Школа находится в цыганской части поселка Плеханово, в просторечии называемой табором. Она мало похожа даже на сельскую школу, раньше это был частный дом.

— Я не директор, а и.о. директора, – с порога уточняет Любовь Валерьевна Горохова, но тут же выясняется, что не-директором она успела пробыть всего полгода, с сентября по март, а все остальное время, с 2004-го по 2015-й была не только директором, но даже и депутатом.

В 2003-м году школа сгорела, и поэтому в 2004-м пришлось перестроить под школу цыганский дом. В первый год своего директорства на свои деньги она купила проводку и выключатели, профиль и саморезы — ей нужно было сделать из дома школу к учебному году, и она делала. На краску учителя сбрасывались вместе.

— Школа же стоит на балансе министерства образования?

— Стоит, только на нее денег не выделяют. Потому что цыганская школа никому не нужна!

Летом 2015 года школе последовательно отказали во всем, что до этого пообещали: в новой мебели, линолеуме, стройматериалах, пристройке двух классных комнат и благоустройстве пришкольного участка. Тогда она бросила директорство так решительно, что даже удалила школьные фотографии из ноутбука. Но из школы не ушла, осталась работать учительницей. И так и не перестала покупать воду для учеников за свой счет, 20 литров раз в неделю: свежая квитанция на 150 рублей и сейчас заткнута за меню в школьной столовой.

Когда в поселке случился конфликт и отключили газ, школу отключили тоже, как и все остальные дома в таборе, школа обогревалась нелегально. Случился небольшой скандал по линии образования, и в школе через несколько дней установили электрическое отопление, температура поднялась до 17 градусов, решилась неразрешимая проблема: за все время существования школы так и не удалось легально подключить газ. Дети учились при температуре плюс пять в классе, в сильные холода уроки отменяли.

— Здесь дети любят школу! У нас здесь и питание, и учебники. Уже с утра 14 человек отправила домой! — говорит Любовь Валерьевна.

— А что они хотели?

— Учиться хотят! Школа же авторитет здесь завоевала и уважение.

В школе учатся 145 детей: по два первых и вторых класса, по одному – третий и четвертый.

— У нас все дети чистенькие, у нас все дети хорошенькие, — показывает она фотографии. – Это вот 1 сентября, но и в течение года мы их фотографируем, — и тянет меня к соседнему стенду, чтобы доказать, что не только первого сентября дети ходят в школу чистые и красивые.

— Почему вы так переживаете? Разве кто-то говорит, что дети грязненькие?

— Да все говорят! И чесотка, говорят, у вас там, и туберкулез! Я говорю: «Извините, десять лет работаю – ни чесотки, ни туберкулеза!» В русской школе нашли у семнадцати человек вши, а у нас — только у двух!

У входа стоит красная машина, которую Любови Валерьевне продала за 50 тысяч другая учительница. Любовь Валерьевна показывает дом Ивана Григорьевича, заводит машину и уезжает. Иван Григорьевич, цыганский барон, его дом стоит сразу за школой.

Кто такой цыганский барон

— Бароны существуют не во всех цыганских группах, — рассказывает цыгановед Кирилл Кожанов. — Сейчас они сохранились только у котляров, небольшой этнической группы цыган. Само появление слова «цыганский барон» имеет курьезное происхождение. В цыганском языке есть слово «барО» — большой. По-цыгански «большой человек» – «барО манУш», или еще говорят «наш большой», «наш главный» – «амарО барО», «наш руководитель». Из-за того, что «барО» было созвучно более известному для нас «барону», произошло такое осмысление. И наложилось бытующее у нас с послереволюционных времен представление о бароне как об эксплуататоре.

Кирилл Кожанов работает в институте славяноведения Российской академии наук, свободно говорит по-цыгански и хорошо знает устройство цыганского общества вообще и Плехановской общины в частности.

— В реальности у барона нет безусловной власти, — продолжает Кирилл. — Просто люди соглашаются, что есть некий человек, который достаточно мудр, хорошо говорит по-русски, знает законы чуть лучше, хорошо образован, становится представителем для общения с внешним миром — администрацией, газовой службой и так далее.

