Видео
В мире
Мы публикуем отрывки из книги Рене Марии Арманд "70 лет любви". Ее родители — кинорежиссер Павел Арманд и администратор Ольга Ковнат — были одними из первых командированных, направленных Госкино СССР в 1947 году в Ригу для участия в создании новой кинофабрики. Отрывки из своей книги г-жа Арманд любезно подготовила специально для нашего еженедельника.
ОЛЬГА
В тот день, когда мы впервые увиделись с Павлом Николаевичем, я пришла на работу к восьми утра. Штат Рижской киностудии еще не был полностью укомплектован, поэтому одному человеку иногда приходилось совмещать обязанности сразу нескольких сотрудников. Я расписывала свою работу на неделю, когда открылась дверь и стремительно вошел помощник директора Марк Цирельсон.
— Ольга, у вас автомобильные права с собой?
— Нет. Дома лежат.
— Ладно. Заедем за вашими правами. Торопитесь! Через полчаса приходит поезд из Москвы. Нужно встречать режиссера с "Мосфильма". Он едет с семьей. А наш водитель угодил ночью в больницу. Аппендицит. Поторопитесь, опаздываем.
Мы бегом спустились по лестнице с третьего этажа. Диспетчер, молодой латыш атлетического сложения с актерской внешностью, протянул ключи от машины.
— "Эмку" сможете вести?
Я утвердительно кивнула. Мне приходилось ездить на таком автомобиле. Сев за руль, я немножко потренировалась во дворе, поправила зеркала, проверила газ и тормоз. Студийная ГАЗ М–1 была в отличном состоянии. Чистый салон, обитый коричневым сукном, полный бак бензина.
Радость вождения охватила меня, когда мы выехали из ворот на булыжную мостовую. Школьная улица была пустынной. Вдалеке возница неторопливо погонял лошадь, запряженную в груженную товаром телегу. Я повернула за угол на бульвар. До моего временного жилища отсюда было рукой подать.
Мой младший сынишка скучал возле соседки, посасывая ломтик большого мягкого соленого огурца. Увидев меня, крепко вцепился в мою руку.
— Ты куда? Опять уходишь? Я с тобой!
В ожидании ответа Стасик смотрел с доверчивой улыбкой, но был готов в любую минуту залиться слезами. Я решила не отказывать ребенку.
— Хорошо, сынок. Надеваем сапожки. Так, теперь давай застегну пальто. Шарф. Шапочка. Все, побежали!
Залезая в машину, ребенок радостно заверещал:
— Дядя Марк, дядя Марк, я с вами! Мама разрешила!
Марк недовольно нахмурился, но промолчал. Ладно уж, пусть мальчишка прокатится с матерью до вокзала. Для него радость, а режиссеру, по большому счету, все равно, кто его встречает.
Я ехала быстро, но мы все равно опоздали. С московского поезда уже валила толпа, нагруженная чемоданами, баулами, вещевыми мешками…
ПАВЕЛ
В Риге возле вокзала, тесня друг друга, стояли извозчики и автомобили. От лошадей валил пар. Дым из печных труб заволакивал небо. Пахло торфом. Из "эмки" с надписью "Киносъемочная" на борту вышел чернявый смуглый человек, одетый в кожаное пальто на меху и картуз с накладными наушниками.
Елена схватилась за мой локоть и тревожно зашептала:
— Слушайте, Павел, он же явно из НКВД. Это за мной…
Елене было чего бояться. Она приютила у себя мальчика шведского происхождения. Его отцом был бывший возлюбленный Елены, инженер Альф Бергстрем, высланный из СССР накануне войны. Мама мальчика, опасаясь ареста, сбежала.
Мальчик по имени Ульф Арне Бергстрем рос на попечении совершенно чужой ему женщины. Она жила в постоянном страхе, но надеялась, что отец ребенка рано или поздно заберет их обоих к себе. Когда подвернулась командировка в Ригу, я решил взять их обоих с собой. Елене эта идея понравилась. Она думала, что из Риги будет проще разыскать ее шведского друга.
