Так написал в своих воспоминаниях уроженец Лудзы Джемс Путанс, выживший благодаря тому, что его семью эвакуировали в российскую глубинку. На родину он вернулся незадолго до Дня Победы.
Как "7 секретов" уже сообщали, на днях в рижском Русском доме состоялась встреча членов общественной организации "Дети войны", которая объединила тех, кого в 1941 году, когда началась Великая Отечественная война, в силу возраста еще не брали на фронт. Тем не менее они тоже немало пережили. О чем и поделились в своих воспоминаниях. Сборник с красноречивым названием "Дети войны" уже давно готов к печати, но, к сожалению, на его выпуск не хватает денег. Ведь дети войны — пенсионеры и получают в Латвии жалкие гроши. А между тем люди уходят. Так, не так давно умер Джемс Путанс, которому в этом году исполнилось бы ровно 80 лет.
И хотя его больше нет, многие о нем знают и помнят. Особенно в органах внутренних дел, которым подполковник милиции, как выяснилось, отдал 29 лет своей жизни. После окончания юридического факультета Ленинградского госуниверситета по специальности "правоведение" Джемс Путанс работал в системе МВД Латвийской ССР. В какой–то момент его пригласили преподавать в Рижскую школу милиции, в которой читали лекции самые опытные оперативники. Среди его учеников были даже афганцы, поскольку в те времена Советский Союз помогал Афганистану в разных сферах, в том числе в борьбе с преступностью.
"Не Вторая мировая, а Великая Отечественная!"
Обширные воспоминания Джемса Путанса в книге "Дети войны" занимают особое место. Он посвятил их светлой памяти своего отца Алоиза Путанса, лейтенанта Красной армии, который погиб в боях под Наро–Фоминском, небольшим городком в Московской области. 5 лет назад, в 2009 году, президент России присвоил Наро–Фоминску почетное звание "Город воинской славы". Ведь в 1941 году наступавшим фашистам удалось приблизиться к столице СССР на очень близкое расстояние. Однако Наро–Фоминск, как и многие другие населенные пункты на пути к Первопрестольной, стоял насмерть. Получается, мирному небу над годовой мы обязаны и простому латышскому парню.
"…Кто–то называет ее Второй мировой войной, а для меня она всегда есть и будет Великой Отечественной войной! — отметил в своих воспоминаниях Джемс Путанс. — 9 Мая для меня — это День Победы! Это мой праздник. А значит, и праздник моего народа. Благодаря этому знаменательному дню молодое поколение, надломленное войной, выправилось, а мы, дети войны, остались и стали людьми!
В начале Великой Отечественной семь латышских семей оказались в одном товарном вагоне, который шел на восток. Нас тогда эвакуировали — женщин, стариков и детей. Всего 18 человек. Наши отцы были на фронте. И лишь один из них вернулся домой, а все остальные погибли под Москвой".
Как отметил подполковник милиции, он с радостью откликнулся на предложение составителя сборника Ольги Ногиновой поделиться своими мыслями. "Мы, дети войны, не имеем права замалчивать пережитое. Иначе мы дадим зеленый свет тем фальсификаторам истории, которые родились уже в мирное время и пишут о войне за деньги то, что им закажут", — написал Путанс. По его словам, латышские семьи на берегах далекой Суры в Курмышском районе на окраине Горьковской области местные жители приняли как родных. Сразу выделили дома, где можно было вполне сносно жить.
— Конечно, нам, детворе, хотелось поиграть в лапту, в "чижа", в "испорченный телефон", но мы понимали, что должны работать на общее благо. Я пас скотину, помогал колхозному пастуху стеречь стадо, развозил по колхозным бригадам на хромой лошади по кличке Стрела воду. Без скидки на возраст мы вкалывали на уборке урожая. При этом я еще должен был чистить конюшню, скотный двор. Не забывал и о своем доме: запасал хворост, бегал на болото за диким луком. Подбирал на полях колоски пшеницы, проса, ржи.