Барона зовут Иван Григорьевич Михай, его деревянный дом – не самый большой в поселке. Внутри дом хорошо отремонтирован, но обстановка простая — диваны и стулья у стен, большой телевизор, больше всего здесь свободного пространства.

Как раз сейчас Иван Григорьевич полулежит на высоких подушках, у него высокое давление, и он принял таблетки. Он осторожно присаживается, не снимая ног с дивана, укрытых атласным одеялом.

— Поселение наше здесь с 1963 года. Было здесь около 12 семей сначала, вот за 60 лет разрослись. Были выделены участки, оформлено в БТИ. Даже я помню, как мать ходила на почту оплачивала коммунальные услуги, плата была всего семь рублей.

— Получается, были законными дома.

— Да, были узаконены.

— А как это потерялось?

— Потому что там было всех документов – одна бумажка. Пожилые люди, наверное, помнят.

Свет приглушен. По краям комнаты сидят женщины с детьми, молодые и пожилые. Жена Ивана Григорьевича приносит чай в хрустальных бокалах на стеклянных блюдцах, конфеты и печенье в вазе на высокой ножке, и дети начинают таскать сладости со стола.

— Мне было 10 лет, когда родители сюда приехали, — рассказывает Иван Григорьевич. — Мы жили в поселке под Ростовом, и оттуда переехали сюда. Поселились и начали жить. У нас есть и русские друзья здесь, с которыми мы с детства дружим.

— Я тоже маленькая сюда пришла, мне восемь лет было, — говорит кудрявая женщина.

— И когда уже выросли дети, начали их женить, появились у них семьи, мы начали отделять их. Потому что если в семье трое мужчин женятся, они должны отделяться, со своей супругой и детьми должны жить отдельно. В каждой семье по четверо, пятеро детей. Девочки выходят замуж, мальчики женятся, и вот у нас разросся здесь поселок. И начали строиться. Откровенно сказать, может быть, получились у нас незаконные постройки…

— Нет, ну! – хочет перебить его сын, но Иван Григорьевич не дает.

— Да нет. Приехал председатель райисполкома и сказал: вот это поле занимайте, но вот туда за овраг – не имеете права.

— То есть договор был на словах.

— На словах, да! Так и было, за овраг никто не переходил. Как сказали нам, так и построились мы на этом поле, мы заняли его почти все. Тогда было нас мало, а сейчас появились у этих детей тоже дети, тоже внуки – вот так вырос наш поселок. У нас конфликтов не было никаких ни с властями, ни с соседями, ни с поселком, ни с кем. Мы жили дружно постоянно. Я начал работать с 14 лет, когда ездил на работу с отцом, по командировкам. Мы работали лудильщиками.

— Если честно, я плохо представляю себе, что делает лудильщик.

— Сейчас объясняю. На мясокомбинате заржавел ролик с крючком, на него уже Санэпидстанция запрещала вешать мясо – мы проводили химчистку и лудили его. На хлебозаводе нельзя было изготовить хлеб, потому что там ржавчина попадала в хлеб. Мы их лудили, они становились белыми, чисто-чисто белыми, применяли кислоту, олово, нашатырь, все возили с собой, только кислоту приобретали на месте, потому что ее с собой возить было нельзя. И соляная кислота нам нужна была, и серная кислота. Мы травили ею котлы, чтобы ржавчину снять.

Это был традиционный промысел этого народа, от него они получили название  — котляры.

— А женщины не работали?

— Ну, женщины в то время гадали, честно сказать. Ходили гадать. Кто гадал, кто дома с детьми сидел. Потом появилась нержавеющая сталь – по всем этим предприятиям, хлебозаводам, мясокомбинатам, молокозаводам. И прекратилось лужение.

Появление нержавеющей стали стало переходным моментом для котлярского народа. Ивану Григорьевичу было уже «за двадцать», у него была уже семья и дети, потому что женился он, как принято у котляров, в 15 лет. Семью надо было кормить. Трудности продолжались до 1987 года, когда Михаил Сергеевич Горбачев – «Дай Бог ему счастья и здоровья!» — одобряют несколько голосов – разрешил кооперативы.

