Видео
В мире
Михаил: По глупости. Я с умилением смотрю на снимки в фотоателье, где невеста и жених запечатлели себя в белой фате и черном костюме. В этом есть определенная доля мещанства и нет душевности. Не каждый же солдат хочет стоять с автоматом и приносить присягу. А это присяга. Хороший, красивый обычай, но я за то, чтобы свадьбу справлять, например, под водой…
— Между тем любитель экзотики вообще отказался от свадьбы. Отчего же не справляли под водой?
Михаил: Мне было бы неудобно идти с женщиной к Петру I фотографироваться. По дороге в театр мы заскочили в загс, поставили штампы, выпили по рюмке коньяка в «Сайгоне» и пошли на репетицию. А поскольку в театре тогда играли пьесу «Трубадур и его друзья», то у нас каждый день была свадьба.
Лариса: И я равнодушна к этому. Мне вообще свадебный обряд кажется очень пошлым, как и все публичные освещения личных отношений, в том числе похороны. Свадьба – настолько интимная вещь, касающаяся только двоих, что кричать на всех перекрестках, что мы сегодня стали мужем и женой и можем лечь в одну постель, мне кажется уже изначально фальшью, тем более сегодня. Для меня и день рождения – грустный праздник. Больше всего люблю будни. И замуж-то хотела выйти, потому что мне приятна каждодневная рутина. Я могу ощутить счастье в самом обычном моменте: когда муж и дети рядом или все легли спать, когда в доме чистота, порядок…
— Вообще никаких свадебных атрибутов не признаете, даже колец?
Михаил: Кольца у нас где-то есть, только я не помню, когда мы их покупали. Ну какой же nрубадур с кольцом, правда? Ни в театре, ни в кино у меня колец не было, а каждый раз надевать-снимать… Многие артисты носят их на цепочке, потому что они мешают. Не дай бог после пьянки руки распухли, а нужно играть роль тореадора. Это ж надо забинтовывать палец…
— Вы крайне несерьезно к этому относитесь.
Михаил: Абсолютно. Я не считаю, что этот обряд, придуманный человеческой цивилизацией, сдерживает людей от каких-то поступков. Штамп немножко дисциплинирует, но нужен он в основном женщине. Ей говоришь: я ж тебя люблю, зачем тебе штамп? А она: если ты меня любишь, то какая разница, есть штамп или нет? Ну вот зафиксировали нас, ничего не изменилось.
— Родители были довольны вашим выбором?
Михаил: Когда мы поженились, папы уже не было в живых, но так как мы с Ларисой были знакомы давно, то он к ней очень положительно относился, хотя рассматривал в основном как молодую актрису. Я не очень раскрывался перед родителями, маму просто поставил перед фактом, и она приняла это как должное. А что касается Ларисиных родителей… Я был настолько волосат, свободен, нагл и нетрезв (всегда)…
— …что, вероятно, повергли их в ужас?
Михаил: Судя по всему. То, что я себе позволял в отношении будущей тещи, упаси бог! В общем, что-то пахнущее вином, волосатое и нецензурно выражающееся вошло в их дом. Это же был первый случай в моей жизни! Если бы я был женат несколько раз, то, наверное, научился бы общаться с мамами невест, а так старался держаться от родителей девушек как можно дальше. Ужас! Я боялся, что могут заарканить, заставят надеть галстук, хорошо себя вести за столом, не пить… Другой разговор, что родители сами меня отлавливали: где этот паразит? А меня ищи-свищи! Умел следы заметать.
Он скребся в дверь, и она ему открывала
— Несмотря на волосатость, наглость и нетрезвость, вы, однако, умудрялись красиво ухаживать за Ларисой…
Михаил: Я любил делать подарки, мог забраться в окно или ночью убежать из армии и прийти к ней, встретить ее после спектакля с шампанским и бокалами на подносе, приехать в тот город, где она на гастролях и не ждет меня. Вот с ее стороны таких подвигов не наблюдалось. Вероятно, она была по-другому воспитана… Я ухаживал за ней, как за нежным существом, — Лариса была мне симпатична своей беззащитностью — и думал: да что же, ее ведь сожрут в этом мире!
