Видео
В мире
В мае в Музее авиации, что в аэропорту "Рига", встретились более двадцати мужиков в возрасте около семидесяти лет. Почти все — выпускники механического факультета Рижского Краснознаменного института гражданской авиации (РКИИГА) 1972 года. Захотелось нам увидеть друг друга и удивиться тому, что с нами делает время. А главное — вспомнить славный наш РКИИГА, которому в этом году исполнилось бы 98 лет (официальный день его рождения — 24 мая 1919 года).
"Трамвайный" экзамен. Уроки чести
Я сам поступил в РКИИГА весьма халявно. Конкурс в году моего поступления (1966) был семнадцать человек на одно место. Я довольно прилично сдал первые экзамены, но остался последний — русский язык. А я — латышская деревня — тогда владел им не очень. И вот еду утром в троллейбусе на экзамен. Вдруг троллейбус резко тормозит — и на меня падает женщина. Я вцепился в поручни и удержал ее. Оказалось, она–то и принимает у нас этот экзамен. И она исправила в моем тексте где–то пять–шесть ошибок. Так я попал в РКИИГА.
Свое отношение к институту я декларировал не раз и при случае буду повторять. Я был очень рад 20 мая сказать своим ребятам спасибо за то, что судьба свела нас вместе и я благодаря им стал более–менее человеком. Эти ребята своим примером дали мне уроки чести, совести и мужской доблести.
Благодаря им я увидел как русских, так и казахских, украинских, чукотских, таджикских, якутских людей в их естественной, повседневной жизни на их родине. Потому (я надеюсь) не болен нашими нынешними политизированными, дурацкими позами и стереотипами в чрезмерной степени.
У нас были преподаватели, которые учили нас оценивать не только состояние двигателей и летательных аппаратов, но также и состояние общества, политики, страны. При том не особо оглядываясь через плечо, чтобы быть "правильными". Они старались трезво оценивать происходящее. Кое–кому из них это обходилось недешево. Как бы там ни было, 20 мая я опять–таки убедился в том, что наш институт до сих пор позволяет нам в некоторой мере сохранить в себе объем и масштаб своего юношеского отношения к жизни.
Анатолий Гусаров и Юрий Кашпирко.
Тут я, к сожалению, представлю вам более близко лишь четверых участников нашей встречи. Конечно, организаторов нашей тусовки — Виталия Тищенко и Валерия Флаксмана. А также Евгения Кудряшова и единственного, так сказать, но очень важного иностранца на нашей встрече — белоруса, генерального директора белорусской авиакомпании "Белавиа" Анатолия Гусарова.
Виталий Тищенко:
-Закончив РКИИГА, я пошел в аспирантуру, закончил ее, работал на пятнадцатой кафедре, но… все время хотел летать. А здоровье было не то. Но в ту пору как раз стали у Святослава Федорова в клинике в Москве делать нужные мне операции. Рискнул — съездил, сделал… Все нормально. Официально прошел медкомиссию и пошел на летную работу. Возраст вроде уже не позволял, но в качестве исключения, через министерство, меня взяли.
Переучился на Ан–24. Отлетал на нем шесть тысяч часов, потом на Ту–154, ну а когда Союз развалился, организовалась частная компания. Меня туда взяли. В Москве, в Шереметьево, прошел обучение, подготовку, стал инструктором, вводил ребят в строй, сам полетал. Потом меня пригласили в Питер старшим бортинженером авиакомпании. А потом в Венгрию. Там я был пять лет. А потом пошли "горячие точки". Где они — там и мы. Летали везде — начиная с Югославии. Ирак, Афганистан, Йемен, Ливия, еще Ангола, за которую мне дали медаль…
— Тебе бы книгу написать о своих приключениях…
— Пока рано… Потому что не все еще эти места и дела в них рассекречены… Есть такая организация — Интерпол… Мало ли что… Фамилии им известны. Но без ложной скромности скажу, что адреналина и экстрима было выше крыши. Я, вообще–то, человек мирный, но пришлось в этом поучаствовать. Пришлось лично общаться с африканскими президентами и лично на них работать. Я до сих пор работаю на президентском самолете. Летаю до сих пор на самолете президента Конго. Старшим бортинженером. Пилотом ведь можно до 65, а мне 76… После 65 можешь штурманом, радистом и бортинженером. Я продолжаю летать на дельтаплане, в легкой авиации, прыгаю с парашютом. У меня 1 300 прыжков…
Действительно, было много событий, стран. И я увидел, что войны — это большой бизнес. Увидел, как генералы покупают старые африканские самолеты по цене новых. Естественно, разницу — себе в карман. Бывало так, что приходит представитель президента и говорит: если не полетите, президент приказал самолет арестовать, вас — расстрелять. Значит, надо лететь. Летали, возили… Были ночные десантирования, были дневные — с высоты 9,5 километра.