— Мы все открыли кооперативы. Работали-и-и!  — с сожалением тянет Иван Григорьевич.

Все время, пока он рассказывает, в доме стоит радостный гомон женщин и детей. По телевизору идут советские мультфильмы.

— Изготовляли изгороди для колхозов, делали металлические корыта для скота. Начиналась у нас работа с 6 утра и до 11 вечера. Вот от этого пошла у нас жа-ло-ба. В райисполком.

— От кого?

— От жителей поселка. Сварка работала и стучали молотки. Люди стали жаловаться, что приходили с работы, а мы стучали молотками, сверкали огни электросварок. Нас вызвали в райисполком и сказали так: «Ребята, люди приходят с работы, им нужно отдохнуть, а у вас молотки работают еще до 12 часов. Поздно!»

Пришлось им сократить рабочий день. И каждый раз экономика нагоняла их, а они убегали от нее, прятались в какую-нибудь оставшуюся нишу.

— И тут – перекрыли кооперативы! Получилось так: что работаешь в кооперативе – это зря, получаешь рубль – платишь два.

— Когда перекрыли?

— В 90-х. Кооперативы переименовали в акционерные общества, но эти общества были такие, что можно было вложить два рубля — получишь рубль.

— Налоги высокие?

— Да. И мы прикрыли эти кооперативы после этого. А пока кооперативы были, мы платили за свет, платили за все. У нас с каждого кооператива взимали там сумму.

Когда кооперативы закрыли, они выкрутились еще раз, стали работать с колхозами и совхозами по бартеру: делали им емкости, изгороди, а плату брали – маслом и макаронами, продавали их прямо в поселке.

— В то время мой отец был бароном, — говорит Иван Григорьевич, — и он приказал так: если люди нуждаются, старики, 50% скидку им делать. Даже некоторым бабушкам давали бесплатно: баночку сгущеночки или макарон килограмма полтора.

После 95-го экономика снова нагнала котляров: колхозы и совхозы ослабли,  прекратился бартер. И пошла жизнь без организации: где-то лудить, где-то ремонтировать, уже в частном порядке. Работали с неликвидом: из трех сломанных задвижек собирали одну целую, привозили арматуру для труб – из десяти плохих делали три хороших, и эти уже продавали уже. Опять была выручка.

— Когда и это закончилось, стали собирать металлолом. Гадания уже не было, сейчас никто не верит в это гадание. Не было у нас криминала, была такая работа постоянно у нас.

Иван Григорьевич стал сам искать работу для своих людей, но кругом получал отказ: «Ой, цыгане нам не нужны». Договорится с заводом: завтра нужны пять грузчиков. Завтра звонят, говорят, отдел кадров запретил: «Мы завтра придем, тут завода не будет. Цыгане разберут его и унесут в другое место». Так было много-много раз, пока наконец Иван Григорьевич не обратился в совхоз Приубский, и людей взяли на работу всех.

– Там директор Владимир Дмитриевич Старовойтов их оформил, иногда каждую неделю давали картошку бесплатно как своим рабочим, и они работали с того времени на прополках – даже дети уже подросли и вместе с ними ходят на работу. Тут всего две остановки от нас, но за ними утром даже автобус приезжает и вечером привозит домой.

— Как к ним там относятся люди?

— Относятся нормально! Они даже знают их наизусть и-ме-на! Даже не только имена, по кличкам их знают! Сколько у кого семья, кто муж, кто де-ти, кем они работают!

Мужчины летом ремонтируют дачи, делают пристройки, а то и строят с нуля. А зимой приходится трудно, и семьи живут на детские пособия и пенсии, за что отдельно благодарят власть.

