Видео
В мире
"Живущие в Латвии потомки стрелков — дети, внуки, другие родственники — с удивлением констатируют, что их отцы и деды, которые геройски сражались с фашистскими захватчиками, сейчас "исчезли" из истории Латвии. О мужах, что сражались в одном ряду с прогрессивными демократическими странами, которые сегодня тоже являются друзьями и союзниками Латвии, уже нет никаких известий. И все–таки сбитые этими солдатами самолеты уже никогда не совершали налеты на Лондон, уничтоженные ими немецкие танки, пушки и солдаты уже не стреляли по английским и американским солдатам в Африке, да и в Европе после форсирования Ламанша".
10 декабря прошлого года на 96–м году жизни умер человек, прошедший Великую Отечественную войну пехотинцем с ее первого до последнего дня. Хоронили гвардии полковника Игоря Александровича Бриежкалнса на кладбище Райниса в Риге с воинскими почестями нашего государства. Это благодаря генералу Юрису Вецтирансу. И, думаю, не только потому и главным образом не потому, что полковник Бриежкалнс в начале 90–х возглавлял комиссию, которая разрабатывала регламенты и другие нормативные документы для Вооруженных сил Латвии. Солдат сумел разглядеть Солдата и сказать ему последнее "Прости!" по–военному.
Лично я от дяди Игоря (так я его называл со времени нашего знакомства) никогда не слышал, чтобы он как–то, даже в мелочах, унижал мундир, который ему приходилось носить. Да, он вложил свой опыт и свои знания в создание армии новой Латвии и делал это, можно сказать, самоотверженно. Но я никак не могу приклеить к нему слова "переметнулся" или "перекрасился". Он отдавал свой опыт, но, в отличие от многих, не выслуживался и не отвернулся от тех, с кем прошел войну и служил после войны.
Когда мы встречались, я его, конечно, расспрашивал о конкретных войсковых операциях, о влиянии политического режима на армию, о советском командовании. Он бывал критичен, порой очень критичен. Иногда даже со слезами разбирал конкретные эпизоды, когда ребята погибали лишь из–за глупости командиров. Но на собраниях ветеранов 130–го латышского стрелкового корпуса, где мы тоже иногда пересекались, я не встречал никого, кто бы отзывался о нем неуважительно. В своих речах и своих статьях он никогда не выставлял себя на первый план (там у него всегда был простой солдат), не позволял себе абсолютизировать ту или другую сторону воюющих, не позволял себе идеологизировать свои мысли о войне. Он служил честно, а, значит, имел право на свой взгляд о Второй мировой войне, в том числе о латышах на этой войне.
В книге Игоря Александровича "От Нарофоминска до Имулы" (2009 г.) и нескольких очерках, которые он мне подарил, дополняя автограф, записано, что это прежде прочего "напоминание о боях латышских стрелков против гитлеровской армии". И тут он выполнял долг памяти, служил своим павшим и живым товарищам. Тем более что эти стрелки стали из истории Латвии "исчезать" (его слова).
Жизнь и война
Родился Игорь Александрович на Северном Кавказе. В 1920 году. В Краснодарском крае, городе Армавире. Его отец подался туда еще до Первой мировой войны и работал на мельнице бухгалтером. Зимой 1921 года семья, испытав большие трудности, вернулась в Латвию. До войны отец Игоря Александровича был издольщиком, после — колхозником.
Самому ему пришлось зарабатывать на жизнь с восьми лет. Летом пас скотину, зимой посещал основную школу Гайзинькалнса, шестой, последний, класс которой окончил в 1934 году.
В феврале 1940 года пошел добровольцем в латвийскую армию. Служил в 7–м Сигулдском пехотном полку, в роте связи радиотелеграфистом. Осенью 1940 года поступил в Рижское пехотное училище. После начала войны, в июне 1941 года, в составе училища принимал участие в боевых действиях против немецких войск под Скрундой и Айзпуте. Звание лейтенанта было присвоено 30 июня 1941 года.
