Видео
В мире
— Мои книги раскупаются и без этих слов на обложке. Название же моей новой вещи, конечно, несколько провокационное, отсылающее читателя к тому, что некоторые ученые называют «животным низом". Но в литературе, в моей прозе, во всяком случае, смысл слова всегда шире его словарного значения.
Мой роман — о начале 1980–х, о последних годах так называемого застоя. Об этой эпохе нафантазировано слишком много ерунды. Порой слушаешь и не знаешь, смеяться или плакать. Часто звучит глупость, ставшая мантрой: «В СССР секса не было". Я присутствовал на том пресловутом телемосте с Америкой. Да, искренняя советская труженица так и сказала: в СССР секса нет. И добавила: «У нас — любовь...»
Но продолжение потонуло в смехе, спровоцированном Познером. Вот я и решил рассказать о той жизни. Она вовсе не была серой, закомплексованной, люди не боялись думать, говорить, влюбляться, совершать глупости...
— Получается, тогда было больше любви, чем секса, а сейчас наоборот?
— Можно и так сказать. Советские люди, как правило, вступали в половую жизнь более целомудренными, хотя случалось всякое. Не было ведь порноиндустрии, секс–шопов, массовой проституции... При этом население СССР достаточно стабильно увеличивалось. Кроме того, в любовных отношениях было гораздо меньше прагматизма.
Это не значит, что в Советском Союзе не было людей, вступавших в брак из корыстных побуждений. Конечно, были! Но таких дельцов презирали. Да и советская литература тоже была довольно целомудренной, поскольку в конце 1920–х власть спохватилась и решила: «Хватит бороться против буржуазного брака, хватит развращать молодежь! Давайте, товарищи писатели, воспитывать!"
— И что, моральный облик российского гражданина рядом не стоял с моральным обликом советского человека?
— Увы, в начале 1990–х случился настоящий обвал нравов, общее грехопадение. Про те времена моя повесть «Небо падших". Именно тогда появилась мода на грех: бизнесмены, политики, общественные деятели оттягивались наперегонки, да еще гордились собой! Так бывает, когда ломается общественное устройство и временно снимаются все табу. Но человеческая цивилизация держится именно на табу и запретах. Если их отменить, мы очень быстро вернемся в первобытное состояние.
— А должен ли государственный муж вести абсолютно моральный образ жизни?
— Абсолют недостижим, но стараться надо. Если ты хочешь руководить себе подобными, то обязан быть для других образцом.
Допустим, выходит офицер перед строем и орет на личный состав: «Что это за расхлябанность, так вас растак! Подтянись!» А у самого, извините, ширинка расстегнута. Солдаты только посмеются. То же самое в общественной и политической жизни. Если борешься с коррупцией, то сам должен быть чист, как линза пулковского телескопа.
Если ты депутат и призываешь к нравственности, а сам развлекаешься на столе с секретаршей или референтом, толку не будет. Я не встречал министров, которые вели бы разнузданный образ жизни – пьянствовали, развратничали, а их отрасль при этом процветала. Где излишества — там и казнокрадство.
Да, в 1990–х у нас творили, что хотели, плюя на общественное мнение. Пьяный президент перед камерами оркестром дирижировал. Чем все кончилось? Дефолтом, разрушением экономики, развалом армии и практически распадом страны, который остановил Владимир Путин. Очевидно: моральный облик руководителя и благосостояние страны пребывают в прямой зависимости...
— Сейчас идет мощная волна ностальгии по СССР. Вы тоже в нее попали?
— Я был одним из тех, кто эту волну поднял. Первым ностальгическим литературным произведением об СССР была моя повесть «Парижская любовь Кости Гуманкова", опубликованная в «Юности» летом 1991–го и переизданная с тех пор больше 30 раз.
А ностальгия по СССР объяснима. Нельзя навязывать народу неприязнь к советской эпохе, не надо врать — получите обратный эффект. Да, были недостатки, даже пороки, но пришло время говорить об этом объективно. В СССР не было такого чудовищного социального расслоения, как сейчас, когда мутный «гоп–стоп–менеджер» в качестве бонуса получает едва не больше, чем все учителя Москвы за целый учебный год. Из–за таких перекосов рушатся государства.
— Это время сравнивают с началом XX века, когда социальный разрыв привел к революции.
— Да, многое совпадает... С одной стороны, верхний слой «ел ананасы и жевал рябчиков", сорил деньгами, а три четверти крестьянского населения к апрелю опухало от недоедания. Сейчас восхваляют те времена: «Ах, как же было хорошо при царе–батюшке!»
Если бы хорошо было всем или большей части населения, то не смело бы тот строй волной Гражданской войны. Неслучайно Маяковский назвал поэму о революции «Хорошо!". Сегодня мы тоже имеем колоссальный материальный разрыв между верхним и нижним слоями. Это очень тревожно...
— Но вы сами сказали, что при советской власти такого разрыва в доходах не было, а ведь ее тоже смело. Как же так?
— Ну, к 1991 году из–за инфляции и рукотворного кризиса уже произошло массовое обнищание, а это всегда источник потрясений. Но в чем–то вы правы, и мой роман не только о любви и сексе в СССР, эта книга еще и о том, как в стране накапливалась энергия надвигающегося саморазрушения, признаки которого уже тогда, в 1983–м при Андропове, можно было обнаружить в высоких кабинетах, на писательских сходках, в редакциях, пивных, супружеских спальнях...
Валентина ОБЕРЕМКО
livejournal.com/aif.ru