Я крепко обнял мальчика, взял под руку спутницу. Прихрамывая, человек в кожаном пальто с висящей, как плеть, правой рукой и хмурым выражением лица подошел к нам. В глаза бросились шрамы на его шее. Фронтовик, наверное, подумал я. Тяжелые ранения.
— Товарищ Арманд? Я с киностудии, помощник директора картины Марк Цирельсон. Добро пожаловать в Ригу.
Его голос звучал глуховато, но говорил он громко. Контуженный, наверное, подумал я. И не ошибся. Как оказалось, майор Цирельсон действительно был контужен и тяжело ранен под Берлином.
— Очень приятно. Я — Павел Николаевич. А со мной друзья. Елена Иосифовна и Ульф.
Цирельсон коротко кивнул и жестом пригласил сесть в машину. Они с Ульфом грузили багаж, я помог устроиться на заднем сиденье Елене. Увидев лицо водителя в зеркале заднего вида, я обомлел. За рулем сидела настоящая красавица. При взгляде на нее в голову полезли описательные штампы. Соболиные брови. Глаза, как небесная лазурь. Персиковый цвет кожи. Губы, как лепестки розы. Маленькие руки с изящными пальчиками. Светло–каштановые волнистые волосы, совершенные по форме маленькие уши. У меня перехватило дыхание. Я ущипнул себя за руку: ну хватит, прекрати! Она ведь замужем, это ее сынишка. Да и ты приехал сюда не один…
ОЛЬГА
Марк представил меня приезжим.
— Это наш администратор. По всем организационным вопросам обращайтесь к ней. Тем более что она ваша соседка по квартире…
Я не слишком удивилась, что их поселят у нас, хотя о будущих соседях меня никто не предупреждал. Если в квартире есть опечатанная комната, ее рано или поздно займут.
Я сама приехала в Ригу всего несколько месяцев назад. В 1946 году в Госкино объявили набор желающих поехать в длительную командировку в столицу Латвии Ригу, где создавалась новая киностудия. Это было замечательное известие. После того, как объединенная киностудия в Алма–Ате, созданная на время эвакуации, перестала существовать, мне пришлось работать в разных местах. Медсестрой в госпитале, водителем грузовика на складе, служащей на почте. А мне хотелось продолжить работу администратором в кино.
Будучи до войны женой кинооператора Ташкентской киностудии хроникальных и документальных фильмов, я вместе с ним ездила на съемки, писала тексты, умела выставлять свет, водила машину и знала, как оформлять отчетность по кинопроизводству. Из меня получился неплохой администратор. На Западе это должность называлась красиво — линейный продюсер.
Война застала нас в Воронеже, куда Матвей получил назначение на работу в апреле 1941 года. Мы переехали из Средней Азии в среднюю полосу России в конце мая. Когда муж ушел на фронт, я сумела добиться возвращения в Ташкент, а оттуда в Алма–Ату. Устроилась работать на ЦОКС — Центральную объединенную киностудию.
Это было удивительное творческое и производственное объединение. Все советское кинопроизводство было переведено в Алма–Ату, Ташкент и Сталинабад (Душанбе). В ЦОКСе работали все самые крупные кинорежиссеры и прославленные артисты. Наездами приезжали с фронтов маститые писатели. Город был переполнен эвакуированными.
Мне с двумя сыновьями как вдове фронтовика выделили комнату, в которой жила еще одна моя родственница, жена погибшего на фронте брата Володи. Как–то мы выживали.
После войны мне хотелось уехать из Средней Азии в какой–нибудь российский город. А тут такое заманчивое предложение — Рига! По совпадению, именно в Риге осела моя старшая сестра Евгения с мужем и двумя детьми. Недолго думая, я написала заявление и получила положительный ответ.
