Я тут только недавно осознал, что две знаменитых советских комедии — «Старший сын» по Вампилову и «Ирония судьбы» Рязанова — сделаны фактически на один сюжет. В обоих произведениях имеется герой — некий одинокий холостяк, который самым нелепым/постыдным/смешным образом ночью (!) сваливается как снег на голову некой совершенно незнакомой гражданке. Она тоже одинока, но у нее есть жених, с которым герой-молодец вскоре вступает в схватку.

В общем, типичный водевиль, комедии положений, «на поржать». Правда, в советском изводе эти комедии получались весьма грустные, даже щемящие.

Наш интерес, однако, в другом. Очень любопытно, что со временем оценки публики в отношении персонажей любимых комедий плавно менялись, и сейчас они совершили едва ли не полный «оверкиль» (переворот вверх дном). Нынешний постсоветский мейнстрим в отношении персонажей буквально поменял плюс на минус, причем тотально. Недавняя печальная дата подняла на поверхность «Старшего сына», его снова на волне воспоминаний о Караченцове взялись обсуждать в соцсетях — и это чтение позволило мне «закрыть гештальт» и увидеть процесс целиком.

Герой Караченцова — студент Бусыгин — выступает теперь, естественно, как альтер эго Лукашина из «Иронии»… и им обоим достается на орехи по полной программе.

«Ирония судьбы» более на слуху, так что Лукашин «пал» в зрительском мнении гораздо раньше. У нынешних зрителей (и особенно зрительниц) прежний «милый доктор» — это «маменькин сынок», «рохля», «пьянь», «безответственный», и что вызывает почему-то особую ненависть, «только и знает, что бренчать на гитарке». Зрители ставят герою Мягкова в вину, что он «по пьяни» вперся в чужой дом и затеял там «дурацкий роман», из которого, «конечно же», «ничего не выйдет». Кстати, на волне этого праведного гнева постсоветское поколение даже сподобилось на создание продолжения «Иронии судьбы», которое, похоже, и было снято ради одной сверхзадачи — доказать, что у Лукашина и Нади действительно ничего не вышло. Да и не могло выйти

Ипполит, летчик и Самохвалов — новые герои эпохи

И соответственно, так же кардинально изменилось отношение к Ипполиту. Собственно, в «Иронии судьбы» на наших глазах произошла смена положительного героя — теперь это не Лукашин, а Ипполит. Вот подборка отзывов с разных форумов: «Ипполит! Он единственный адекватный человек в фильме», «Ипполит мне больше всего нравится». Или вот такое философское высказывание: «не очень располагают к пониманию самодостаточные и правильные люди. Народ сочувствует проблемным, у которых „рыльце в пушку“, т. е. „пить не умеет“ и т. п., более того, одно из подобных, упавшего с мостков даже президентом выбирали.. Потому и живём так. Ипполит — для западного общества идеальный персонаж… А у нас со сказок, что не положительный герой — то Иван-дурак».

Вот уже и проскочило нужное слово: Ипполит и прочие — это персонажи правильные. И они теперь правят бал.

Про Бусыгина из «Старшего сына» я воспользуюсь «разоблачающими» инвективами от популярного блогера Германыча, известного «борца с совком». Итак, Бусыгин, по Германычу

— ловелас: «Авторы фильма тут никак не дают оценки поведению Володи, который ради того, чтобы переночевать, готов залезть в окно к первой встречной поперечной»;

авантюрист — «ничем, кроме как гнусностью, этот план Володи назвать нельзя. Обманом вломиться в дом к чужому человеку, пользуясь его отсутствием, обманув его сына!»;

лгун — «надо быть человеком с реально деформированными понятиями о морали, чтобы капризного гнусного лгуна Володю рисовать светлыми красками». И т. д.