Конфликт

— Ну и так мы живем, не было у нас никаких инцидентов, ничего. И вот 16 марта у нас, — Иван Григорьевич качает головой, — получилось не-до-разу-мение в поселке. В Плеханове. Получилось недоразумение, которое передавали по всем каналам, увидели по всей России… Получилось у нас из-за газа…

Когда приехали газовики, женщины разволновались, спрашивали, будут ли отрезать газ. Им говорили, что нет. Иван Григорьевич пошел с газовиками смотреть трубу на другой конец улицы. В это время в начале улицы появился второй трактор, люди повернулись и помчались к нему.

— Я на них даже обиделся! – хватается за сердце Иван Григорьевич.

— На кого?

— На женщин. Я как раз в другую сторону пошел, чтобы все уладить. А они… Я со сты-да даже заболел. Не мог ничего делать, мне стыдно было. Потому что по всей России показали: цыгане напали на трактор, разбили окно… Но я после подумал: они же защищали своих детей, чтобы не оставить их в холоде, чтобы не замерзли, не заболели. Это примерно любая национальность, любые люди могли бы так сделать. Но правда, чуть-чуть, может, палку перегнули! Да, может, палку перегнули.

На другой день газовики пришли с ОМОНом, а через день Ивану Григорьевичу звонили цыгане из всех уголков России и спрашивали: «Что вы там устроили? Кого вы побили? Кого там посадили? Неужели вы такое большое преступление совершили?»

— Мы не обижаемся ни на кого, я больше всего обижаюсь на себя, — говорит Иван Григорьевич. — Потому что у нас было уже все готово, чтобы делать новый план поселка, узаконивать дома и проводить коммуникации, как положено. И люди просили оставить газ до мая месяца, пока план делается, не оставлять детей в холоде. Вот сегодня передавали, что в апреле еще будут холода со снегом…

Полтора года назад поселок присоединился к Туле, прошлым летом начали решать вопрос об оформлении домов. Сделали проект поселка с дорогами, освещением, коммуникациями. Вместе с жителями поселка и архитекторами решали, где провести дорогу, где отвести в сторону, чтобы сохранить дома. Какие все равно придется сносить, но в таком случае предупредить людей заранее, чтобы они успели перенести дом. Газовый конфликт некстати случился в такой конструктивный момент. Но работа продолжится, дома оформят и газ в поселок придет, хоть и не этой весной.

— Люди дали слово, что не оставят нас и будут заниматься нами очень серьезно, — говорит Иван Григорьевич.

— Сейчас все забудут, и остановится, — говорит его жена.

— Ничего не забудут, не остановится, — говорит Иван Григорьевич.

— Ничего не будет все равно, — угрюмо спорит жена.

Иван Григорьевич говорит ей что-то по-цыгански.

Жена замолкает.

— Всю свою жизнь буду помнить, что они сделали, — говорит кудрявая соседка. — Мы на колени встали перед ними, чтобы оставили нам до мая-месяца, а они все равно не стали.

— И что мы такого страшного сделали? Забастовку мы делали! – говорит жена Ивана Григорьевича. – Не только мы, русские тоже делают!

— И хоть бы был у нас нормальный газ, чуть-чуть тепло было в доме!

Через день после того, как вся страна увидела ОМОН в цыганском поселке, делегация жителей вместе с Иваном Григорьевичем встречалась с администрацией и газовиками, всем принесли извинения и договорились оформлять дома, делать проект и проводить газ. Но примирения не показали, а телевизионный эффект обратной тягой обратился на поселок.

По домам

Дома в цыганском поселке разбросаны в произвольном порядке, дорога как бог на душу положит изламывается между ними. Школьные учителя так и не научились ориентироваться здесь, и когда идут навестить кого-то из учеников, их сопровождает орава детей. Но сейчас в школе каникулы, и дети играют на улице. Идет снег, холодно. У каждого порога лежат доски разбираемых сараев, хворост и выданные администрацией дрова. Женщина колет старые доски от сарая, лохматый кот бежит на порог.