Мы ехали на поезде с пересадкой в Москве целую неделю. Я почти не спала и порядком измучилась в дороге. Поезд из Москвы в Ригу был битком забит. Возвращались домой из Сибири жертвы депортации, в основном женщины и их повзрослевшие в ссылке дети. Я смотрела на них с сочувствием — сама родилась в семье ссыльных и выросла в Сибири.
Ехали специалисты из разных отраслей. Ехали военные. Мои мальчики всю дорогу без конца лазили, как обезьяны, с одной верхней полки на другую. На остановках я покупала у местных еду — вареную картошку с укропом и солеными огурцами.
Сестра с мужем встретили нас в Риге на вокзале. Стоял сухой и солнечный октябрь. Евгения прекрасно выглядела в красивой котиковой шубке и шляпке с причудливым бантом. Я на ее фоне смотрелась настоящей замухрышкой в своей тюбетейке и пальто, купленном на барахолке в Алма–Ате.
Отец семейства в форме майора сухопутных войск, невысокий подтянутый человек с азиатской примесью в лице, помог мне вытащить из вагона багаж и скомандовал носильщику следовать за нами к машине.
Я впервые увидела европейский город. Он меня поразил своей красотой. Даже после войны, со следами разрушений, он был прекрасен. Во мне возникло ощущение счастливой перемены в жизни. Прямо с поезда я, оставив детей на сестру, отправилась оформляться на работу.
Административный корпус киностудии размещался на улице Сколас. В переводе на русский — Школьная улица. Я предъявила охране свое направление на работу и через двор, в котором стояли помимо легковых автомобилей "тонвагены" и "лихтвагены" — специализированные автобусы с аппаратурой, направилась к небольшому зданию.
В отделе кадров было не протолкнуться. Пришлось ждать не меньше часа, пока меня пригласили к столу начальницы. По виду и манере разговора я определила, что она из НКВД.
Внимательно изучив мои документы, заведующая спросила, смогу ли я работать администратором. Я ответила утвердительно. Кроме того, у меня были профессиональные водительские права и свидетельство об окончании курсов медсестер. Все это могло пригодиться в будущей работе.
Командированных, приезжавших на работу в Ригу, размещали на квартиры в центре города. Было очень много опустевших домов, и никто не считал количество метров на одного человека. Прямо в день приезда без всяких проволочек я получила ордер на комнату величиной в тридцать квадратных метров с изразцовой печью в квартире из семи комнат.
Окна выходили прямо на многометровую статую. Девушка на вытянутых вверх руках держит три звезды. Как я потом узнала, девушку все называют Милда, и это памятник Свободы, один из символов Риги. Потом в этом доме на первом этаже разместилась центральная касса "Аэрофлота".
Если бы не холод в квартире, новое жилье было бы прекрасно. Большая тахта. Круглый обеденный стол. В полированном серванте за стеклом хрустальные бокалы и рюмки разного размера. В нижнем отделении обеденный сервиз из кузнецовского фарфора.
Но столовых приборов не было вообще, видимо, бывшие хозяева их спрятали в надежном месте. А одеяло по ордеру выдали всего одно на нас троих. Этим одеялом я укрывала ребят, а сама устраивалась под теплой офицерской дубленкой, которую мне дали родственники.
В соседней комнате поселили выпускницу Ленинградского института киноинженеров Аню Патрикееву с мамой. Обе они пережили блокаду. Это были чудесные интеллигентные ленинградки. Анну зачислили на должность звукооператора. Еще в квартире жила семья директора оперной труппы Яна Цирулиса. Его жену звали Ева Абрамовна, а дочку — Долорес, Долли.
На просторной кухне стояла большая дровяная плита. В ванной — дровяная колонка. Впервые увидев все это хозяйство, я растерялась. Откуда же раздобыть дрова? И где их держать? Будем ходить в баню. А готовить на керосинке. Ее еще нужно было где–то раздобыть.
