Видео
В мире
За 25 лет независимости молодое поколение свободной страны прошло все ступени образования. Но качество, сплоченность нашего общества в своей стране и ради нее не улучшились. Сотни тысяч предпочли уехать, чем быть патриотами. Со стороны действий власти я главной причиной считаю не столько социальную, сколько безграмотную, переполненную заведомо глупыми подходами политику образования. Политику, обеспечивающую не будущее молодежи, а собственные прихоти и амбиции политиков. Без учета того, в каком мире, в каком пространстве мы сегодня живем.
Потому с проректором Академии художеств Андрисом ТЕЙКМАНИСОМ "7 секретов" поговорили не столько о положении высшего образования в Латвии, сколько о (гео)политической ситуации, с которой государству, создавая свою политику образования, свою политику высшего образования, надо было бы считаться.
— Что принес новый учебный год образованию культуры?
— Одна из самых противоречивых новостей — разговоры об урезании бюджета культуры (базовых расходов) на 3%. К счастью, это вроде бы не коснется образования культуры. Но это коснется других сфер культуры. Потому что под базовыми расходами в министерстве понимают и культурное наследие, и профессиональную культуру. Политики заявляют, что бюджет культуры будет сокращен на 3%, в момент, когда страна не находится на военном положении, когда мы вышли из кризиса и новый цикл капиталистического экономического кризиса еще не начался…
Куда же мы станем вкладывать деньги? Мы вложим деньги в оборону. В скорлупу. А что такое культура? Культура — это ядро. Культура — основа существования этого государства. Когда в конце 80–х начались дискуссии о восстановлении независимости Латвии, на вопрос: для чего нам нужно самостоятельное государство? — был получен ответ: чтобы обеспечить беспрерывное, полноценное развитие своей культуры.
— Существование нации…
— Но существование нации неразрывно связано с культурой. Именно культура детерминирует нас как нацию. Наш этнический состав слишком разнолик. И мы ни в коем случае не можем позволить себе формулировать латышский национализм как национализм крови, как этнический национализм. Это национализм культуры. Культура определяет ядро этой страны. Если уничтожить ядро, останется лишь скорлупа.
Что мы станем защищать, если сократим культуру? Все партии, которые сейчас у власти, в прошлом году до выборов обещали увеличить деньги, отводимые культуре, в том числе и Фонду культурного капитала. Сейчас эти же самые партии единогласно намереваются расходы на культуру сократить. Как же нам судить о том, что эти партии защищают? Какие ценности? Если культура образует основу нации и образование культуры является важной предпосылкой для существования этого ядра?
О том, что мы есть, в значительной мере следует благодарить нашу модель культуры. Есть ведь и нации побольше нашей, которым не везло так, как нам, у которых нет своего государства. Наша модель культуры позволяет нам самим конструировать собственную идентичность, понимать себя, быть вместе с собой. Причем язык — это не единственная предпосылка нашей модели культуры. Хотя некоторые ее нивелируют лишь до языка, до языка как средства интеграции. Это ошибка.
О чем свидетельствует наш собственный эмпирический опыт? В Академии художеств учились многие молодые люди из других стран. Среди них и представители народов Кавказа. Некоторые из них вернулись на родину. Некоторые подались в другие страны. По будням они, возможно, разговаривают на, допустим, русском языке. Но в то же самое время они все еще ассоциируют себя с латвийским культурным пространством. Воспринимают себя как часть этой культуры. Они большие патриоты Латвии, чем многие из тех, кто здесь родился и разговаривает на латышском. Потому что язык не конституирует патриота. Ты должен быть причастен к модели культуры. Ты должен постичь ядро культуры. Ты должен постичь ее основу.
— Разве в национальном государстве это не является одним из краеугольных камней образования?
— На встречах с руководителями учреждений образования культуры разговор шел о том, что не только образование культуры, но и любое другое высшее образование нельзя нивелировать лишь до эффективного освоения какой–либо профессии. Лишь до того, чтобы мы были востребованы на рынке труда как инженеры или дизайнеры. В систему образования и особенно в систему высшего образования должно быть вложено ядро гуманитарной культуры.