Ларисе только будет 18 лет, она замужем, и у нее 9-месячный сын. Лариса ведет в дом своей свекрови – свекровь чистит картошку, сидя в куртке за столом. «Приходите к нам есть, часов через пять!» — смеется свекровь. Кастрюля супа на плитке варится пять часов, чайник закипает – три часа. В коляске спит сын Ларисы, одетый как на прогулку. Два маленьких обогревателя не могут нагреть комнату. В такой температуре ребенка стараются вообще не раздевать – только меняют подгузники и обтирают салфетками. Он уже хорошо ползает, но на пол теперь его пускать тоже нельзя.

Учителя говорили, чем дальше в поселок, тем беднее дома. И правда, кирпичные и деревянные дома сменяются саманными и щитовыми. Посреди улицы стоят мужчины.

— Хотите, покажем, как люди греются? – кричат они. – Вон посмотрите в окно!

Из окна щитового дома прямо за ними выглядывают, наверное, десять голов. Заходим внутрь – в комнате человек тридцать, только женщины и дети. Здесь есть печка, в печке горит огонь, на огне котелок с едой – опять картошка. У печки сушатся дрова: те, что привезли бесплатно, сырые. Хозяйку зовут Рая, все ее гости, соседи, у которых нет отопления.

— Напишите, чтобы помощь дали им, а то я всех их выгоняю на улицу! – хохочет Рая.

— И напиши мое имя: Коля! – заглядывает мальчик в коричневой курточке.

Дети в соседней комнате сразу начинают хохотать и дурачиться – Коля везде за собой несет веселье. Взрослые надеются, что Коля станет «юмористом, как Петросян».

— Коля, кем ты станешь, когда вырастешь?

— ОМОНом!

— Почему?

— Чтобы цыган почаще видеть!

Днем соседи приходят греться к Рае каждые несколько часов, ночью спят вповалку прямо на полу, без матрасов, детей укладывают на кроватях. Женщины начинают извиняться за то, что произошло, говорят: «Стыдно нам!»

— Барон собрал, ругался с нами, а сейчас мы уже прощения просим!

Заодно просят любую одежду и обувь: «Не новое, нам все пойдет!» Даже оказавшись в такой тяжелой ситуации, они все время смеются и шутят.

— Попробуй! – протягивают ложку супа.

Отказываюсь. Настаивают. Ну ладно.

— Ну, как на соль, нормально?

— Нормально, очень хорошо.

— А вот теперь ты попробовала, детям не хватит!

— Вы же сами меня просили!

Они хохочут.

— А как ты думаешь, тут на всех хватит? – показывает на полкастрюли супа задиристая девушка.

— Вряд ли.

— Ну ничего, мы только детей покормим.

— Не хватит и на детей.

— Да ничего, цыганские дети мало едят!

Администрация

В администрации поселка Плеханова только и слышно, что штампы, штампы, штампы – у цыган начали принимать документы. Это пока еще не оформление, но перепись с серьезными намерениями. В коридоре женщина прижимает к груди бутылку молока и пачку стирального порошка и смеется. Она пока еще не знает, получится ли подключить тепло – а чему радуется?

— А что делать, остается только смеяться!

Из кабинета выходит цыганская пара, Нина и Константин.

— Получается?

— Что-то получается.

— Идут на встречу?

— Вроде идут, — улыбаются они и уходят снимать копии с документов.

На столе в прихожей администрации свежие газеты. На обложке «Тульских известий» — «Крымская весна: два года спустя». Крымская весна для официальных тульских СМИ теперь новость по профилю – их новый губернатор Алексей Дюмин, пока что исполняющий обязанности, два года назад командовал Силами специальных операций России, которые присоединяли Крым к России.

Нина и Константин возвращаются, заходят в кабинет. Сотрудники Плехановской администрации получили усиление из Тулы, сюда прикомандированы четверо сотрудников.

— Сколько вас там проживает? – спрашивает сотрудник выездной группы Владимир Аркадьевич.

— Четверо.

— Сколько детей?

— Два.

Он спрашивает их про площадь дома, про крышу и фундамент.

— Так, газа – нет, — отмечает чиновник.

— Нет, — соглашается Константин.

— Вода?

— …есть.

— Правоустанавливающих документов нету у вас.

— Нету.

— Подпись.

Нина расписывается.