Пока я размышляла, чем заняться в первую очередь, Ева пригласила нас на чай. Это действительно был пустой чай, даже без сахара. На столе еда стояла только перед их девочкой, ребенком лет пяти, которая капризничала, сжимала губы и выплевывала котлеты. Я видела, какими глазами смотрели на это мои дети. Поэтому свернула визит под благовидным предлогом…
Ева при каждом удобном случае заходила к нам, чтобы поболтать. О своем старом больном муже, о маленькой капризной дочери. О том, как трудно живется после войны. Ей приходится даже иногда продавать драгоценности и фарфор. А вам–то каково, вдове фронтовика с двумя детьми, — сочувствовала соседка. Но вы молодец, виду не показываете!
Соседи жили между собой дружно. Мама Ани Патрикеевой изредка подкармливала моих мальчишек. Картошка с подсолнечным маслом, кислая капуста, хлеб, селедка.
В начале 1947 года меня определили на должность администратора художественного фильма "Возвращение с победой". Помню, что директора на фильме было два. Поляков и Эйдус. Я подчинялась Александру Эйдусу и его заместителю Марку Цирельсону. Жизнь постепенно налаживалась.
Когда в нашу квартиру поселили Павла Николаевича, Ева зашла ко мне со свертком в руках. Вид у нее был заговорщический.
— Ольга, послушайте меня. Я вам дам на время поносить мой китайский халат с драконами. Дома ходите в нем. Снимите уже эту свою несчастную гимнастерку. Эта его дама вам не соперница. Уж вы мне поверьте, она его зачем–то использует в своих целях. Не более того. А он жених завидный. И так смотрит на вас…
Я заметила этот его восхищенный взгляд в ту минуту, когда он сел в машину. Сделала вид, что мне безразлично. Но это было не так.
ПАВЕЛ
Вот я снова в Европе. Не был с детства. Последний раз — в начале Первой мировой. Когда объявили войну, мы с мамой и сестрой Мари, как обычно, отдыхали во Франции (родители Павла были французами. – Ред.). Еле успели вернуться домой. С тех пор где меня только не носило. Киностудия в Армении, "Ленфильм", блокада, потом Алма–Ата, Центральная объединенная киностудия.
В Ригу поехал в общем–то от безысходности. Когда вернулся из армии летом сорок пятого, от нашего дома в центре Москвы остались одни развалины.
В Ленинграде меня уже тоже никто не ждал. Брак с Верой распался из–за моей непрактичности. Даже модная каракулевая шуба, которую жена купила на гонорар, полученный мной за песню "Тучи над городом встали", не изменила ее мнения. Вера, служившая концертмейстером в Ленинградской филармонии, видала гонорары и побольше.
Еще в начале блокады она переехала из нашей комнаты в Ленинграде у Пяти углов к артисту, с которым ездила на фронт в одной концертной бригаде. Он работал под псевдонимом Джон Данкер, король гавайской гитары.
Образ рокового красавца, покорителя женских сердец, брюнета с аккуратными усами, сам собой развеивался, как только гитарист оказывался дома. Его звали Иван Соколов. Это был милый интеллигентный человек, светло–русый и веснушчатый. Вера командовала им, как старшина новобранцем. Развода мы не оформили, и я до сих пор оставался "соломенным вдовцом".
Елена появилась в моей жизни как добрый ангел. Когда в августе сорок первого года наш дом на Арбате разбомбили, вся семья была в эвакуации, а я работал в Ленинграде. Прохожие собирались смотреть на развалины дома, который стоял в нескольких минутах ходьбы от Кремля. Это было страшное зрелище.
Между этажами вертикально повис рояль моей мамы. Когда дом разбирали, осторожно вытащили инструмент и поставили его на тротуар. А Елена жила в доме наискосок на Никитском бульваре. Она была знакома с одной из моих двоюродных сестер. Елена заплатила рабочим, и рояль поставили у нее.
