Видео
В мире
"27 апреля 1702 года, больше трех столетий тому назад, Петр I издал высочайший манифест «О ввозе иностранцев в Россию с обещанием им свободы вероисповедания». Причины для такого решения были весьма вескими: на протяжении большей части XVII века иностранцев привлекали как наемников, но поражение под Нарвой показало, что они легко переходили на сторону противника или сдавались в плен. Принятие европейцев в русское подданство и превращение их в органическую составную часть создававшейся по западному канону армии было правильным выбором — и результат известен: к началу 1720-х годов высший генералитет победоносной русской армии был иностранным почти наполовину, - пишет в колонке на Снобе Владислав Иноземцев.
Перемены коснулись не только армии. Петербургская Академия наук, учрежденная указом Екатерины I в декабре 1725 года, была полностью составлена из европейских интеллектуалов, причем первоклассных, включая Бернулли и Эйлера. Да и сам Петербург был застроен творениями Трезини и Растрелли, Фонтана и Леблона.
В последующих столетиях поток иностранцев в Россию не прекращался, и обе русские столицы во многом представляли собой своеобразный melting pot, в котором «смешение» происходило не на обыденном уровне, как в то же время было, например, в Соединенных Штатах, а в среде интеллектуалов, на уровне военного и служилого сословий. Мудрость Петра I заключалась в том, что он сумел (практически единственный в Европе) сделать эту миграционную волну однонаправленной: иностранцы приезжали в Россию, чтобы остаться здесь и воспринять ее в качестве своей родины.
До сих пор сложно не согласиться с тем, что одним из лучших правителей нашей страны была София Августа Анхальт-Цербская, немка из ныне польского Щецина, более известная как Екатерина II.
Именно ей, кстати, принадлежат слова о том, что есть разные европейцы — европейцы французские, немецкие, австрийские и русские. Императрица, при которой Россия побеждала во многих войнах в Европе, была убеждена в том, что Россия — ее часть, а не антипод.
Следующее столетие не стало исключением. Формируясь как мировая держава, Россия прорывалась к дальним горизонтам в том числе усилиями Крузенштерна и Беллинсгаузена, Литке и Врангеля, Лангсдорфа и Миклухо-Маклая.
Джон Юз создавал то, что сегодня называется Донбассом, а Людвиг Нобель развивал нефтедобычу на Апшероне, которая на протяжении ряда лет обеспечивала половину всего мирового производства нефти. По мере освоения восточных территорий русские власти проводили схожую политику, активно привлекая уже из тихоокеанских стран купцов, моряков и рабочих. В начале ХХ века до трети населения Владивостока состояло из корейцев, китайцев и японцев.
Собственно, Россия чуть более двух столетий развивалась по тому пути, по которому не могла не идти огромная страна, находящаяся на окраине Европы, но претендующая на особую историческую роль. В этом отношении Россия всегда была похожа на Америку, и ничто не мешало ей стать столь же мощной державой, естественной составной частью глобального «северного альянса».
Однако на протяжении последних ста лет парадигма изменилась: Советская Россия и СССР сочли, что они должны быть не реципиентами (хотя в сфере технологий этот подход некоторое время еще сохранялся) западных «веяний», а учредителями политических и идеологических стандартов. И с изменением организующего принципа изменилось и направление миграции.
Следует заметить, что, несмотря на восхищение российской элиты «Европами», в XVIII и XIX столетиях русской эмиграции в Старый Свет почти не наблюдалось. Да, аристократы выезжали «на воды», покупали себе дома и поместья, но этот процесс никогда не становился массовым. То же самое можно сказать и о низших классах, которые тоже не порождали в те годы массовой эмиграции (в Америку массово ехали от тяжелой жизни и ирландцы, и итальянцы, и греки, но не русские).
Все изменилось в одночасье, от политических перемен 1917 года. Неожиданность события подтверждается в первую очередь тем, как бедствовали за границей представители первой русской эмиграции (можно ли представить себе нечто подобное, если бы из современной России пришлось бежать большей части ее правящего класса?). И после этого наша страна стала территорией, удерживать народонаселение на которой можно было только силой, а о привлекательности для миграции из более развитых стран не стоило и говорить.
