Видео
В мире
– В том году весна была поздней, и мы посадили очень много капусты – мама сказала, что надо посадить побольше, может быть, у нас еды совсем не будет, ведь её могут уволить с работы. Мне было поручено поливать капусту – я бегала между грядок и поливала. Эх… так и осталась эта капуста на поле. Отец до прихода Советской армии посадил на нашей земле около 80 яблонек. В ту весну он как раз сажал деревья, потому что другого дела после увольнения с работы у него не было. Когда я вернулась в родные места, уже в девяностом году, то увидела, что ни одна из этих яблонь не погибла!
Так вот, я поливала капусту, когда пришли двое молодых парней, чтобы предупредить отца о том, что его собираются арестовать. Отец сказал, что он не сделал ничего плохого и скрываться не будет. Ему тогда в голову не могло прийти, что нас, его детей, тоже могут забрать.
...На следующее утро явились люди со штыками, это были русские, совсем молодые люди. Не могу сказать, что все происходило в спешке: нам дали достаточно времени, чтобы собрать вещи. Помню, мама разбудила меня со словами: "Вставай доченька, поедем!" Она спокойно разложила вещи по чемоданам. Потом нас привезли в одно бывшее поместье, где уже находилось десять семей из нашей округи, да ещё один парень, у которого семьи не было. Он где-то наклеил рукописную листовку, в которой плохо отзывался о красных. Даже не знаю, как его вычислили. Мы долго сидели и ждали, пока привезут еще одного человека по фамилии Капостиньш, но ему со всей семьей удалось скрыться в лесу. Когда военные вернулись с пустыми руками, они были очень сердиты и ругались, прямо лица их были изуродованы злостью.
Капостиньша забрали потом – в 1949 году, во время второй депортации. Надо сказать, что вторая ссылка была полегче: там хоть люди с голоду не умирали, почти все вернулись живыми. Конечно, если бы отец заранее знал, что в Сибирь отправят всю его семью, он бы тоже ушел в лес! Когда военные посадили нас в грузовик, отец держал меня за руку, чтобы я не вывалилась из кузова машины. В Резекне всех рассадили по "мужским" и "женским" эшелонам: мы остались с матерью, а отца увели. Каким-то образом мы перепутали чемоданы – у нас остались его вещи, а он залез в вагон с чемоданом детской одежды. Перед отправлением поезда двое охранников привели его, чтобы мы обменялись чемоданами. Он погладил по голове меня и мою сестру, а потом сказал: "Помните отца!"
– Это была ваша последняя встреча?
– Да, если не считать того, что уже в пути "женские" и "мужские" поезда оказались рядом на одной из станций. Bсе потянулись к окнам, и мне кажется, что я мельком увидела его в вагоне напротив. Потом уже, когда я смотрела архивы Вятлага, куда отправили отца, я узнала, что там в живых осталось всего 7% из заключенных 1941 года, остальные просто умерли от голода и непосильной работы. В тех краях шла очередная стройка – государство хотело проложить железнодорожные пути куда-то на Север, но из этой затеи ничего не получилось. Выходит, что люди умерли просто так.
– Тем временем вас привезли в Сибирь...
– Да, сначала в Красноярск, где мы пробыли совсем недолго, оттуда в село Дзержинское, куда за нами приехали люди из колхозов. Мы были для них бесплатной рабочей силой. Поэтому ссыльных с детьми брали неохотно, но потом нас все-таки "пристроили" в колхоз деревни Троицк. Поначалу мы жили в деревенском клубе – пять семей из нашей волости. Ощущения были уже не такие ужасные, как в дороге, все помогали друг другу как могли. Все бы ничего, но секретарем партии в Красноярском крае работал Черненко…
– Тот самый будущий генеральный секретарь ЦК КПСС?
– Он самый. Потом, в 1943 году, его перевели в Москву – за большие заслуги. Черненко был совершенно бессердечный. По его приказу нас отправили на Север, за Полярный круг. В троицком колхозе была неплохая жизнь, мы там провели около года, пока Черненко не решил, что латышей и других "иностранцев" нужно сослать на Крайний Север. Исключение делали только для тех, у кого совсем маленькие дети, а мы с сестрой уже считались большими. Мне – 10 лет, ей – восемь с половиной…
Перед отправкой нас показали врачу – это, кстати, был единственный случай за все время, когда нас осматривали медики. Так вот, мама очень просила врача написать, что мы ещё мелкие! И благодаря этому нас, хоть и отправили на север, но определили в большое село Подкаменная Тунгуска. Иначе мы бы просто погибли, как те ссыльные, которые оказались на острове Агапитово, в 100 км от Игарки. Это место на Енисее с тех пор называют Островом Смерти. Туда забыли привезти еду, и все ссыльные – немцы, латыши, финны – умерли от голода. Всего на острове было 660 человек, не выжил почти никто: стоял сильный мороз, а у людей были только брезентовые палатки. Ни печек, ни дров. Когда следующей весной там оказались ссыльные финны, они сообщили администрации, что на острове лежат изможденные люди. Их спросили: "А разве там ещё не все умерли?" Получается, что ссыльных там нарочно заморили голодом.
Про Агапитово надо всегда помнить и людям рассказывать. Это очень важно! Я туда не попала только благодаря матери. А другие там сгинули, по приказу товарища Черненко…
Хотя нас тоже отправили далеко на север, в село Мирюга (Эвенкийский округ), а других латышей в деревню Озеро Камо. Это были абсолютно пустые деревни, где буквально ничего не было. Нам сказали, делайте что хотите, ловите рыбу, собирайте сено. Ссыльные немцы из нашей деревни сделали плоты для переправки сена.