Когда в сорок четвертом я вернулся в Москву из Алма–Аты, мне передали от нее письмо. И я пошел проведать мамин рояль. Мамы уже не было на свете. Ну а поскольку жить мне было негде, то эта добрая женщина заодно поселила и меня в комнате с роялем.
Я пришелся кстати. Ульф чувствовал себя брошенным подростком, огрызался на Елену. Кто она такая? Вообще никто. Но я сумел его приручить. Занялся профессиональной ориентацией — стал потихоньку обучать парня фотографии и рисунку. Пусть готовится в операторы…
"Эмка" плавно тронулась с места. Эта молодая женщина — отличный шофер. Какая у нее элегантная манера вождения! Какой у нее красивый круглый затылок! Длинная шея, прямые плечи. Как на египетских рисунках.
Марк обернулся назад:
— Сейчас план у нас такой. Сначала мы отвезем вас на квартиру. Потом в киностудию. Не возражаете?
— Скажите, а мы можем где–то достать еду? — подала голос Елена.
— Можете. Сейчас в киностудии оформят документы Павла Николаевича, поставят его на продовольственный учет, выдадут карточки, по которым в магазине продают хлеб, колбасу, сосиски, иногда мясо. Яйца, молоко.
— Это все будет очень долго, — твердо сказала моя спутница. — Павлу Николаевичу после блокады нельзя делать больших перерывов в еде. Базар здесь есть поблизости?
— Есть. Вот он, рядом с вокзалом, у реки…
По дороге наш молчаливый сопровождающий неожиданно разговорился.
— Это уникальный рынок, второго такого нет в Европе. Бывшие ангары для цеппелинов перестроили специально под торговые павильоны. У крестьян можно раздобыть домашний хлеб и сало. Хлеб, я вам скажу, на любителя. Кисло–сладкий, с жесткой черной коркой. — Марк поморщился. — А бекон латвийский очень вкусный, славится на всю Европу. Но цены на рынке кусаются. Мы туда не ходим…
Войдя в павильон, мы окунулись в тепло, пахнущее снедью. Сотни людей что–то меняли, покупали, продавали. В толпе встречались дамы в шляпках, домработницы в домотканых платках с корзинами, офицеры в каракулевых папахах, инвалиды, нищие, обездоленные. Хуторянки, закутанные в теплые накидки, их мужчины в тулупах и ушанках бойко торговали за прилавками.
Мне сразу вспомнились времена НЭПа, барахолки в городах, бывшие дворянки, торгующие иголками, нитками, дорогими кружевами и всякими роскошными, но бесполезными вещами в обмен на хлеб и мерзлую картошку.
Мальчик, который всю дорогу перебегал от Марка ко мне, внезапно остановился и разревелся. Он плакал с широко открытым ртом и тер глаза кулаками. Елена переполошилась.
— Почему ты плачешь? Что случилось?
Я вынул из кармана свой большой носовой платок и вытер его личико.
— Я хочу есть, — всхлипывал ребенок. — Я хочу чего–нибудь вкусного.
— Сейчас, — пообещал я мальчишке. — Сейчас будет вкусное. Вот, например, эти пирожки. С чем они, хозяйка?
— С повидлом, с картошкой, с морковкой, с капустой. Есть с ливером. — Худая жилистая торговка говорила по–русски с заметным акцентом.
Ее волосы были черны, но глаза отливали синевой. Красивое сочетание цветов. Я с любопытством оглядел костюм хуторянки. На плечи была накинута шерстяная домотканая шаль в черно–белый ромб, заколотая впереди круглой брошью из оправленного в серебро янтаря. Потом я узнал, что это национальное украшение латышей — сакта. В каждой области Латвии и накидка, и сакта различались.
Впоследствии, работая над фильмом "Весенние заморозки", я увидел такое разнообразие сакт для скрепления женской и мужской одежды, что мне захотелось собрать их коллекцию. Но у меня вечно не было ни времени, ни денег, чтобы посвятить себя подобному увлечению.