— Ты сказал, война — бизнес. Я прихожу к тому же. Порой мне кажется, что остановить ту или иную войну — вроде раз–два и готово. Например, даже украинскую ситуацию с этой стороны я тоже не очень понимаю.
— Вот я как раз украинец. Я там родился. У меня в паспорте записано, что я украинец. У меня там куча родственников. Я люблю Украину. Но я гражданин России. В свое время мне надо было определяться. Во–первых, я работал тогда в питерской авиакомпании — и ее сотрудник должен был быть гражданином данной страны. У меня в России мать, брат. Матери 92 года. Я к ним езжу.
Но что касается нынешних событий на Украине, то мы с матерью их не понимаем. Я родился в Полтаве. Я назван Виталием в честь дядьки, жившего в Одессе. Он назвал своего сына в честь моего отца Славиком. Дядька, к сожалению, в прошлом году, не дожив месяц до девяностолетия, умер. Я его считал человеком с большой буквы. Полковник, заведующий кафедрой… Мой двоюродный брат Славик с тремя высшими образованиями — полковник, преподаватель академии…
Но вот он как раз таки меня удивил… Я тогда еще работал в Анголе. Вот сижу и по скайпу разговариваю с ним, а он мне говорит:
— Почему не приехал мне помогать на майдан?
— Как я приеду, что я — экипаж брошу?
— Тогда езжай в Кремль и борись с Путиным. Иначе ты оккупант и мне не брат!
Я говорю:
— Славик, ты от меня хоть слово плохое слышал об Украине?
Я почти каждый день рождения приезжал к ним в Киев. Они приезжали ко мне в Ригу. Мы ездили в Питер к матушке. И никогда плохого слова не было между собой. А тут я не знаю — его как будто подменили. Меня дважды не пустили на Украину. В прошлом году пустили. Я пробыл там двенадцать дней. Встречался с родственниками и посмотрел, как живет народ. Но вот Славик был никакой… Говорил: ты должен извиниться передо мной. За что?
И мы же не враги Латвии. Но откуда вот эта искусственно создаваемая русофобия? Я же летал, работал в России, знал людей, заместителей министров… Никто не сказал плохого слова о Латвии. Откуда это?
— Это, по–моему, способ оправдания собственной слабости.
— К сожалению. Хорошо, что мы это понимаем.
Андрей Меркушев, Виктор Талпа и Валерий Флаксман
Валерий Флаксман. Выпускник механического факультета РКИИГА 1972 года.
— Институт для меня — все. Это такая школа! Школа жизни, школа общения. Я тринадцать лет проработал в авиации, а затем в различных отраслях народного хозяйства Латвии. Я работал и в автомобилестроении, и в ИТ–технологиях…
Мне в моей жизни приходилось менять очень много профессий. И институт меня научил не бояться, а учиться. Тому, что любой профессии можно научиться. Я освоил компьютер…
Но самое главное — у нас было человеческое общение. Это чувствуется и сейчас. Поступив в институт, я приехал домой и сказал отцу: папа, у нас в институте очень много разных национальностей — и якуты, и латыши, и эстонцы, и украинцы, и чукчи… Отец мне тогда сказал слова, которые я помню до сих пор: "Сын, не бывает плохих национальностей, бывают лишь плохие люди". Это стало для меня руководством. И мне сегодня очень приятно видеть однокашников с разных потоков, групп… Некоторых я при встрече уже не узнал…
- А как тебе живется сегодня? Чего тебе не хватает?