Они падали после жатвы. Мы собирали их в наволочки. У наших латышских семей была своя коллективная собственность — каменные жернова. Мы собирались все вместе и прокручивали очищенные колосья. Получалось порой всего несколько горстей муки. Но все равно это была хоть какая–то добавка к маминым трудодням. А 1 сентября 1941 года я пошел в начальную школу. В первом классе впервые вывел по–русски "ма–ма мо–ет раму". Это было очень трудно, но я справился. Из окон школы было видно поле, на котором росла капуста. Местные на переменах притаскивали в класс тяжеленные кочаны и щедро делились добычей с нами, латышами.
До сих пор помню эти белые, сочные, хрустящие сахарные листья. Для нас это было настоящее лакомство. Все до звонка мы съесть, естественно, не успевали, поэтому на уроках потихонечку (во всяком случае, так нам казалось) хрумкали. Учителя специально ничего не замечали. Они нас, вечно голодных детей–беженцев из Риги, жалели. И никогда не делали замечаний. Мы для них были родными. Такими же детьми, как и остальные. В деревне жили русские, чуваши, татары, а благодаря нам появились и латыши. "Коренные" ребята никогда не задирались. Не припомню ни единого случая, чтобы кого–то даже пальцем тронули. У нас был полный интернационал!
Письма с фронта
— Письма с фронта приходили редко. Написанные на листках, вырванных из ученических тетрадей, они были сложены треугольниками, без марок, не заклеенные. Понятное дело, их проверяла военная цензура, чтобы в них не было ничего лишнего. В каждом письме отец интересовался, как мы живем, не нуждаемся ли в чем–нибудь. Мать отвечала таким же треугольником, в котором химическим карандашом писала, что у нас все в порядке. Пусть не беспокоится и, насколько это возможно, пусть сильнее бьет врага. О том, что от воспаления легких умерла моя сестренка, отец так и не узнал…
В одном из писем мама сообщала: "Тетя Дона приходит к нам 150 раз в день и все находит, о чем поболтать. Дети всегда радуются ее приходу. Для них это настоящий праздник. Они весело кричат: "Доныня пришла! Доныня пришла!" Цензоры пропустили этот кусок. Они ведь не знали, что по–латышски dona — это "горбушка хлеба". То есть мама "тайно" извещала отца, что нам выдают по 150 граммов хлеба в день. Вот такая конспирация. Но для него было очень важно, чтобы мы не голодали. Правда, еды все равно не хватало. И тогда я ходил в соседние села просить милостыню.
Наизусть выучил фразу: "Подайте милостыню Христа ради — хлеба корочку или вареную картошечку!" То, что скажу, прозвучит кощунственно, но самым большим праздником для меня были поминки. Несмотря на тяжелые времена, когда кто–то покидал этот мир, родственники непременно накрывали поминальные столы. Мы, дети латышских беженцев, были завсегдатаями этих мероприятий. Нас никто не прогонял. Когда я наедался досыта, то непременно думал: "Когда же будут следующие поминки?" Голод брал свое…
…Ригу освободили в октябре 1944 года. В Лудзу мы вернулись в этом же году — в декабре. Без отца и без сестренки. Война продолжалась, но уже явно подходила к своему концу. Как–то началась жуткая стрельба. Наскоро одевшись, мы с матерью побежали в сторону городской площади. Справа — церковь, слева — здание милиции. Из окон последней палят из всех видов оружия. На площади — возбужденная толпа. В небе рвутся цветной россыпью ракеты. Что случилось? И тут мы тоже попали в объятия совершенно незнакомых людей, которые, целуя нас, радостно воскликнули: "Победа! Война закончилась! Ура!!!" Слезы потекли по моим щекам…
Десятилетку я окончил в вечерней школе. А жарким летом 1955 года отправился в Ленинград поступать на юридический. Увы, приехал с опозданием. Однако ответственный секретарь, узнав, что я из Риги, сказал: "На фронте мы были соседями с латышской дивизией. Храбрые бойцы. А твой отец погиб, не струсил…" И протянул мне направление в общежитие и экзаменационный листок со словами: "Иди, готовься!" Царствие небесное этому человеку, который поверил в мои силы — силы моего поколения, выросшего из военного детства…
Март ДМИТРИЕВ.
16 октября 2014. №42
Загрузка
Видео
В мире