Лариса: Миша был очень яркий, обаятельный, красивый, мне казалось, интереснее его никого нет. Он и в армии-то практически не служил: все время провел у меня в квартире, с длинными волосами ходил…
Михаил: Это ей так кажется. Повкалывай там, кирпичи поразгружай!.. Вся страна спала спокойно, пока я северо-западные границы охранял, ни одного финна не пропустил, а они ползли стаями. Вот и поговори с женщиной, как запомнила, а! Всего-то было 17 мгновений весны, но она запомнила их в основном, а в те будни, которые так любит, я там пахал.
Лариса: Мишины подарки всегда были непредсказуемы: он мог подарить мне елку. И до сих пор любит сюрпризы: это, видимо, в крови. Не знаю, передаст ли он это своему сыну… Мне уже точно не передаст, я не люблю делать сюрпризы.
Михаил: Она всегда мне на день рождения дарит шнурки, зубную пасту, носки. А я прихожу: вот ключи, машина стоит под окном, а она и не догадывается. Квартиру так подарил…
Лариса: На дачу меня привез, когда уже все было готово. Я, конечно, знала, что она строится, но, когда он однажды попытался со мной посоветоваться и через 15 минут возникла ссора, сказал: все, советы закончились, когда дострою — поедешь.
— Вы ведь так уже много лет живете?
Михаил: И не говорите! Сам удивляюсь. Я же безумно сопротивлялся. Мне было 26 лет, я вообще не собирался жениться, потому что очень боялся потерять свободу. Но, так как осознанная необходимость все время вела меня домой к Ларисе, то сломался: что со штампом, что без штампа… Хотя без штампа веселее, вроде есть какая-то лазейка.
Лариса: Я же поняла, что хочу за него замуж, очень скоро, и через полгода начала на это работать.
— Вот тут начинается самое интересное: ну-ка, ну-ка, как девушки, желающие выйти замуж, должны на это работать?
Лариса: Вначале я это делала незаметно, а потом стала ставить условия: либо женишься, либо — до свидания. И «до свиданий» было очень много: 4 года морочил голову, не хотел жениться. Ужасный человек! Честно говоря, я неправильно себя вела: надо было сделать так, чтобы он валялся у меня в ногах и умолял выйти за него замуж, быть более твердой. Но не могла: я его так любила! И, когда он скребся в дверь, как кошка, открывала…
— Почему вы считаете, что женщина должна строить из себя снежную королеву и делать вид, что ей все равно? Может, все-таки, когда любишь, нужно говорить об этом?
Лариса: Мужчина должен завоевать женщину. А у нас я его завоевала и за это очень сильно поплатилась. Ну чем? Избаловала его: он и чаю себе не нальет, ничего…
Михаил: Не стирает, не готовит…
Лариса: Ничего вообще! Конечно, деньги приносит…
Михаил: Нет, что она несет?! (срываясь на крик) А что тогда ты будешь делать, завоевательница, амазонка?
Лариса: Нет, ну мне, конечно, повезло, что он зарабатывает. Если б еще не зарабатывал!..
Михаил: Если я сдохну, она сдохнет тут же! Ни секунды не проживет! Вот если наоборот, — не дай бог — ничего бы не изменилось, ну тосковал бы…
Лариса: К сожалению, у нас сложилось такое отношение к женщине-домашней хозяйке (хотя я не являюсь таковой), что она вообще не человек. Если муж зарабатывает, он бог и царь, а женщина, которая вырастила двух детей, родила, выносила их по девять месяцев каждого…
Михаил: (кричит, перебивая жену, так, что ничего понять невозможно) А я что, не воспитывал?! В плавании, что ли, был?! Почему ты думаешь, что ты их вырастила, обучила?! Как же ты так можешь?
Лариса: Нет, ты сейчас говоришь, что, если я умру, ничего не изменится.