Стоит ли говорить, что антагониста Бусыгина по фильму — жениха-«летчика», который, само собой, очень правильный — Германыч рисует самыми теплыми красками: «ещё один неприглядный поступок Володи, который авторы всячески оправдывают и обеляют. Пользуясь тем, что он сын и тем, что сбрендивший Сарафанов-старший в нём души не чает, Володя ссорит Нину с её женихом — лётчиком». Ну да, а еще один неприглядный поступок пьяницы доктора из Иронии Судьбы — что он ссорит Надю с ее женихом Ипполитом. Все как по-писаному!

И в комментариях к посту благодарные читатели Германыча подхватывают: «Вот за это мне многие советские фильмы соцреализма не нравились — показывают тебе положительного героя, а он нифига не положительный, он мелкий негодяйчик».

Собственно, и про слесаря Гошу — того самого, о котором в начале 80-х мечтали едва ли не все женщины Советского Союза, про «Настоящего Мужчину» (тм) — уже навалено разоблачений выше крыши. Главные претензии сегодняшних моих современников — что Гоша-то, на самом деле, хам, грубиян и мужлан. И, добавляется полушепотом, АЛЬФОНС. Специально закадрил богатую директоршу. Возражения типа «но он же ушел, когда узнал ее должность» — не канают, потому что, конспирологически подмигивают нам собеседники, это был «хитрый план». Ушел, так сказать, чтобы остаться.

И, для закругления, вспомним и еще пассаж из Германыча: в посте про «Старшего сына» он успел заодно и еще один «культовый фильм» затронуть — «Служебный роман»: «место отрицательного героя подчас отдают почему-то герою, который вовсе не отрицательный. Например, в фильме „Служебный роман“ Самохвалов выведен просто исчадием ада. Но более пристальное изучение ситуации показывает, что свой неблаговидный поступок — обнародование писем от женщины — он совершил от отчаяния, когда его совсем допекла бывшая однокурсница Рыжова, в упор непонимающая намёков. А Рыжова почему-то показывается несчастной и хорошей, хотя она вообще-то собирается изменить своему мужу».

Большой сдвиг социальной нормы

Я не собираюсь здесь обсуждать, когда люди были «более правы» в оценке персонажей — в 70е-80-е годы прошлого века или сейчас. Лично мне, как «рожденному в СССР», ближе «тот», давний подход — но не это сейчас главное. Интереснее подойти к столь глобальному перелому в отношении кинофигур социологически. Потому что сдвиги очень уж синхронные, и они, скорее всего, отражают соответствующие сдвиги в мировоззрении общества. Поняв, что порождает изменение пристрастий публики от Лукашина к Ипполиту, мы, возможно, лучше поймем и отличие совков от постсовков.

Вообще фильмы — это же отражение общественного бессознательного. Человек «любит» тех или иных героев, потому что они как-то отвечают его внутренним, возможно, скрытым, возможно, даже неосознаваемым стремлениям. Совок был почти поголовно на стороне Лукашина, Бусыгина, Новосельцева и Гоши — потому что главным неосознаваемым порывом совка была жажда перемен. Все, что угодно — но лишь бы не рутина, лишь бы не прежняя невзрачная жизнь, лишь бы не накатанная колея! Тогда же, в 70е, Жванецкий сказал одну из своих гениальных фраз, которая в те годы во всех залах встречалась дружным понимающим хохотом: «Советский человек абсолютно уверен в своем завтрашнем дне; именно это его больше всего угнетает».

Как меняется время! Это поразительно. Ведь если сегодня среднему российскому жителю произнести ту же самую фразу, он даже не поймет, в каком месте смеяться. Для него она звучит каким-то издевательским абсурдом: как это — угнетает уверенность в завтрашнем дне?! Да ведь всеобщий стон сейчас — это как раз отсутствие уверенности в этом самом заветном завтрашнем дне! Всеобщий запрос — как бы ее обрести!

И современный человек, наоборот, ожидает ее как величайшей ценности, подарка; вот обрету я уверенность в завтрашнем дне — и какое это будет «Щастье…»

Вопрос любви к персонажу — вопрос прежде всего идентификации. С кем хочет сам себя идентифицировать зритель? В застойные доперестроечные времена — конечно, с авантюристами-ловеласами-импровизаторами! Грубо говоря, в их сердцах жила неубиваемая надежда, что новая подруга Надя уж точно окажется лучше навязчивой Гали (равно как и женская половина была убеждена, что вместо пожилого потасканного Ипполита просто должен найтись почти молодой, романтичный Мягков).