За подаренный когда–то моей бывшей женой серебряный портсигар нам удалось выменять немного картошки, небольшой кусок бекона с тонкими прожилками мяса и двадцать домашних пирожков из дрожжевого теста с разной начинкой. Интересно, одобрила ли бы Вера такую сделку?
ОЛЬГА
Не похожи они на дружную семью. Каждый сам по себе, я это просто кожей чувствую. Мы с Матвеем, когда были вместе, насмотреться друг на друга не могли, сияли счастьем просто от того, что мы семья, с нашими двумя мальчишками. И больше мне не суждено испытать таких чувств. Он смотрит на меня только с фотографий, да и не на меня вовсе. А в объектив своей кинокамеры.
Дети его не помнят. Задают один и тот же вопрос: когда же к нам вернется папа? Наш младший пристает ко всем взрослым мужчинам, включая пленных немцев на стройке: "Извините, пожалуйста, вы не мой папа?" Однажды привел в дом какого–то бывшего фронтовика, я еле отвязалась.
Зачем я сейчас об этом думаю? Какое мне дело до этих приезжих? До их отношений? Самое главное — что это за человек, Павел Арманд, ведь нам с ним работать. Взгляд у него приветливый. Даже очень. И еще в нем читается нескрываемый мужской интерес…
Новый режиссер приехал по приглашению Александра Иванова. Они вроде были знакомы еще до войны по работе на "Ленфильме". Иванов, выходец из села в Новгородской губернии, участник Февральской революции, в 1918 году вступил в партию большевиков.
Этот фактор открывал перед ним широкую дорогу в любую профессию, которая оказалась бы ему по душе. В 1924 году он бросил торговую школу, в которой учился, и поступил на курсы киноактеров в ателье "Кино–Север". Потом на этой базе создадут "Совкино" — будущий "Ленфильм".
У курсанта Иванова была внешность простолюдина. В новом послереволюционном кинематографе такой типаж был востребован. Солдат, матрос, рабочий, крестьянин. Сыграв несколько небольших ролей, Иванов решил пойти дальше. Он устроился ассистентом режиссера. Командировки на киностудии страны, где он получил возможность работать самостоятельно.
В 1935 году Иванов закончил аспирантуру как историк кино. Во время войны работал в Баку. И в 1946 году был назначен режиссером–постановщиком совместного проекта киностудии "Ленфильм" и Рижской киностудии художественных фильмов (таково было оригинальное название) — фильма "Сыновья".
Художественным руководителем проекта был знаменитый Сергей Васильев, один из авторов легендарного фильма "Чапаев". Консультантом на фильм "Сыновья" был назначен писатель и драматург Арвид Григулис. В годы войны он был сотрудником дивизионной газеты "Латышский стрелок".
Григулис был единственным национальным кадром, принимавшим участие в создании фильма "Сыновья", если не считать Яниса Райниса, на стихи которого была написана одна из песен. Автором сценария — Федор Кнорре, ленинградский писатель. Исполнитель главной роли латыша Яниса — известный русский актер Олег Жаков. В роли его жены Илги снялась Лидия Смирнова.
Ни одного латвийского актера в фильме не задействовали. Это было ошибкой. В Латвии фильм был принят холодно ввиду своей полной недостоверности. Там не было народного духа, национального колорита.
Запуская в производство фильм "Возвращение с победой", эту ошибку руководители киностудии решили исправить. Необходимо было задействовать национальные кадры. Трудность заключалась в том, что профессиональных кинематографистов в новой советской республике тогда не было. Приходилось искать компромиссы.
Сценарий фильма М. Блейман и К. Исаев написали по пьесе Вилиса Лациса "Победа". Так в литературной основе фильма краеугольным камнем стало произведение латышского автора. К каждому кинематографисту съемочной группы из командированных с центральных киностудий назначили местного стажера…