А в сентябре того же года Игоря Бриежкалнса зачислили в состав вновь создаваемой 201–й латышской стрелковой дивизии. В декабре он в качестве командира пехотной роты принимал участие в боях под Нарофоминском и 25 декабря был тяжело ранен. Осколком раздробило в кашу колено. Лечился более полугода. Потом дали шестимесячный отпуск, после которого предстояла комиссия… Он вернулся в Гороховецкие лагеря, был командирован на учебу в Военную академию имени Фрунзе, ускоренный, восьмимесячный, курс которой окончил в декабре 1943 года.
Кстати, после комиссии война для Бриежкалнса могла бы и кончиться – он хромал, ходил с палкой. Но он предпочел реальную службу в 308–й латышской стрелковой дивизии 130–го латышского стрелкового корпуса. С июля 1944 года до 9 мая 1945–го в ее составе принимал участие в боевых действиях уже на территории Латвии. Был несколько раз контужен. С декабря 1944 года до окончания войны был начальником штаба 319–го латышского стрелкового полка.
Капитан И. А. Бриежкалнс (слева) с однополчанином А. П. Потеряшиным (фронтовой снимок).
"Я уже не раз рассказывал, что известие о прекращении военных действий я получил под Вариебой, на берегу Имулы. Лежа на пузе. Немцы находились на другом берегу, где–то в 150–200 метрах от нас. Стреляли. А мы в тот момент с командиром батальона Эрнестом Вейсом решали, как перетащить через речку пушку. Подполз солдат и говорит: "Товарищ капитан, вас вызывает комполка". Когда я получил приказ — не стрелять, не мог сразу сообразить, как это так. Четыре года ведь стреляли! У меня и у многих моих боевых товарищей было такое чувство, как у приговоренного к смерти после сообщения, что казнь отменили.
Никаких таких политических мыслей, что "вот мы разгромили фашизм", не было. Зато было жалко двух павших именно в тот день солдат. Час, может, полтора часа назад они были еще живы, а пали в тот день, когда все кончилось. Помню ночь с восьмого на девятое. Первую ночь мира. То была неразрешенная иллюминация, которую никто и не мог запретить. Сколько у кого оказалось ракет, трассирующих пуль — все пошло в воздух. Я забрался на горку. Оттуда освещенную линию фронта было видно до горизонта. Но только на стороне Советской армии. На немецкой стороне было темно, как в могиле".
Войну Игорь Бриежкалнс окончил в звании капитана. Награжден боевыми орденами и медалями.
После войны прошел путь от командира батальона до командир полкаа в 43–й латышской гвардейской дивизии. После расформирования 43–й дивизии в 1956 году дядя Игорь служил в военном комиссариате Латвии, а с 1968 до 1975 года работал старшим преподавателем на военной кафедре Рижского медицинского института. Из армии уволился в декабре 1975 года в звании полковника.
В наших разговорах о войне он не раз вспоминал своего брата Георга, которого призвали в легион, как только ему исполнилось восемнадцать лет, и то, как он боялся застрелить брата. Особенно когда брали Курляндский котел. "Уже потом я узнал, что там воевала не 19-я дивизия, а 15-я, в которой служил мой брат, была уже в Польше. Где–то там он и погиб. Ни место гибели, ни местонахождение могилы нам до сих пор неизвестны. Уже после войны я писал в архив дивизии — ответили, что он погиб 3 февраля где–то в Померании. Вроде бы от попадания разрывной пули в голову. Мне его страшно жалко. Это был просто мальчишка, который попал в немецкие войска случайно. Через две недели после того, как его забрали, советские войска освободили нашу местность. Еще чуть–чуть — и он вполне мог оказаться в Красной армии".
Возможно, отсюда, из сложной дилеммы — брат и я — появилась мысль дяди Игоря о том, что "ни стрелки, ни легионеры не воевали под правильными знаменами, но противник у обоих был правильным". Мы спорили с ним об этом. Я видел в этом попытку отстраниться от политических режимов того времени, но никак не от своей солдатской миссии. Как подтверждали его сослуживцы — под тем знаменем, которое развевалось над ним, он воевал честно и доблестно.
Я не знаю, что думал он сам, но мне как–то не хочется согласиться с определением, которое ему дали в одной статье, — "ветеран чужой войны". Далее я без особых комментариев приведу несколько цитат от Игоря Александровича. В основном из его книги "От Нарофоминска до Имулы". Судите сами.