Кстати, тот «русский мир», о котором сейчас с придыханием говорят в Кремле и который, по некоторым оценкам, достигает 40 млн человек и контролирует в разных странах мира активы, превышающие ВВП Российской Федерации, сформировался как раз из-за бегства россиян из своей страны, из-за того «великого исхода», который продолжается уже более столетия и пока не собирается снижать темпов.
В конце ХХ столетия могло показаться, что ситуация поменялась, но это воплотилось скорее в иллюзорном воссоединении России с миром. Великая история повторилась как фарс. Да, действительно, в Россию хлынул поток иностранцев — консультантов, бизнесменов, деятелей искусства, дизайнеров, профессоров и т. д. В крупных городах сложились своего рода иммигрантские сообщества, начали выходить газеты на иностранных языках.
Однако на деле в этом притоке не было ничего, напоминающего принципы Петра I. С одной стороны, в России было запрещено — а сейчас это становится еще более строгим — участие иностранцев в сфере госуправления и их служба в армии (учитывая реалии современного мира, это следовало бы разрешить хотя бы лицам с двойным гражданством, но об этом не идет и речи).
С другой стороны, приток иностранцев в 1990-е и 2000-е годы был несопоставим с оттоком из страны людей, уезжавших в страны их этнических предков (немцев, евреев, поляков и т. д.). Россия не смогла стать для тех, кто готов был сюда приехать, настоящим домом, несмотря на то что либеральные законы относительно двойного гражданства и госслужбы существуют сейчас практически везде (напомню лишь, что Шварценеггер дважды избирался губернатором крупнейшего штата Америки, Калифорнии, не сдавая австрийского паспорта). Во многом поэтому иммиграционная волна рубежа тысячелетий ничего не изменила в России — и большинство ее участников описываются в доминирующей ныне традиции как временщики, приехавшие к нам за быстрыми деньгами.
Разумеется, среди иностранцев, прибывших в Россию в последние десятилетия, таких было много, если не большинство, но тем, видимо, и отличаются нынешние хозяева Кремля от Петра Великого, что последний рискнул перейти от первоначально неудачного эксперимента к более глубокому, а первые, судя по всему, только рады вернуться к системе Боярской думы и Стрелецких полков (да и ради Бога — обошлись бы хоть без опричнины).
Я далек от утверждения, что из современных Европы или Америки к нам может прийти только хорошее. Однако если мы действительно хотим заимствовать те порядки, которые делают эти страны заведомо более развитыми, чем современная Россия, нет ничего более простого и эффективного, чем организация масштабного иммиграционного потока.
В нашем случае эта задача выглядит особенно простой — прежде всего потому, что большинство тех, кто так или иначе относятся к «русскому миру», давно уже стали иностранцами по менталитету и опыту. Даже если бы российское государство ограничилось их максимальным использованием на благо Отечества, результат мог бы оказаться очень впечатляющим.
Нужно для этого немного: отказ от всех запретов для лиц с двойным гражданством на занятие государственных постов; прекращение дискриминации граждан, имеющих второй паспорт или вид на жительство; и, наконец, беспрепятственная выдача российских паспортов всем, кто имеет российские корни, скажем, до четвертого поколения (для примера скажу, что получить итальянский паспорт может любой, кто докажет наличие у него прямых предков, живших на территории современной Италии вплоть до XVII века). Но и на это, видимо, никто в Кремле идти не собирается.
Закончить же эту статью хочется небольшим личным моментом. Я благодарен царю за его манифест, ведь это он позволил приехать в Россию голландскому морскому офицеру Александру ван Генке, далекому предку моей мамы, впоследствии командовавшему одним из русских кораблей в битве при Гангуте. В те годы Россия решительно врывалась в Европу, а теперь бежит от нее. Будем надеяться, что этот новый приступ безумия будет недолгим".