— Ну, наверное, все, — говорит Владимир Аркадьевич. – Рекомендовать будем, чтобы вам все оформили.

Нина и Константин уходят счастливые: за продуктами в магазин и домой.

— Люди не виноваты,  — говорит Владимир Аркадьевич. – Это система.

— У нас все люди спокойные, культурные, — поддерживает его коллега Екатерина Владимировна, — и несмотря что цыганской национальности.

Школа

— Как табор осевший менялся со временем? Пытался ли и пытается ли встроиться в современное государство? Как осваивает современное государство и город?

— С одной стороны, он очень сильно разросся, — говорит цыгановед Кирилл Кожанов, — сейчас речь идет о нескольких сотнях домов – плехановский табор почти самый большой в России. С другой стороны, появилась школа – она значительно изменила положение дел. Я думаю, что для этого табора характерно развитие в более понятный и известный нам общественный институт. Он становится как бы маленькой деревней, там своя школа, есть представители – Иван Григорьевич, он давно общается со многими депутатами, и с администрацией. Но все равно проблемы остаются, важно не оставлять их нерешенными.

Школа готовится к началу новой четверти. 17-летняя Лариса, не школьница, а сотрудница и молодая мать, отмывает кухню после установки электрического котла отопления.

— Я здесь! – услышав шаги, кричит из кладовки-учительской Любовь Валерьевна. – Кто там?!

Будто никуда и не уходила, она отправляет бесконечные таблицы отчетов. В школу заглядывает Иван Григорьевич, посмотреть на котлы. Он тоже рад, что в школе наконец-то стало тепло.

— Пять лет мы добивались! – говорят учителя.

Учителя отпирают медицинский кабинет – его пристроили в прошлом году, он теплый и просторный, и в дни, когда нет прививок, заменяет им учительскую. Садятся пить чай. За чаем они рассказывают, что перешагнули через предрассудки, чтобы прийти сюда работать. Любовь Валерьевна, например, всю ночь не спала, принимая решение, и собственная бабушка ее отговаривала. А теперь прошло 20 лет, и вся ее жизнь – в этой школе.

— Мне 28 лет было, Иван Григорьевич! – удивляется она.

Преодолев собственные предрассудки, они пока не могут повлиять на предрассудки своих коллег.

— Что вы там с ними делаете? – спрашивают их тульские учителя: в том смысле, что у них не школа, а шаляй-валяй.

— Как что делаем? Учимся по общеобразовательной программе! – вразумляют они коллег.

Коллектив школы – настоящие подвижники. Они учат читать и писать детей, которых в отличие от городских сверстников не готовили к школе в детском саду. Причем одновременно с чтением и письмом многих детей учат русскому языку.

— Дорогие наши, — хотели бы они сказать своим коллегам, — читать и писать надо научить – это труд!

Дети и взрослые любят школу и считают учителей за своих. Учителя знают их имена и клички, родителей, братьев и сестер. А дети, которые уходят учиться в пятый класс соседней общеобразовательной школы просят, чтобы их взяли обратно. И уж точно проводят здесь первое сентября. Могло бы быть и иначе, но дело в том, что праздника Первого сентября в соседней общеобразовательной школе для цыганских детей все равно нет. Они идут в школу второго сентября и во вторую смену, чтобы не пересекаться с основным потоком: родители основных детей жаловались.

— Как вам кажется, много ли несправедливых предрассудков о цыганах существует в обществе?

— Среди русских? – переспрашивает Елена Николаевна. – Вот я смотрела фильм про цыган по второму каналу, там все наркотиками пронизано. Я тут никогда не видела, чтобы шприцы валялись. А они собрали бабушек, которые тут ни разу не были, и бабушки им наговорили.

Любовь Валерьевна уже написала отчет и теперь прибежала прочитать его коллегам. Ее одобряют аплодисментами.

— Я уже сама как цыганка стала, — говорит Елена Николаевна. – Раньше была такая мякля, а теперь научилась. В жизни надо иногда дать отпор. Мне кажется, я этому здесь научилась.

