Видео
В мире
«Лента.ру»: Как появился Цацики?
Мони Нильсон: Однажды я познакомилась с мальчиком восьми-девяти лет, это был приятель одного из моих сыновей. Они вместе играли в футбол и пришли к нам домой после матча. Я слышала, как мой сын спросил этого мальчика: «А чем занимается твой папа, почему он никогда не ходит на наши игры?» Мальчик ответил: «Дело в том, что у меня нет папы». Мой сын переспросил: «Как так нет? Неужели он умер?» Тот ответил: «Нет, у меня нет никакого папы, даже мертвого».
И тогда я подумала, что это почти чудо: у меня на кухне сидит мальчик, который непонятно как появился на свет. У него нет папы, и в этом есть что-то особенное.
А образ эксцентричной Мамаши Цацики как был достроен?
В то время, когда я начинала писать книги о Цацики, матери-одиночки в литературе изображались очень однобоко. Это было примерно в таком ключе: «О, эти бедные одинокие дети, эти бедные одинокие матери, как их жаль!» Мне казалось, что этот образ не очень связан с реальностью, поэтому мне хотелось создать противоположный образ, не повторяющий привычную картину, которую нам преподносили.
Самое главное в Мамаше — то, что она всегда на 1000 процентов на стороне своего сына, и больше всего мне хотелось создать образ хорошей мамы. Может быть, она немного слишком молода или немного слишком эксцентрична, но главное, что она хорошая мама для своего ребенка.
И что еще важно в Мамаше: она всегда остается верной самой себе. Я хотела сказать, что когда вы заводите ребенка, не обязательно становиться каким-то очень скучным человеком или домохозяйкой. Мамаша показывает, что можно быть мамой и при этом оставить за собой право на собственную жизнь.
В России так можно? Вот у вас, например, есть дети?
Да, моей дочери девять лет.
И при этом у вас интересная работа. Мамаше из моей книги повезло, потому что она родилась в семье, относящейся к среднему классу, и ей очень помогали ее родители. Возможно, они даже помогали ей финансово, хотя об этом я, конечно, не пишу в книге.
То есть вы не сидите с внуками?
Нет, я как раз с удовольствием сижу с внуками, потому что мне кажется, что это очень клево, интересно, и я даже слишком много уделяю этому внимания в ущерб работе.
Вы сказали, что Мамаша из книг про Цацики — хорошая мать. Давайте попробуем определить, что такое сейчас быть хорошей матерью. Я недавно встречалась с датским писателем Питером Хёгом, и он сказал, что когда он был маленьким, дети боялись взрослых, а теперь больше не боятся, но никакая другая концепция воспитания на смену прежней не пришла. Как, вам кажется, сейчас правильно растить детей?
Я с этим замечательным писателем не соглашусь, потому что мне кажется, что у меня воспитанные дети, хотя я их не воспитывала в традиционном ключе. У меня есть родственники в Израиле. Как-то раз мой израильский кузен, когда в Израиле была сложная ситуация, приехал к нам со своими детьми и жил у нас какое-то время. Он хлопнул своего ребенка по руке, и я очень разозлилась. Я сказала: «Так нельзя делать, здесь запрещено бить детей». Он спросил: «Как же тогда их воспитывать?» Я ответила, что нужно с ними говорить. Возможно, стоит сказать одну и ту же вещь тысячу раз, пока ребенок не поймет, что это такое.
При старой модели воспитания мы часто детям что-то запрещали, но не объясняли почему. А если объяснять, то все может пойти по-другому. Я думаю, что это и есть сегодняшнее воспитание. Проблема еще в том, что современные родители так устают, что не воспитывают своих детей в социальном отношении. Многие дети в Швеции не знают, что нужно поблагодарить человека, когда он предлагает что-то вкусное, поздороваться с ним за руку или смотреть ему в глаза, когда вы говорите с ним. Такого воспитания не хватает, но это потому, что и у родителей его нет.
Цацики из мультикультурной семьи: его мама — шведка, его папа — из Греции. Как и вы: ваш отец — швед, мать — еврейка. Вы пишете, что в вашей семье не было никакой религиозной доминанты. А как две культуры смешивались?
Когда я росла, моя семья очень отличалась от всех остальных семей. Тогда в Швеции не было такого количества новоприбывших. Во всех школах я была единственной, чья мама не была шведкой. Я была девочкой, у которой не было бабушки и дедушки по материнской линии. Я сама не так уж отличалась от шведов, но у моего брата были темные глаза и темные волосы, и сразу было понятно, что не оба его родителя этнические шведы. Его иногда в школе били.
У моей мамы практически не было собственной семьи, почти всех родных она потеряла во время войны. Из-за этого она старалась своих детей держать поближе к себе. У нас были близкие отношения, что, наверное, необычно для традиционной шведской семьи. Во-вторых, она вокруг себя создала новую семью, с которой не была в родстве. У нас дома постоянно было много гостей, жили какие-то люди, с которыми мама знакомилась: танцоры, геи, которые тогда не могли выступать открыто. В то же время у папы была очень традиционная шведская семья. Поэтому мои корни происходят из двух очень разных культур.
Почему вы решили, что семья Цацики должна быть связана с Грецией?
Я очень ленивый писатель — ничего не выдумываю. Я сама в детстве много жила в Греции. Моя мама была знакома с человеком, который занимался чартерными перевозками, и мы могли ездить в Грецию бесплатно и там жить в какой-нибудь таверне, как Цацики: ходить босиком, вести свободную и довольно бедную жизнь.