Не делать этого — огромная ошибка. К сожалению, она допускается не только в Латвии, но также и в пространстве высшего образования, в исследовательском пространстве современной Европы. Особенно актуальным это стало в последние годы, когда мы в Европе снизили значение гуманитарных и социальных наук. Приведу один пример. В большой европейской программе науки "Горизонт–2020" гуманитарные и социальные науки не представлены как отдельная сфера. Они растворены среди других средств решения проблем, стали инструментальными. Их не развивают как таковые, а используют лишь как инструмент, как вспомогательное средство для достижения каких–то других, например, народнохозяйственных целей. С одной стороны, в ситуации, когда Европа осознает, что по "твердым" наукам отстает от Америки и Азии, такая позиция может казаться само собой разумеющейся.
Но, с другой стороны, риск возникает в связи с тем, что Европу сейчас в достаточном количестве наполняют люди, которых политкорректно называют молодыми европейцами. Они, кого мы иначе называем беженцами или мигрантами, приезжают и остаются здесь, в Европе. Они не получают образование, которое знакомило бы их с тем, что такое Европа, что такое европейские ценности, как зарождались европейские идеи. Даже тех, кто достаточно хорошо образован или кто получит высшее образование в сфере технологических, технических наук или естествознания, никто параллельно не станет обучать истории становления европейских идей. Однако если человек будет осваивать все более специфические, в том числе технологические, знания и при этом одновременно не будет создаваться его интеллектуальный багаж, то интегрироваться ему будет очень сложно. Человек, у которого не будет представления об истории европейских идей, философии, мысли, никогда не почувствует себя интегрированным в Европу, у него не будет европейской идентичности.
— Вы рассуждаете как интеллектуал. Вы говорите о людях других культур и их проблемах. А я жил среди, можно сказать, малограмотных людей (далеко не все они были латышами) и видел, что они сердцем и душой прикипели к Латвии. И их отношения с ней были более чистыми и искренними, они сами в этом были более настоящими, чем многие высокопоставленные и дипломированные.
— Да, я согласен, что есть люди, знание которых, возможно, не охватывает пространство шире пары местных районов, но убеждение которых, в смысле понимания ценностей и моральных представлений, намного крепче, чем у людей с гораздо большим объемом знаний.
Но все–таки то, что людям, которые приходят из другой культуры, с наследием другой цивилизации, трудно понять, осознать Европу и адаптироваться в Европе, становится нашей проблемой. Европа сегодня нелегка и непроста. Нам самим, кто себя считает европейцами на протяжении бесчисленных поколений, нынешняя Европа кажется противоречивой, необычной, сюрреалистичной, странной… Мы видим, что у Евросоюза нет идей развития. Начиная в 2005 года, когда была отклонена конституция, Европа фактически находится на очень хаотичном пути развития. Лиссабонский договор — это нечто вроде заплаты, поставленной на место конституции. От этого все стало лишь бюрократичнее и хуже. Да, у нас имеются четыре свободы: товаров, услуг, капитала и потока рабочей силы. Но в то же самое время у нас в Евросоюзе до сих пор существует неравенство по уровню образования и социальной защиты. А если у ребенка, родившегося в Латвии, меньше возможностей получить уход за здоровьем, социальную защиту или образование, чем у ребенка, родившегося в Великобритании, то мы не можем считать их в равной мере спокойными за свое будущее в качестве граждан ЕС.
Нынешняя ситуация, с одной стороны, вытекает из эгоизма 28 политических элит. С другой стороны — из того, что Евросоюз сейчас держится вместе только из страха. Только потому, что не видно другой возможности, другой альтернативы. Попытки последнего времени создать более ощутимую интеграцию (например, предложение Германии и Франции создать более тесный фискальный союз) означают конец нынешней Европы. Но одновременно, что бы мы ни говорили, наша латвийская культура является интегрированной частью европейской культуры. Эта взаимосвязь весьма сложна, но в то же самое время мы не можем позволить себе ее деконструировать.