Мама тем временем смекнула, что если мы с сестрой останемся в деревне, то, скорее всего, умрем с голоду. И она решила определить нас в школу. Правда, местный начальник, до сих пор помню его фамилию – Быков, сказал маме, что такие, как мы, учиться не должны. В ответ она ему как давай читать сталинскую конституцию, так он и рот открыл. В общем, мама повезла младшую сестру в школу, а я осталась одна. Ездила с немцами на плоту, помогала заготавливать сено, но однажды плот сел на мель, и немцы, оставив меня, отправились за помощью в соседнюю деревню. И пропали. Я просидела голодная четыре дня. Откуда-то у меня был один капустный лист, но сил уже не оставалось его грызть. Мимо ехала повозка: люди заметили, что на плоту кто-то есть. Сняли меня оттуда и отвезли в деревню Байкит, где была школа-интернат. Правда, незадолго до того в интернате случился пожар, и погибли дети эвенков. Но в этом обгорелом здании жила одна пожилая русская женщина с внучкой, которая меня приютила. Потом другая женщина забрала меня к себе. Клава ее звали.
– И всё это время вы ничего не знали о сестре и матери?
– Абсолютно ничего. Потом уже я узнала, что сестра живет в интернате, а мать сбежала из Мирюги и прячется у эвенков, которые пустили её в свой чум.
– Как же вам удавалось выжить – одной в Сибири?
– Разные были приключения. Жила по людям. Самой доброй моей хозяйкой была тетя Клава, она говорила: "Вычисти подвал, может, картошки найдешь! Tогда свари и съешь ее!" И правда! Я целых два раза находила и ела картошку. Но были и не такие хорошие люди. Если сильно меня обижали, я убегала в лес. А что? Я научилась выживать в лесу. Там не надо было клянчить хлеб. Можно собирать ягоды и разную травку – этим я и питалась. В конце концов, кто-то дал весточку матери, что я одна-одинешенька брожу по лесам. И мама сумела ко мне выбраться в 1944 году. Когда она приехала, стало гораздо легче – мы жили вместе в брошенном охотничьем домике, полном клопов. Приходилось всё время поливать кипятком стены и потолок, а иначе клопы спать не давали. Ещё помню, что в Сибири я перестала расти, была маленькой, как десятилетний ребенок, и мама беспокоилась, что я останусь карлицей, но после возвращения в Латвию я опять начала расти.
– Когда вы вернулись?
– В конце сороковых годов, но тогда в голову часто приходила мысль, что лучше бы не возвращаться: очень жестоко относились к бывшим ссыльным – и на работу было трудно устроится, и квартиру получить, и разные другие неприятности…
В 1948 году я закончила среднюю школу, и тут маму опять арестовали, а меня уволили с работы, сказав, что я чему-то там не соответствую… Я пошла жаловаться в местный партийный комитет, где один сотрудник, видимо, пожалев меня, сказал: "Быстро иди на вокзал, покупай билет и уезжай. В России тебя никто не будет искать!" Я послушала его совета, уехала в Сталинград, где поступила в педагогический институт.
– За что вашу маму арестовали во второй раз?
– Якобы она сбежала из ссылки, хотя на самом деле она вернулась из Сибири совершенно законно – с паспортом. Но ей все равно дали 3 года. Сначала она сидела в тюрьме в Резекне, потом её отправили в Пермь, которая тогда называлась Молотов. Мама отсидела свой срок, но её оставили на поселении, без всяких прав, без работы. И тогда она решила написать письмо Молотову, потому что от кого-то узнала, что его жена тоже была репрессирована, и подумала, а вдруг он проникнется моей судьбой? Так и написала ему: "Прошу меня освободить!" Помогло это письмо или нет, я не знаю, но в 1954 году мама приехала в Латвию и сразу договорилась в Министерстве образования, чтобы меня устроили на работу учителем после сталинградского пединститута.
– Ваша мама была удивительно энергичной женщиной!
– Да, она была очень активной, и благодаря её хлопотам я смогла вернуться на родину.
– О судьбе отца вам что-то удалось узнать?
– Это целая история. Много лет я думала, что папа бесследно пропал. Но однажды, это было в девяностые годы, я случайно познакомилась с женщиной, которая дала мне почитать дневники своего племянника, который сидел в том же лагере, что и мой отец. Каким-то чудом он сумел не только сделать записи, но и сберечь их до выхода на свободу. Этого человека звали Артурс Страдиньш, он не был лично знаком с моим папой, но, читая его дневники, я вдруг узнала отца по описанию и как будто пообщалась с ним. Это было так неожиданно и поразительно до слез. Я чувствовала, что должна что-то сделать, и помогла издать рукопись. Теперь каждый может прочесть о том, что происходило в этом Вятлаге.
О дальнейшей судьбе отца я узнала в конце девяностых годов после переписки с сотрудником архива Вятлага по фамилии Веремьев, который присылал мне списки погибших там латышей. Оказалось, что все мужчины, сосланные из нашей волости, погибли на Севере в 1941 году от голода, кроме одного – директора школы, который дожил до 1986 года. A моего отца застрелили, из-за того, что у него были хорошие вещи, на которые позарились охранники.
Автору книги "Тернистые пути" помогал выжить лагерный врач, который давал ему направление в больницу. Только это его спасло, да ещё вера в Бога. Я думаю, сам Господь выбрал его хронистом, чтобы мир узнал о невозможных бесчинствах власти и чтобы остались свидетельства и память о погибших.
Анита Шиклова, "Сибирь. Реалии".