Михаил: Вы без скорлупы, как белок и желток: у вас же нет формы, а вы этого не понимаете, потому что я вас не посвящаю в свои тайны, каким образом содержу, охраняю. Вы можете говорить с Америкой, Германией сколько угодно, а я знаю, как нужно распределить силы и средства, чтобы все было в порядке. Поехать в Москву на машине — едем куда хотим, не задумываясь: хватит бензина — не хватит. Пойдем купим костюм — пойдем купим, кольцо золотое — пусть будет кольцо… А у меня компьютер работает! Ты же не будешь рассчитывать, на чем сэкономить, нет, но ты ведь хотела оставить квартиру без ремонта. Ей главное — это ничего не трогать.
Лариса: Мише повезло: я абсолютно равнодушна к вещам, нарядам, бриллиантам, лишь бы был достаток, я не капризная женщина.
Михаил: Потому что у тебя все есть: и подарки, и шубы, и машины, и путешествия. Честь мне и хвала, что ты в этом не нуждаешься. Но ее легче расстрелять, чем, скажем, заставить переставить мебель, ей все равно, какой в квартире свет, главное, чтобы самый дешевый. Если вместо света есть свечи, уже можно жить. А уж заплатить за стоянку машины для нее равносильно потере месячной зарплаты.
Лариса: Я неприхотлива, но, что касается стоянки, считаю, это просто возмутительно: как можно за нее платить?!
Михаил: Абсолютно с ней не согласен, все, что она говорит, — это ложь.
Поговорив по душам, они решили расстаться
— Как можно сосуществовать в таком несогласии друг с другом?
Лариса: Вообще, мы друг друга не понимаем: мы просто любим. И живем параллельно. Вот вам кажется, что эта сахарница красная, а для меня она зеленая. Так же у нас с Мишей: мы совершенно разные люди. Ему кажется, что я такая-рассякая, а мне кажется, что он такой. Но мы не можем друг от друга оторваться… Не знаю, мне он нравится. Он меня все время под себя пытается подмять, а я все еще сопротивляюсь.
Михаил: Я тебе еще дам возможность посопротивляться, был бы толк в сопротивлении. Зачем тебе это нужно?
Лариса: Миш, ну, по-моему, сейчас я уже полностью в тебе растворилась. Ты, например, хочешь, чтобы я не работала, и тут же говоришь, что не зарабатываю денег. А я считаю, что женщина должна работать.
Михаил: Категорических условий я никогда не ставил, хотя это бессмысленная роскошь, которая для семьи ничего не значит.
Лариса: Да, я хочу роскошествовать, правда, отчасти он прав: в антрепризе мы играем один спектакль и получаем за него деньги, на которые можем жить, а в государственном театре я имею оклад, на который прожить невозможно, зато там много играю.
Михаил: Борьба противоположностей у нас, конечно, существует.
Лариса: У нас много общих взглядов: вообще на жизнь (чужую), на искусство. Разнятся взгляды только на семейную жизнь.
— Другие на вашем месте уже давным-давно бы развелись.
Михаил: Да мы тоже как-то посидели на кухне, бутылку коньяка выпили, я и говорю: Ну что, нам пора расставаться? — Да, Миш, пора. — Ну все, прощай! — Прощай! Отошел от дома метров двести, постоял на мосту: а куда я иду, пойду-ка обратно… Пришел. Она: вернулся? Ну и правильно. Но уходил-то навсегда! У нас даже ссоры не было: это мы по душам поговорили и с легким сердцем решили расстаться. Без конфликтов нет примирения, а без примирения нет жизни, скучно.
— Вы с самого начала совместной жизни любили так поговорить по душам, или эта привычка пришла с годами? Как происходила притирка?
