«С моей стороны подвиг был очень незначителен». Алиса Фрейндлих о своей жизни в блокадном Ленинграде

Знаменитая Актриса Алиса Фрейндлих вместе с матерью и бабушкой пережила Ленинградскую блокаду, в том числе самую страшную зиму 1941–1942 гг. Об этом и многом другом Алиса Фрейндлих размышляет на страницах "АиФ".

-Алиса Бруновна, год назад Даниил Гранин сказал: "Для меня подвиг блокадников в том, что они выстояли, не капитулировали и при этом не расчеловечились, остались людьми — это единственный пример во Второй мировой войне". А как думаете вы, в чём именно был подвиг людей?

-Я в блокаду была совсем маленькая, так что с моей стороны подвиг был очень незначителен. Это был подвиг моей бабушки, которая в самую тяжёлую зиму 1941-1942 гг. установила в доме жёсткую дисциплину: не позволяла нам выкупать хлеб вперёд, съедать его раньше времени. Она выдавала нам, детям (мы были вокруг неё — трое детей мал мала меньше), еду строго по расписанию. Мне было, правда, уже 7 лет, брату моему — 5, а сестре вообще даже года не было… Мы получали по часам по масенькому-масенькому кусочку хлеба или другой еды, которая была на тот момент добыта: наши молодые мамы работали, а бабушка нас, что называется, блюла.

Вот это для меня был её подвиг. Потом уже, когда блокаду частично сняли и когда в 1943-м я даже пошла в школу, помню, что мы, школьники, были все настроены на то, чтобы помогать взрослым. Мы ходили по квартирам, в которых находились больные и совершенно беспомощные люди, собирали на улице щепки, дрова и обломки чего-то такого и носили нуждающимся, чтобы топить. Приходили в госпитали, давали там концерты…

В первый год школы мы всё время занимались в бомбоубежище: постоянно спускались туда, не снимали с себя ни пальто, ни рукавицы и вот так учились письму. Я жила на Исаакиевской площади, а там во всех более-менее значительных зданиях — "Астории", Институте растениеводства — были устроены госпитали. А школа наша тоже находилась на той же площади, около Александровского сада. Оттуда мы и засылались в госпитали, пели песни и читали стихи…

— Сейчас ощущение от того времени у вас не изменилось?

— Да нет, наверно… Знаю, что мы жили в коммунальной квартире, и люди там помогали друг другу, как могли. Но, насколько мне известно из воспоминаний блокадников — иногда люди просто теряли и здравый смысл и человеческий облик, потому что голод, холод, всякое бывало. Если говорить об общем состоянии душ человеческих, то, конечно, они были больше склонны помогать, чем наоборот. Хотя была и масса случаев всякого изуверства, насколько я в курсе тогдашних настроений, что услышала уже потом, постфактум.

Помню, например, что бабушка была настроена на необыкновенную дисциплину. В зимние холода мы с ней выходили во двор нашего дома, разрыхляли сугроб, снимали верхний слой, набирали в ведро снег почище, растаивали его на печке-буржуечке, и бабушка умудрялась даже нас, троих детей, мыть. Как бы это ни было, казалось бы, невозможно в то время, тем не менее она нас всё-таки содержала в какой-то санитарной норме.

— Осталась ли у вас в душе ненависть к немцам за ту войну?

— Я должна напомнить вам, что отец мой — немец. И что многие наши родственники были высланы из города в разгар зимы 1942 года. Мама была у меня русская и не подлежала этой высылке. Отец уехал раньше с театром… в эвакуацию. Мама ехать не захотела, и мы остались около бабушки…

Я не воевала, в то время была ребёнком. И ничего похожего не испытываю. Но знаю, что нельзя испытывать ненависть к нации в целом… В Германии сегодня поднимаются нацистские настроения, и у нас они кое-где есть у молодёжи. Но это не должно переноситься на отношение ко всему народу. Тем более что Германия в этом вопросе прошла потом через очень сильное раскаяние, и это должно было оздоровить их общество.

— Вы как-то сказали: "Сегодня я убеждена: предавать земле нужно не только прах советских воинов. Но и немецких солдат тоже. Да, они пришли на нашу землю незваными, они были нашими врагами. Но милость к павшим, в том числе и к павшим врагам — это вопрос нашей этики, благородства, покаяния и чести. Надо к бывшей человеческой жизни отнестись по-людски, по-христиански". И всё-таки, что тут можно простить, а что — нельзя?

— Всё прощать нельзя никогда, ни в какое время! Это уже можно назвать попустительством. Но нельзя тут и обобщать, мне кажется. И я не понимаю, как можно спустя столько лет нести в себе обиду. Это же та самая генетическая составляющая, которая переходит и к детям тоже… А сколько поколений за это время сменилось? Надо помнить, не забывать, что такое возможно, и — не дай Господь, конечно, такому случиться. Но нельзя слишком долго нести в себе груз обиды, мщения и непрощения — он генетически разрушает каждое следующее поколение.

— А если, не дай Бог, снова война, народ отреагирует так же? Или так мог поступить только тот народ, советский?

— Свойство русского человека — мы очень горючие. Долго запрягаем, а уж если едем — так едем. Это неистребимо в нас: терпеть, терпеть, а потом — взрываться.

— У многих людей сегодня тревога и боязнь будущего — если не собственного, то своих детей и внуков. В том числе и у тех, кто вроде бы не бедствует и поддерживает нынешнюю власть. Это чувство, на ваш взгляд, обоснованно?

— Да, потому что настолько всё пылает вокруг! У меня такое ощущение, что мы нашу бедную планету расшатали! А она — живой организм. Поэтому она вздрагивает, ершится, проявляет недовольство, а потом мстит нам…

Там, где скапливается отрицательная энергия, происходят катаклизмы и войны. Я заметила, что когда в стране напрягается атмосфера и происходят политические игры, которые обостряют отношения, то даже собаки на улице начинают драться остервенело. Мои окна выходят на улицу, и, когда там выгуливают собак, слышно, как в это время они между собой начинают огрызаться и лаяться. Обилие негативной энергии действует даже на  животных. А уж Земля-то вздрагивает наверняка от того, что мы к ней немилосердны и не добры. Тут что-то взорвалось, там рухнул поезд или самолёт… Скоплением негатива мы сами возбуждаем стычки людей друг с другом.

Но это чисто из области моих чувств. Я чувствую, что мы выпускаем в эфир слишком много отрицательных эмоций… А ведь любить, улыбаться, прощать, извиняться — это же так нетрудно! Почти ничего не стоит сказать: "здравствуйте", "до свидания", "простите", "пожалуйста", "проходите", "присядьте". Как этого не хватает сейчас!

Что такое храм, как я понимаю? В храм человек приходит помолиться, пожаловаться, попросить о чём-то. Другой придёт поблагодарить за что-то хорошее. Эти энергии находятся в постоянном взаимодействии. И тот, кто пришёл просить, получил часть энергии того, кто благодарил. Так же и за стенами храма происходит вечный энергообмен, в том числе добра и зла.