— Мне чего не хватает? Да, спаси Бог, у меня все есть…
— А вот на уровне нашего общества, страны? Например, как она управляется?
— Бездарно. Возьмем хотя бы сегодняшнюю нашу тему — то, что был уничтожен наш институт. Это курица, которая несла золотые яйца. И могла продолжать нести их дальше. Полмира ехало сюда учиться и платило полноценной валютой.
— Тут следует добавить, что была база, почти ничего не надо было создавать: РКИИГА готовил специалистов гражданской авиации для 80 стран Восточной Европы, Азии, Африки. Латвия на базе нашего вуза, сохранив его, могла без каких–то исключительных дополнительных усилий сделать высшее образование эффективным экспортным товаром.
— Могла бы. Сюда учиться ехало полмира. И институт был признан ИКАО — международной организацией…
— Добавлю, что у нас были грамотнейшие преподаватели…
— Да! Это первое. Второе — я, глядя на эти все метания (сегодня — одни налоги, завтра — другие, уничтожение мелких предприятий), не понимаю, куда делись те прекрасные, умные и грамотные люди, которых среди латышей было так много. Сколько было колхозов–миллионеров, которыми такие люди руководили. Но подобных им, насколько я вижу, не допускают до власти. Оттирают. Даже молодых.
Вообще–то, человек — такое существо, что может приспособиться и жить при любой власти. Я лично голосовал за независимость Латвии. После этого меня сделали непонятно кем — "негром". Я негражданин. В семье я такой один. Дочь натурализовалась, получила гражданство. На бытовом уровне я язык знаю. Но унижаться не хочу.
Евгений Кудряшов:
— Наш институт подготовил меня к жизни. Я деревенский парень, ничего толком не понимал в городской жизни. Но я попал в интернациональный коллектив, где не чувствовалось никакого антагонизма, розни, неприязни… Это сформировало мое интернациональное восприятие действительности. Конечно, надо благодарить наших педагогов, людей, которые передавали нам кроме знаний еще и свое мировосприятие. Среди них были люди, прошедшие войну, суровые годы репрессий. Уважаемый и любимый нами педагог Корсаков, который называл себя Рижский–Корсаков, был разжалован на какой–то чин. Не в ноль, но в офицерском статусе он был понижен из–за того, что несколько язвительно высказался в какой–то там стенной газете.
— А я помню, говорили, что наш преподаватель военной кафедры Федор Михайлович Чубуков (он сам об этом не распространялся) не получил вторую звезду Героя Советского Союза потому, что где–то что–то не то ляпнул…
— Да. Я поступил на механический факультет, и на этом факультете нас готовили к способности принимать решения, ответственность на себя. Мы в авиационной иерархии были нижайшим звеном. Мы должны были подписывать документ на отправку самолета в полет в независимости от того, кто в бригаде работал. Электрики, радисты… Ответственность принимали мы. Подпись для прокурора. То есть нас подготовили к жизни. Потом мне это исключительно пригодилось в связи с принятием решений. Может быть, какая–то осторожность не исчезла, но страха взять ответственность на себя не было. И нет до сих пор.
Я очень люблю Латвию — страну Латвию, людей Латвии, латышей. Но власть латвийская, надстройка над этим обществом, пока вызывает у меня огорчение.
— Почему?
— Нынешний истеблишмент не заинтересован в существовании населения как такового. Потому что — особенно на первых этапах реконструкции государственности — он жил за счет внешних вливаний. Он жил не за счет того, что люди зарабатывали, платили налоги, а за счет того, что были деньги, которые можно было делить, делить, делить… И шла борьба только за право дележки этих денег.
Никакого интереса ни к созидательному производству, ни к росту промышленности или сельского хозяйства не было. Более того, те люди, которые вместе с тобой плечом к плечу были в Атмоде, были оттеснены. Оттеснены беспринципными, агрессивными… Во многом выходцами из структур предшествующей власти.
Виктор АВОТИНЬШ, "7 секретов".