Михаил: Да мы как-то над этим не задумывались: что такое притирка? Поначалу я эксплуатировал квартиру, которую Лариса снимала: оставался там ночевать, всячески это скрывая (она была студенткой, могли в театр сообщить). Когда театр дал ей комнату, я уже туда по-хозяйски входил, хотя соседи и фыркали: вроде не муж и жена. Это все был наш коммунальный опыт. Даже когда родился Сережа, мы еще какое-то время жили в коммуналке у Ларисиной мамы на Невском, и только потом театр нам выделил однокомнатную квартиру. У нас всегда было море друзей, которые расходились к четырем утра, и мы вдруг обнаруживали, что женаты. Это был сумасшедший дом, я жалею, что он исчез: пили, гуляли, не считали денег, потому что их не было.
— На что же пили?
Михаил: Да господи, это разве проблема? Тогда и вино было подешевле.
Лариса: Мы как-то никогда особенно не страдали от безденежья. Жарили пельмени, покупали двухлитровую бутылку «Гамзы» за четыре рубля, и больше ничего не нужно было.
— «Три мушкетера» все перевернули? Слава, деньги… Именно после этого фильма, видимо, у многих сложилось впечатление, что вы донжуан и в жизни. Что говорить: поклонницы едва не стрелялись из-за вас, ложились под вашу машину…
Михаил: Мне приятно, что меня называют машиной… (Ждет ответной реакции, и мы с фотографом взрываемся). Наверное, что-то происходило, и Ларка, конечно, была свидетельницей всего и могла закатывать скандалы, когда приходило письмо: у меня от вас ребенок. Но когда таких писем 300! В общем, алиби полное.
В этом доме все орут, поют, хамят и кукарекают
— Судя по тому, что вы сейчас имеете, — восьмикомнатная квартира на Мойке, трехэтажный дом в Грузино, две машины — приходится сильно крутиться?
Лариса: Миша очень много работает, но заслуживает больше: таких, как он, единицы. А мне приходится работать просто на износ, для того чтобы удержаться на приличном уровне. Ведь это всего-навсего приличный уровень: хорошая большая квартира, которую мы смогли себе позволить только тогда, когда наши дети уже выросли. Хорошо было бы в такую квартиру въехать, когда мы поженились или когда Миша снялся в своем первом фильме. А мы на его гонорар, кроме «Гамзы», пачки пельменей и захудалого черно-белого телевизора «Рассвет», ничего не могли себе позволить. И такому известному артисту, как Миша, приходится крутиться на пупе, для того чтобы мы просто сносно жили.
Михаил: А я считаю, что мы зажрались. Что значит — сносно? Ты хорошо живешь!
Лариса: Мишенька! Да, нормально, но мы не можем позволить себе поехать на Гавайские острова.
Михаил: Почему не можем? Можем, но не едем. Что там делать?
Лариса: Зря ты так говоришь, Миша, потому что, если бы у нас была возможность, мы бы содержали и домработницу, и учителей для детей. А у нас просто женщина раз в неделю моет полы.
Михаил: Мы позволить себе можем все, но в этом нет необходимости.
Лариса: Да? Ну глупости говоришь!
Михаил: У Ларисы нет той проблемы, которую бы она не могла решить, так что она тут немножко кривит душой.
Лариса: Я все проблемы и решаю сама: в магазин хожу, готовлю…
Михаил: А что, детей учить ты не можешь?
Лариса: У нас есть два репетитора, но я сейчас не о том уровне говорю.
Михаил: А какой тебе еще уровень нужен?
Лариса: Ты что, такой богатый?
Михаил: Не богатый, но минимальный уровень профессора Преображенского я могу себе позволить: в столовой есть, в спальне спать, иметь кухарку и домработницу. Но это не нужно, потому что я пока не профессор Преображенский.
Лариса: Чтобы была кухарка, у нее должна быть жилплощадь, где бы она жила и нас не раздражала. А вот куда ты ее поселишь? Я не хочу, чтобы тут кто-то мелькал.
Михаил: У нас была приходящая кухарка. Но она готовила не так, как мне хочется, да мы и не привыкли, чтобы в доме были посторонние люди. Даже когда женщина приходит мыть полы, мы стараемся быть тише воды, ниже травы. Неудобно же: у нас вечно все орут, поют, хамят, кукарекают, и, чтобы не произвести впечатление, что мы сумасшедшие, приходится как-то сдерживать себя.