Лозунг «Перемен!» задолго до Цоя

То есть все (позднее) советское общество жило надеждой на перемену участи (даже фильм был с этим названием). И потому оно смотрело фильмы и выбирало себе героев, которые к переменам так или иначе стремились и перемен не боялись. В этом ряду и самый спорный персонаж даже в те годы — коллега Новосельцева по работе Рыжова, которая действительно, будучи вполне семейной дамой в возрасте, бомбардирует Самохвалова признаниями в любви. Назойливая в поиске любви дама в годах — это, как признавал еще кто-то из старых французских классиков, едва ли не самое жалкое зрелище в истории; однако отметим, что в позднем СССР и Рыжова собирала в среднем у зрителей куда больше симпатии, чем неодобрения! То есть и ее заведомо безнадежная и жалкая попытка нарушить рутину, поправ все «правила», признавалась (прежде всего авторами фильма, но и зрителями тоже) достойной одобрения.

Настолько, видимо, велико было в обществе омерзение (пусть неосознаваемое) перед так называемой «нормальной» жизнью. И, добавим, настолько же, по всей видимости, была велика у большинства зрителей уверенность в своих силах: они не боялись осложнений и почему-то думали, что в бурных водах перемен они завсегда прибьются к нужному берегу Прекрасной Новизны.

Общество морали, без веры в себя

А теперь посмотрим, что мы имеем сейчас. Имеем мы совершенно четкую охранительскую тенденцию. В новом дивном обществе постсовка все эти Лукашины и Бусыгины — опасные смутьяны, которые «алчут непонятного» и мешают нормальным (то есть хорошим, правильным) людям хоть как-то противостоять наступающему хаосу. Сама попытка нарушить Порядок Вещей признается сейчас аморальной. Занятно, что такое пристрастие к Норме и Правильности достигнуто без всякого участия товарища Суслова и Идеологического отдела ЦК КПСС (они очень хотели сделать советских людей «правильными», но у них не получилось).

Собственно, и слесарь Гоша отвергается именно потому, что он смеет посягать на Порядок Вещей: зачем-то лезет из своей коммуналки к Уважаемому Человеку, Директору?! Гоша в некотором смысле покушается на основы, плюет на социальные перегородки — и это ему не прощается новым, «правильным» обществом. Все должно оставаться как есть; и новый зритель настойчиво ассоциирует себя с Ипполитом, а не Лукашиным. Или даже с Самохваловым. А что? Человек позитивный, обеспеченный, перспективный, к тому ж — отличный семьянин, что доказывает делом: баба сама, почитай, ему подкладывается, а он не берет; почему? А потому что молодец. Сохраняет Порядок.

За всем этим, очевидно, скрывается страх. Страх перед переменами. Собчак и Гудков, наша «статусная оппозиция», лишний раз продемонстрировали свое полное непонимание населения собственной страны, когда придумали название «Партия перемен».

Помнится, в своей книге Ричард Докинз (создатель, кстати, слова «мем») как-то удивлялся, что политики часто предлагают сам лозунг «Перемены!» так, как будто у самого слова «перемены» есть однозначно позитивный смысл; а ведь термин-то нейтральный… Судя по отношению к киноперсонажам, сейчас в России как раз то время, когда слово «перемены» несет в себе прежде всего негативный заряд.

И связано это, скорее всего, с массовой неуверенностью в собственных силах. Молодецкая удаль, распиравшая совков до и во время Перестройки, давно куда-то испарилась; сегодня перед нами — народ уставший, потухший, прибитый. Ему не до авантюр. Как говорили циничные классики, «чем меньше мы ощущаем в себе сил, тем больше мы думаем о морали».

Алексей Рощин.