В том, что происходит с Цацики, очень много от моего собственного детства. Мы с братом ловили каракатиц, продавали их в какой-нибудь отель и зарабатывали этим немного денег. В книге есть глава, в которой Цацики с кузиной приходит в богатый отель и там показывает красивые прыжки в воду — я так тоже делала: красиво ныряла с вышки для богатых американских туристов. За это мне давали немного денег, я на них что-то покупала. И Греция моего детства таким образом присутствует во всех книгах про Цацики.
Детство современных детей и наше с вами разделяет пропасть. Мы могли лазать по деревьям, купаться, прыгать в воду, бегать босиком, и взрослые большую часть дня не знали, где мы и все ли с нами в порядке. Современные дети лишены этих возможностей. Их детство в первую очередь связано с разнообразными гаджетами. Произошел цивилизационный слом. Что вы об этом думаете?
Я тоже это чувствую. У современных детей так много техники, у нас так много техники, чтобы наблюдать за детьми, защитить их. Из-за этого возникает даже ощущение тоталитаризма: получается, что у наших детей нет чувства свободы, мы не даем им совершить собственные ошибки. Мы стараемся их защитить, мы стараемся за ними наблюдать. И, наверное, это не совсем хорошо. С другой стороны, это понятно: никто из родителей не хочет, чтобы с его ребенком что-то произошло.
С другой стороны, я читала когда-то исследование, что если случится какая-то террористическая катастрофа в Швеции (я думаю, что в России похожая ситуация), из-за которой все электричество вырубится, и мы останемся без компьютеров и без доступа к технике, то население Швеции не протянет и недели. Мы ничего не можем делать сами без техники: не можем возделывать землю, доить коров. Это пугает.
В России книги о Цацики смущают некоторых родителей тем, что в них мама одна воспитывает сына. Начиная с ХХ века в России много неполных семей: за две мировые войны многие мужчины погибли. Однако в книжках эти родители любят читать про полные семьи. В советское время родителей не пугала Пеппи Длинныйчулок, у которой мама умерла, а папа непонятно где, но одна из претензий к книге про Цацики сейчас — легкомысленная мама, которая родила сына без мужа. Как это воспринимает шведский читатель?
По поводу того, что у Цацики мама-одиночка, мне никогда претензий не высказывали. Тот факт, что это удивляет или возмущает читателей в России, ужасно меня интересует. Я слышала, что 70 процентов пар в России распадается — это даже больше, чем в Швеции. То есть, на мой взгляд, одинокие родители должны быть обычным явлением для России.
В Швеции это совсем не является табу для обсуждения с детьми и для детской литературы. Ко мне обращались несколько раз люди, которых злили некоторые отрывки в моих книгах, но это не было связано с разводом. Это были куски, где я слишком много ругаюсь, где есть какие-то нехорошие слова. И даже теми моментами, где затрагивается тема секса, родители больше не возмущаются. Раньше, может быть, такое было — сейчас уже нет.
В шведской литературе скорее есть табу другого плана: родители могут возмущаться тем, что родители ребенка курят, или ребенка везут на велосипеде без шлема, или все катаются на катере без спасательного жилета. Часто возмущаются тем, что персонажи слишком несовременны. Если в книжке есть девочка мусульманка, которая покрывает голову и носит хиджаб, то должна быть девочка-мусульманка, которая не носит хиджаб. В книжках не должно быть сексизма. Если я напишу про девочку, которая любит шопинг, красивые вещи и вообще очень заинтересована модой, то должен быть и мальчик, который заинтересован тем же.
Еще один момент: мы сейчас в Швеции пересматриваем старые книги и немного меняем то, что нам кажется неправильным с нашим новым знанием о мире, новой моралью. Например, в «Пеппи Длинныйчулок» папа Пеппи был королем Негритянских островов. Теперь так нельзя говорить, потому что слово «негр» в шведском языке больше не используется. Это пришлось поменять, чтобы книга не звучала расистски.
В Швеции много внимания уделяется тому, чтобы литература была политически корректной, но ее не редактируют с точки зрения традиционной семейной морали. Это никому не интересно.
Зато в России большинству родителей интересно. Те, кого пугают книги о Цацики, обращают внимание на две сцены. Первая — в которой Цацики замечает, что у его спящего папы большой член, а потом размышляет, есть ли член у бога и писает ли он. И вторая — это глава, в которой дети играют в дочки-матери и раздеваются догола.
Насчет второй сцены, где дети играют в семью, мне тоже писали родители и учителя: «Ну вы же понимаете, что мы не можем это читать?» И дети иногда говорили: «Мони, Мони, ну зачем эти пошлые моменты?» Но я думаю, вряд ли среди нас есть взрослые, которые не играли в дочки-матери. Я помню, что мой собственный сын рассказывал мне, что когда ему было шесть лет, он играл с одногруппниками в детском саду в то, что они как будто занимаются сексом. Просто дети в своих играх имитируют взрослую жизнь, и такие игры — примерно то же самое, что игры в принцесс, ковбоев или индейцев.
Проблема в том, что мы, взрослые, часто смотрим на эти детские игры с позиции нашей взрослой сексуальности, поэтому они нам кажутся такими развратными. А для детей игра — это способ понять окружающий мир. Разве вы в детстве не играли в доктора?
Играла, конечно!
Если все взрослые когда-то в это играли, я не понимаю, что же тогда так злит родителей? Мне кажется, пусть лучше дети о таких вещах будут читать в книгах, чем получат искаженную информацию от своих ровесников.