— А она что, не знает, что вы Боярский?
Михаил: Это что, диагноз?
— Михал Сергеич, наверное, не ошибусь, если скажу, что близким с вами нелегко? Характерец-то у вас еще тот...
Михаил: Люблю, чтобы все было по-моему. А то, что выходит за рамки моего воображения, пресекаю в корне: будет так, как я сказал. Я педант, но не в этом дело: просто считаю себя более компетентным в жизни, чем Лариса.
— Почему вы так решили?
Михаил: Из практики. Наверное, со стороны это выглядит смешно, но мне кажется, что я прав во всем, и все будет по-моему.
— Вы никогда не даете Ларисе возможности реализовать ее замыслы?
Михаил: Не то чтобы не даю: у нее их нет. Лариса занимается очень незаметными вещами, в том числе профессией, которая приносит удовольствие только ей одной, потому что работать в театре, тратя на это 24 часа в сутки и получая жалкие гроши, — это непозволительная роскошь. Я ей позволяю это делать. Готовка и мытье посуды — незаметная работа, но, что касается квартир, мебели, бензина, телефона, оплаты междугородных разговоров, круизов, света, дачных участков, домов, то это мои вложения, мой труд и мои мысли. Лара меня все время бранит: не то сделал, не так. Но, когда я ей говорю, чтобы делала сама, просит денег. Она говорит, что от меня толку — только деньги, но поскольку этот толк самый главный, то иногда я пытаюсь Ларису лишить его и посмотреть, на что она способна без этого. Тогда она начинает трезветь и понимает, что даже от дома отъехать не сможет, если не будет бензина. Я та машина, которая делает все. А вот она дома — разбудила детей, одела в одежду, которую я купил, села на машину, которую я купил, заправилась бензином, который я купил, отвезла их в школу, за которую я заплатил… Оказывается, все это лежит на плечах мужа.
— Не тяжело все тащить на себе?
Михаил: В общем, это доставляет мне удовольствие. Но, когда жена забывает, что я делаю все не для себя, у нас и возникают конфликты. Мне, может, интереснее было бы сидеть с удочкой и молодой девицей на Канарских островах, но я-то хочу, чтобы у них было все в порядке. Одному даже дома скучно: мне нужно с кем-то ругаться, смеяться, знать, что она где-то на кухне, а так — ничего и делать не хочется. Вот уйди они куда-нибудь, уедь в Америку, я дома и есть не буду, захлопну дверь и пойду в пельменную, чтобы не мыть посуду.
— В ее процессы — готовки пищи, мытья посуды — тоже вмешиваетесь?
Михаил: Поскольку у меня сахарный диабет, то я ем в основном кашу. Потом, у меня же есть возможность пойти в любой ресторан. Но я ел и шашлык из крокодила, и черепаший суп.. Названия вкусные, а жрать-то невозможно. Мы ходим в рестораны. Когда бываем в другом городе, в другой стране.
— А так, чтобы сказать: сегодня мы ужинаем в таком-то ресторане?
Михаил: Никогда в жизни! Мне не нравится, как кормят, я не люблю светскую жизнь. Лучше пойти к друзьям. Все равно за столом никогда ничего не ем: я могу есть, когда мало еды, и люблю то, чего не хватает. Когда всего в изобилии, мне становится скучно.
— Какой же вы сложный!
Михаил: Да уж… Не подарок!
— О чем-нибудь жалеете?
Михаил: О том, что я на ней женился. Все годы жалею.
Лариса: (обескураженная) Серьезно, да? Ну тогда я тоже — об этом…
26 декабря Михаилу Боярскому исполнилось 68 лет, 40 из них он прожил в официальном браке с Ларисой Луппиан. В этом году супруги отметили рубиновую свадьбу. У них двое детей и трое внуков.