— Вы сами называли существующее "третьей культурой". Но постмодернизм предлагает лишь фрагменты. А не целость, целое. Без разницы, о какой сфере говорить, какую отрасль рассматривать.
— В том–то и дело. Третья культура фактически очень функциональна. Она вытекает из технологических возможностей. Из потребителя. Каждый может очень легко превратиться в производителя содержания. Но чтобы это содержание обладало качеством, необходимо предварительное знание. Но и в области знаний должна быть некая точка отсчета, позволяющая конструировать те ценности, которые для нас существенны. Скажем, предпочтения тех людей, которые сейчас выбирают свои идеологические позиции, становясь кто либералом, кто социалистом, кто анархистом, в значительной мере все же неестественны. Это постмодернистские конструкции.
— И потому Европа никак не может собраться?
— Кроме этого, существует недоверие элит. Недоверие элит к европейцам. Я совершенно убежден — если бы элиты сподобились сформулировать ясную цель единой, федеральной Европы, то люди избрали бы эту цель добровольно. Но правила игры тогда должны быть совершенно ясны: что люди получат взамен? Взамен они должны получить большую безопасность, в том числе большую социальную безопасность, большую безопасность по части своей деятельности, работы, более надежные виды на будущее.
А в данной ситуации элиты оперируют у общества за спиной. Создавая основу для бесконечных сплетен о теориях заговоров, разного рода конспирациях… Решения принимаются без консультаций с обществом. Дискуссии о договорах, которые могут определить будущее Европы на десятки лет вперед, проходят тайно.
— А мы сами в своем масштабе лучше, что ли, Европы? Наши якобы обращенные в будущее бумаги отстают от времени. Ожидаем, что Европа подскажет.
— Мы живем в ситуации, которую можно описать как дефицит будущего. У нас нет традиции осмысления будущего. У нас отсутствуют идеи будущего в том смысле, что мы не пытаемся конструировать гипотетические сценарии будущего, опираясь на переменные ценности, которые можно предусмотреть и которые были бы основой этих сценариев. Если же говорить о документах планирования, например о Плане национального развития — 2020 или о "Латвии–2030", то даже в предыдущем ПНР пусть в хилом виде, но все–таки были обозначены три возможных сценария. Актуальный же ПНР–2020 (как и "Латвия–2030") опирается лишь на один базовый сценарий. Даже не пытаясь оценить возможные риски. Например, роль Латвии в изменчивой геополитической системе. В нем не рассмотрены также те переменные величины, которые могут коснуться нашей страны. То, в каком виде и как эти величины могут повлиять на осуществление этого плана.
То есть разработка плана уже изначально опиралась на неправильную методологию. Отсутствие же изучения будущего, то, что в нашей академической традиции нет изучения будущего как отдельной дисциплины, тиражирует подобное отношение. Хотя бы в связи с тем же перемещением средств на оборону. Мы опять действуем в ситуации абсолютного дефицита будущего. Опять интерпретируем будущее так, что возможные конфликты будущего, в которых мы уже обозначили своего противника, могут случиться лишь согласно одному, выгодному для нас и представленному нами сценарию. И средства собираем лишь для этого сценария. Это абсурд.
— Поясните, пожалуйста, точнее.
— В информационном пространстве Латвии существует информационная блокада некоторых вопросов. Ясно, что любой военный конфликт между Российской Федерацией и НАТО будет содержать в себе больший или меньший риск применения ядерного оружия. А мы в своих конфликтных сценариях это никак не рассматриваем.
Вопрос: а что мы рассматриваем и к чему мы готовимся? И понимаем ли мы на самом деле этот груз ответственности? Уже в 50–е годы ряд военных стратегических планировщиков выдвинули тезис, что одной из главных задач является не планирование стратегии войны, в которой одерживается победа, а нахождение способа, как не развязать войну. Главной стратегической целью холодной войны для обеих сторон было не развязать войну, избежать конфликта, который потенциально уничтожил бы не только страны–участницы, но и цивилизацию на этой планете. На данный момент мы скорее двигаемся на территорию, обозначенную разжигателями войны. А не ищем путей, как избежать конфликта.
