встречался ли он с Лермонтовым? Нет ли писем Гоголя и особенно Лермонтова о Пушкине? Нет ли вариантов лермонтовского "На смерть поэта"?.."
В письмах знакомым писатель рассказывал о шедеврах рижской архитектуры, о великолепных парках, чистых улицах и опрятных домах. В то же время он то и дело жаловался на дороговизну местной жизни. Лечение, питание быстро съедали все гонорары. "Боюсь, как бы не описали вещи", — признавался он Батюшкову.
Писатель провел в Риге почти полтора месяца. Под Новый год уехал в Москву, однако ненадолго. Через две недели вернулся, чтобы завершить "рижскую терапию".
На обратном пути в поезде с Куприным произошла удивительная история. Он относился к той категории литераторов, которые любили все испытывать на собственной шкуре. Поднимался на воздушном шаре с легендарным Сергеем УТОЧКИНЫМ, летал на аэроплане вместе с Иваном ЗАИКИНЫМ, изучал водолазное дело. По пути в Ригу мастер слова увидел незнакомого человека и вообразил, что это крупный железнодорожный вор. Куприн не был бы собой, если бы не решил поближе познакомиться с "мафиози". На каждой крупной остановке стал приглашать его в станционный буфет — чтобы выведать тайны ремесла. Кончилось тем, что захмелевший писатель перепутал поезда и поехал в обратную сторону. Денег хватило до Пскова. Там Куприн застрял. Ночью на вокзале он написал рассказ "В трамвае", утром отнес его в редакцию местной газеты, а на заработанные деньги добрался до Риги…
Во время второго приезда писатель участвует в местной общественной жизни. Посещает литературные объединения, спектакли, журналистские тусовки. В это время в Театре русской драмы шла премьера "Апостол Сатаны", поставленная знаменитым ТАИРОВЫМ. Куприн не мог не побывать на спектакле, в котором к тому же был занят его друг — актер ХАРЛАМОВ. В беседе с журналистом "Рижского вестника" признался, что в восторге и от режиссерской работы, и от игры главного героя.
11 февраля Куприн читал в литературно–художественном обществе свой рассказ "Пустые дачи". Как писал "Рижский вестник", "публика трепетала от восторга".
А еще через неделю мэтр дал своеобразный мастер–класс рижскому студенчеству. Вот что писал "Рижский вестник":
"Вечер начался рефератом студента Павлова. Вдруг среди студентов началось легкое волнение — у дверей зала показался писатель А. И. Куприн. Он прислонился к двери и стал слушать. После окончания реферата студенты окружили его и стали просить прочесть что–нибудь. Александр Иванович декламировал один из переведенных им сонетов Стекетти. О своих переводах он сказал: "Я не мастер и не любитель сам писать стихи, но перевожу охотно"…"
Из писем Куприн узнал, что в Петербурге без авторского согласия и правок вышел седьмой том его собрания сочинений. Как сообщили друзья, в тексте — масса ошибок. Автор решил подать на издателя в суд. Дела торопили, и 23 февраля он оставил наш город.
Мастер слова несколько раз заезжал в Ригу, последний — во время Первой мировой войны. Тогда он прибыл сюда лишь на два дня в качестве военного корреспондента "Русского слова". Писатель остался верен себе: он по–прежнему находился в эпицентре событий и все хотел видеть собственными глазами.
"В мой теперешний приезд я совсем не узнал Риги, — писал он в очерке "Лифляндия". — Раньше это был веселый, шумный, живой город… Теперь на Двине нет кораблей… И рижских домов не узнаешь… Есть ли на свете зрелище печальнее опустелых домов, вымерших портов и остановившихся заводов?"
Искреннюю симпатию вызывали у него простые латыши:
"Надо только представить себе, какими удивительными путями настойчивости, терпения и суровой бережливости сумели латыши не только сохранить за собой жалкие земельные наделы, но даже расширить их, округлить и упорным трудом поднять культуру до высокой степени! Поистине это какое–то чудо человеческой энергии, поразительный пример стихийного, вечного тяготения к земле!"
Находясь в эмиграции, в Париже, Куприн не порывал связи со своими рижскими друзьями. В архиве удалось разыскать письмо к нему журналиста газеты "Сегодня" Петра ПИЛЬСКОГО от 9 декабря 1930 года. Друг писателя приглашал его к сотрудничеству с газетой, причем за строчку текста ему обещали 1 франк. Высокий по тем временам гонорар.
Куприн, к сожалению, не смог больше приехать в наш город, хотя его не раз приглашали. Однако след его все же появился в Риге. В 1960 году сюда приехала его дочь Ксения — та самая Ксюша, которую папа еще в далеком ноябре 1909–го взял в далекую Ригу. Спустя 51 год Ксения КУПРИНА приехала как актриса Московского Пушкинского драмтеатра. Большую часть жизни она провела в Париже и лишь в 1958–м решила вернуться в Москву.
В интервью рижской газете она сказала: "Последний раз я видела отца в Париже, перед его отъездом в Советский Союз. И материально, и морально в эмиграции нам жилось тяжело…"
Другой классик, Иван БУНИН, во время приезда в Ригу в 1938 году резко высказался о возвращении Куприна и о его дочери:
"Я могу совершенно объективно засвидетельствовать, что из Парижа увезли живой труп, что Куприн уже за полтора года до своего отъезда был человеком совершенно разбитым и физически, и умственно… Его отъезд был аранжирован его дочерью, стремившейся, по–видимому, сделать артистическую карьеру в СССР и… оставшейся в Париже. Вероятно, потому, что у этой не унаследовавшей от отца таланта маленькой артистки открылись какие–то личные возможности во Франции".
Как видим, Ксения Куприна тоже вернулась в Россию — хотя и позже…
(!) ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. Мы расскажем о самом известном русском художнике довоенной Латвии — эмигранте из советской России Николае БОГДАНОВЕ–БЕЛЬСКОМ, о том, чем "прославился" он в годы нацистской оккупации.
22 октября 2015. "Латвийские вести" №42