Собрание

В поселковой администрации идет собрание. Фойе заставлено стульями, которые принесли полицейские. На стульях сидят жители русского Плеханова, старшие домов, улиц и подъездов. Отделение полиции появилось несколько дней назад, после бунта.

Жители жалуются на плохую воду и спрашивают, когда у них будет нормальная вода. Начальник администрации Зареченского района Тулы Максим Щербаков напоминает им, что есть проблема с трубой. Труба, по которой вода идет в поселок Плеханово, ни на кого не оформлена и ни к кому не относится. А значит, прежде чем ремонтировать трубу, ее надо узаконить.

(Плеханово только недавно вошел в состав Тулы, а раньше относился к Ленинскому району области, и для него характерны переходные проблемы).

Наверное, цыганские дома здесь вспоминаются не только мне, потому что из собрания выделяются три активистки, которых беспокоит, что после отключения газа у цыган остаются еще свет и вода. Они бы хотели, чтобы их трехсот домов в таборе осталось 80, и подкрепляют свою мысль тем, что некоторое время назад Путин будто бы сказал, что в России не должно быть компактных этнических поселений. Их можно было бы снести и рассредоточить где-нибудь в другом месте, не унимаются три женщины. Другие тем временем начинают расходиться. И еще активистки возмущены тем, что цыганам бесплатно привезли дрова.

— Да это не дрова, — почти оправдывается Щербаков. – Это, честно говоря, отходы производства, ветки, они плохо складируются, не прессуются, их все равно выбрасывать. Так какая разница: на полигон или цыганам? Вот и завезли людям.

Люди уже разошлись, но активистки подозревают, что дело нечисто.

— Вы оформляете им дома? – спрашивают они.

— Мы смотрим, у кого какие документы есть. Грубо говоря, идет перепись.

Администрация напоминает жителям Плеханова, что все они – граждане Российской Федерации, и в паспорте у них нет графы национальность.

— Да, конечно, все мы граждане Российской Федерации, — многозначительно переглядываются они между собой, выходя на крыльцо.

Их заводила – немолодая женщина с массивным фальшивым перстнем, в высоком черном берете, с красными губами и цыганскими кольцами в ушах, могла бы быть успешной активисткой ку-клукс-клана.

В здании остаются только сотрудники администрации, глава Зареченского района Максим Щербаков и глава поселения Плеханово Сергей Скопцов.

— А почему вы оправдывались перед ними за дрова?

— Это мы еще им не сказали, что газ привезли цыганам, — усмехается Скопцов. – Правда, за деньги.

Скопцов живет на противоположной стороне Тулы и ездит на работу через весь город. В жилищно-коммунальной сфере он работает с 2002 года, а до этого служил в ВДВ. Прошел Афганистан, Чечню, Косово. Уволился, когда «стало неинтересно».

— Где труднее, в ВДВ или ЖКХ?

Пожимает плечами:

— Везде трудно по-своему.

Он прослушал 320 часов психологии в Рязанском Высшем военном училище ВДВ.

Бабушка России

Перед отъездом мы заходим в дом, из окна которого торчит труба буржуйки. Хозяин Владимир Николаевич рассказывает, как наладил себе печку.

— Вот бочка! Нарезал ее, сделал трубу!

 В семье девять человек, пятеро детей. Из окна, куда выведена труба, теперь дует, а из печки – в дом попадает гарь.

— Не могу дышать, — говорит его жена, Екатерина Братьяновна, стоя у печки.

— Так отойдите от печки.

— Холодно!

Как отрезали тепло, полуторогодовалый внук заболел бронхитом, уже полежал неделю в больнице и вернулся домой. Старшая сестра теперь не спускает его с рук.

Екатерина Братьяновна уходит от печки, достает ингалятор и брызгает себе в рот – у нее астма. Кроме этого ей нужно пить таблетки преднизолона, но он пропал из аптек, не продается в Туле. Если можешь, купи мне в Москве, он недорогой, деньги отдам, просит она.

— А куда отправлять?

— На школу, — говорит она. – Для бабушки России.

Россией зовут ее внучку.