— Разве дефицит будущего исключает соответствующую самым высоким критериям политику образования? Меня удивляет, что политика образования за 25 лет не привела к росту качества общества.
— У меня, конечно, нет объективных данных, чтобы сказать, почему политика образования Латвии строилась таким образом, следует ли это только из отсутствия таланта у наших собственных политиков, ограниченного видения ими перспектив будущего или же это имеет под собой еще какую–то, более глубокую, причину или цель. Конечно, имеются тяжелые подозрения. Тогда, когда мы пытались в Стратегию мудрой специализации включить то, что изначально в 2013 году было задумано (культурные и творческие индустрии как сфера мудрых специализаций Латвии), чиновники Министерства образования и науки в разговорах упоминали, что, по мнению представителей комиссии ЕС, Латвии не следовало бы выбирать культурные и творческие индустрии в качестве одной из сфер мудрой специализации. В подобные моменты хочется спросить: решаются ли вопросы нашего стратегического развития в Латвии? И о каких из этих вопросов нас информируют? Потому что, даже если смотреть с позиции любой, даже самой неприхотливой логики, единственным ресурсом развития этой страны являются инвестиции в образование, в науку и — обеспечивая идентичность граждан этого государства с ним — в культуру. Другого пути нет.
Сейчас, когда в течение полутора лет говорится о необходимости достичь 2% ВВП на оборону, эти же самые политики ни разу не упомянули, что в других документах, в т. ч. и законах, сказано, что и в финансировании высшего образования необходимо достичь 2% от ВВП. И достичь 1% от ВВП для обеспечения науки. Кроме того, в законах (о вузах и об обеспечении научной деятельности) определено, что правительство каждый год при подготовке бюджета предусматривает рост финансирования высшего образования на 0,25% и науки на 0,15% от ВВП. В 2014 году, при подготовке бюджета на 2015 год, правительство нарушило эти законы. Я допускаю, что правительство нарушит эти законы и при подготовке бюджета на 2016 год. Мы создали идеальные законы — правительство их не исполняет.
— Еще меня обеспокоила ваша констатация: политика образования репродуцирует предложение для застывшей стратегии.
— Именно так. Потому что требования, которые выдвигаются политике образования, в значительной мере подстраиваются под то, что целью политики образования является занятость. В лучшем случае — целью политики образования является способствование росту народного хозяйства. Но это чисто экономические цели. Забывается, что целью того же высшего образования является также и созидание качественной элиты общества. Созидание интеллектуальной, политической, экономической элиты. И если мы теряем эту, одну из стратегических целей, то спрашивается: что есть те достижения, которые мы хотим позиционировать? Что мы приобрели за 25 лет, если не в состоянии оплатить свое высшее образование? А высшее образование и наука — это зримые инвестиции в будущее страны. Любой инвестор, который ищет на этой планете место, куда вложиться для разработки технологически и наукоемких продуктов, будет смотреть статистику, среди прочего — и статистику финансирования. Увидев, какое в Латвии финансирование высшего образования, он поймет, что Латвия — это не та территория, куда он придет, чтобы инвестировать.
Без инвестиций в будущее его не создать. Если мы говорим об обществе знания и в то же самое время не вкладываем средства, которые необходимы для создания такого общества, откуда ему взяться? Возможно, у нас нет осмысления будущего потому, что у нас нет стратегического видения будущего. Ради будущего нашей нации нам нужна национальная стратегия. Если мы не начинаем об этом думать и дискутировать, то приближаемся к начертанному в свое время Кришьянисом Валдемаром временному рубежу — исчезновению латышей в потоке других народов в течение двух сотен лет. Этот срок приближается.
1 октября 2015. "7 секретов" №39