Мысли и война
"Нравится это кому–то или нет, длившиеся почти четыре года бои латышских стрелков с гитлеровской армией являются неотъемлемой частью истории латышского народа. Если кому–то не нравится, он может эти страницы истории не читать, но вычеркнуть их из истории Латвии нельзя".
* * *
"Живущие в Латвии потомки стрелков — дети, внуки, другие родственники — с удивлением констатируют, что их отцы и деды, которые геройски сражались с фашистскими захватчиками, сейчас "исчезли" из истории Латвии. О мужах, что сражались в одном ряду с прогрессивными демократическими странами, которые сегодня тоже являются друзьями и союзниками Латвии, уже нет никаких известий. И все–таки сбитые этими солдатами самолеты уже никогда не совершали налеты на Лондон, уничтоженные ими немецкие танки, пушки и солдаты уже не стреляли по английским и американским солдатам в Африке, да и в Европе после форсирования Ламанша".
* * *
"Советских историков обоснованно упрекают за игру в одни ворота, за искажение или игнорирование фактов, за использование двойных стандартов. Но сейчас в Латвии происходит то же самое".
* * *
"Вполне понятно — для того чтобы человек взял в руки оружие и направился в пекло фронта, должна быть какая–то, к тому же сильная, мотивация. У стрелков такая была.
Первое и главное — мы все и днем и ночью мечтали о том, чтобы вернуться в нашу отчизну, где хозяйничало ненавистное оккупационное войско и где остались дорогие нам, близкие люди. Все то, что любо и дорого сердцу человека. Чтобы эта мечта сбылась, был лишь один путь — сокрушить ту силу, которая стояла у нас на пути в родные края — войско Гитлера. Не считаясь со смертельной опасностью. Другого пути не было.
Некоторым источником вдохновения для нас служило осознание того, что мы боремся в общем ряду с прогрессивной частью человечества — англичанами, американцами и другими угнетенными гитлеровцами европейскими народами.
Еще одним обоснованием и моральным стимулом наших действий были сочувствие и солидарность с русским народом в его беде. Честный человек не мог равнодушно смотреть на то, как по бескрайним дорогам России скитаются несчастные, оборванные и морально подавленные люди с изнемогающими от голода детьми".
* * *
"Воюя на полях Подмосковья и в лесах Старой Русы, Латышская стрелковая дивизия обретала боевой опыт, который позволил ей стать одним из сильнейших ударных соединений. Стрелки научились прорывать любые вражеские позиции, сколь бы хорошо они не были укреплены, они умели удерживать свои позиции, какими бы силами не нападал противник. В дальнейшем ходе войны стрелки прорвали провозглашенный немцами неприступным "Восточный вал". Возле Джуксте, Камбари, Салдуса и Блидене была прорвана прославленная гебельсовской пропагандой "Курляндская крепость". Равно как и позиции гитлеровцев во многих других местах. Но этот опыт дался дорогой ценой — сотни и тысячи латышских стрелков остались в лесах и болотах Старой Русы и Демьянска".
* * *
"Читая описания тяжелых боев сегодня, у людей, которые не действовали и не жили в то время, может возникнуть вопрос: были ли нужны эти жертвы, оправданы ли бои латышских стрелков? Стрелки–фронтовики никогда не сомневались в правильности своих действий. Люди, которые в силу разных причин и обстоятельств на начало войны оказались вне Латвии, геройски сражались, чтобы вернуться на родину. Никто не сомневался, что власть, с которой он сражается, преступна, что с фашистскими полчищами сражаются те народы и государства, которые всегда были дружны с латышским народом. Никто не сомневался, что русский народ сражается за правое дело, что он выгоняет из своей земли чужих завоевателей, страшные деяния которых открывались в каждом освобожденном городе или деревне".
Игорь Александрович писал, что "от латышских стрелковых соединений остались только воспоминания". Надеюсь, что не только. Надеюсь, что на каком–то сознательном, подсознательном, генетическом уровне в нас, поколениях, не нюхавших войну (благодаря им — сражавшимся), осталась какая–то доля их опыта и их чести.
Виктор АВОТИНЬШ.
130–й латышский стрелковый корпус вступает в Ригу.
